Я, разумеется, не кинулся голодным волком на то, чего не встретишь в нашей стране, а скромно пробежался «возмущённым» взором по обложкам. Последний раздел, то есть он стоит первым, но в шкафчике за стеклом, я обнаруживаю политическую литературу, рассказывающую об Африке, о связях Ливана с другими африканскими странами, о взаимоотношениях с Советским Союзом и другие.
По соседству с книгами стоит столик, за которым два продавцавполне современно одетых молодых парня, может быть, чуть смуглее европейцев. Расплачиваться можно любой валютой. Тут же висит листок с курсом обмена валют. В списке различных валют нашего рубля нет, так что мы пока зрители в этом мире, а смотреть есть на что.
Подхожу к бару. Крупный, я бы даже сказал, толстоватый бармен с маленькими усиками проворно выхватывает у меня из руки посадочный талон, ничего не спрашивая, отрывает корешок с надписью «refresh», что означает «освежись», и вручает вместе с талоном бутылку пепси-колы. Стало быть, я могу прополоскать своё горло. А пить и в самом деле хочется. Сажусь за стол, вынимаю из бумажного кулёчка соломинку и медленно тяну освежающий, приятно покалывающий изнутри напиток.
Напротив усевшихся в кресла пассажиров, чуть ли не посреди зала несколько арабов в длинных белых одеяниях типа хитонов (узнал потомони называются джелобия) начали молиться. Одни стояли на коленях и, молча, периодически кланялись до пола. Другие поднимались на ноги, как бы завершив молитву, но потом снова опускались на колени. Пожилой араб, как и все в белом хитоне, молился деловито, но видно было, что ему чего-то не доставало. Он всё время ёрзал, стоя на коленях, поглядывая по сторонам. Наконец, он поднялся и ушёл, но вскоре вернулся, неся в руках белую подстилку, положил её перед собой, опустился теперь на неё и продолжил молитву.
Некоторые молящиеся переговариваются между собой, кто-то кричит о чём-то через весь зал другому арабу. Одни арабы уходят, другие появляются и начинают свою молитвенную процедуру. Не знаю, сколько это у них продолжалось, так как молодая симпатичная девушка в короткой юбочке и форменной кофточке энергично замахала нам рукой, приглашая в самолёт. Объявление о посадке в динамиках прозвучало, но было на английском языке, который не все наши пассажиры понимали.
Мы направились к выходу на поле, но ливанский солдат тут же перегородил его столиком. Двое других подошли к небольшому аппарату у стены и начали включать и выключать кнопки и тумблеры. У них, видимо, что-то не получалось. Аппарат напоминал самоделку, и солдаты явно не знали, что с ним делать. Наконец, посоветовавшись с лицом в гражданской одежде, они оставили покое свою «адскую машинку», отодвинули с прохода стол и стали пропускать пассажиров, ощупывая женский пол глазами, а мужской руками, чем несколько смущали сильную половину человечества.
Самое интересное было в том, что именно моя персона доставила таможенникам минуту беспокойства, когда рука одного из них наткнулась на мой оттопыривающийся карман пиджака. Тебе ли не знать, что все мои вместилища костюма всегда заполнены увесистыми блокнотами, которые у досматривающих вызывают подозрения, поскольку, наверное, напоминают форму пистолета. Но я спокойно пояснил, что это блокноты, коротко бросив «notebooks», и меня пропустили, не требуя доказательств.
И снова я в родном самолёте в уже полюбившемся кресле. А тут и ночной завтрак подоспел, что было весьма кстати, поскольку голод начал посвистывать в пустом желудке. Ну, то да сё, пора бы и вздремнуть, так уж и Каир на горизонте. И теперь в иллюминаторе не ручеёк, а целое море огней, ибо город не вытянут резиновым жгутом подобно Бейруту, а брошен плашмя своими огромными квадратными глыбами зданий на плоскую равнину. Так он и застыл.
В Каире двенадцать градусов плюс. Подумалось, что не очень балует Африка теплом. Хотя, конечно, на дворе ночь. На трапе из самолёта пришлось застегнуть плащ, дабы ветер не летал в моих подмышках.
Здание аэровокзала всё в строительных лесах, но уже просматривается современный европейский стиль. Внутри богатство и роскошь, многочисленные рекламы, прилавки золотых украшений, французской парфюмерии, японских магнитофонов, местных сувениров, литературы. Между прочим, не заметил ни детективов, ни порнографии. Да, это другая страна.
По всем залам бегает расторопный кельнер, предлагая поесть, но желающих трапезничать после завтрака в самолёте немного. Объявляют посадку на английском и неожиданно на русском языках. Все валим гурьбой. Никто никого не проверяет. Спокойно занимаем свои места. Тут я замечаю, что хочется спать. Неудивительнооколо шести утра. Всю ночь бодрствовал. Окунаюсь с головой в сон.
Просыпаюсь от милого предложения стюардессы поесть, но не хочется, и отказываюсь, о чём пожалел через несколько часов. А пока смотрю в иллюминаторкартина рассвета необыкновенна. Никогда ничего подобного не видел. Кругом пустыня. На ярко белой полосе горизонта вдруг вспыхивает факел, поднимается вверх, расширяясь на глазах, и совершенно неожиданно из какого-то марева или дымки буквально вывалился огромный огненный шар, который сразу же начал подниматься над горизонтом. Фантастическое зрелище. Но пустыня под солнцем не зажила, не заискрилась. И не удивительнопесок её отнюдь не сахарный. Ни дорог, ни рек, ни посёлков на сотни километров вокруг. Но в конце концов это должно было случитсяпоявляется сначала зелёная полоска, за нею голубая полоска реки и город. Огней нетвсё и так видно. Девять часов утра. Перелёт закончен. Расстаюсь с последним кусочком советской Россиисамолётом, так бережно доставившим меня на другой континент земли.
Я в Африке. Жара. Мы начинаем, по образному выражению одного товарища, который только что вернулся с Кубы, плавать в собственных штанах от пота. По-моему, на английском языке эта мысль прозвучит так же смешно, как на русском, но главное, точно отражает состояние.
Раздеваться на ходу мы, конечно, не стали. Всё это было позже. Но должен тебе сказать, что я ещё не совсем отошёл от перемещения с континента на континент, и есть кое-какие дела, так что извини, но завершу своё первое письмо, дабы отправить его поскорей с отлетающими в Москву, которым, как ни странно, начинаю завидовать. Так, очевидно, рождается ностальгия.
Свои первые впечатления от приезда, от города и африканцев (они тут и белые, и чёрные, и какие только хочешь) опишу в следующем письме. Думаю, ждать долго не придётся.
Привет!
Глава 2КОЕ-ЧТО ПРОЯСНЯЕТСЯ, НО ВОПРОСЫ ОСТАЮТСЯ
Чтение писем прервал телефонный звонок. Моя пассия хотела узнать, чем я занимаюсь и не рвануть ли нам в кафешку. Встречаемся как обычно в домжуре, ведь мы оба работаем в газете, что же нам не встречаться в доме журналиста? Подруга моя стройна, элегантна, красива. Дружим давно, с институтской скамьи факультета журналистики МГУ, а принять решение жить вместе как-то ни мне, ни ей всё не приходит в голову. Такое впечатление, что каждому что-то мешает сказать простые слова «давай поженимся». Может быть, она ждёт эти слова от меня, а я откладываю и оттягиваю. Наверное, если слова любви не вырываются из груди сами собой, то, может, и не стоит о них думать? Но мысли сами приходят в голову, не спрашивая, стоят они того или не стоят.
Зайчонок, говорю я ласково, усевшись на стул и ставя наши дежурные чашечки кофе, хочешь, я прочитаю тебе письмо из прошлого? Оно поразило меня только что и, полагаю, тронет и твою серьёзность.
Анна широко улыбается, глядя на меня, кивает головой в знак согласия, но говорит совсем другое:
Наверное, так и будет, только сначала возьми нам по рюмочке коньяка и бутерброды с сыром. Надо же отметить твой предстоящий отъезд. Я, конечно, приду проводить тебя, но это само собой. И я хочу услышать, какие у тебя возникали проблемы с этой командировкой, о которых ты мне намекал по мобильнику.
Спустя пять минут, заказ моей дамы был выполнен: на столе появился графинчик с коньяком, ломтики горбуши, сыр, хлеб, масло, маслины, салат оливье.
Отмечать, так отмечатьсказал я.
Ну, а что за проблемы обеспокоили короля моего сердца? спрашивает Анна после того как мы звонко свели наши рюмки вместе за успех путешествия и сделали по глотку мягкого армянского коньяка.