Валя подошла к саням, где была мука. Небольшого роста, закутанная в толстую суконную шаль пожилая женщина осмотрела старые, но еще крепкие сапоги Сергея. Слазила рукавом внутрь, похлопала зачем-то подошвами, один о другой.
Хочешь, бери три чашки муки и курицу, больше не дам.
Хорошо, обрадовалась Валя.
Выменяла на свое платьишко комочек масла для сына. Походила, потолкалась, вернулась на постолье около часа. В комнате, где они ночевали, у стен, на полу, сидели молодые казахи, новобранцы, из близких аулов. Один, высокий, красивый остановил и больше не опускал восхищенных, блестящих, как вымытые сливы, глаз с Вали. Она покосилась на него, смешливо дрогнули уголки губ.
Груди камнем налились молоком, болели. На кофточке под соском появилось мокрое пятно. Она вышла во двор, зашла в открытый сарай и только чуть дотронулась до сосков, как из них, словно из маленьких леек, тонкими струйками забило молоко, падая на сено, устилающее пол.
Почувствовала облегчение. Потемнело. Валя подняла голову. Свет в двери загораживал молодой казах, смотревший на нее в комнате. Он удивленно смотрел на бьющие из сосков струи молока. Валя от стыда вспыхнула огнем, до слез.
Уходи! Уходи! Чего тебе надо? прикрыв руками грудь, сердилась она. По пальцам бежало молоко. Парень оторвал руки от косяка и исчез.
Валя расстроилась: стыдно идти в дом. К счастью, пришел молодой лейтенант, построил новобранцев во дворе и увел на железнодорожную станцию. Валя бочком проскользнула в пустую комнату.
Приехала домой утром. Сергей собирался умываться, на плече висело полотенце.
Опять брал сахар? устало упрекнула Валя. Не для себя, для сына берегу.
Нет, не брал, поблескивая лукаво глазами, отрицал он, смахивая полотенцем сахар с верхней губы. Валя улыбнулась. «Мне тоже хочется сладкого, но я могу терпеть ради ребенка, а он, видно, не может. Потребность больше. Ругаю, а всё, как мальчишка, таскает понемногу».
Вот, привезла муки, говорила Валя, выкладывая на стол кулечек с мукой, комочек масла. Мешок, как живой, шевелился на полу. Она развязала его: с пронзительным криком, теряя перья, оттуда вылетела курица и забилась под стул.
Вот этого зря выменяла, что с ней делать? Кормить нечем.
А зачем кормить? Ее есть надо. Никогда не убивала куриц, не умею, виновато призналась Валя.
Это не вопрос, давай топор, сейчас мигом отрублю голову, она и пикнуть не успеет, храбро заявил Сергей, как будто всю жизнь этим занимался. Валя принесла топор.
Я выйду, боюсь, сказала она. Сергей рассмеялся.
Потом она услышала крик курицы, удар топора. «Всё», подумала она и вошла. Сергей стоял посредине комнаты бледный, словно отморозил щеки, держа курицу за ноги. Длинная шея без головы моталась из стороны в сторону, брызгая кровью.
Горе мое, смеялась Валя, убийца! Дать нашатырного спирта? взяла вату, макнула в нашатырный спирт. На, понюхай!
Не надо, пройдет! Честно сказать, я сам первый раз в жизни это делаю.
А если б на фронт взяли? Как бы ты человека убил?
Человека нет, а фашиста шлепнул бы, не дрогнула рука. Зол я на него. Курицу жалко, добавил он, а его нет.
Ладно, приходи куриный суп есть, поднялась на цыпочки, поцеловала в губы, ласково провела рукой по щеке, побрейся, колючий, как кактус, сморщила смешливо губы.
Ты чего? насторожился он. Некогда.
Да я не потому, обиделась Валя, ей хотелось хоть немного ласки и внимания мужа.
Глава 16
Зима в этом году была суровая. Закуталась морозом стылая земля, затаилась. Тихо. Дышит, выдыхая паром всё живое: люди, обросшие инеем, собаки седые от куржака. Падают, на лету застывая, птицы.
Окно в комнате у Вали сначала разрисовалось серебряными папоротниками, а потом закрылось снежной толстой коркой и не пропускало свет. Топили плохо, в комнате холодно, как в ледяной пещере. Всё, что было из теплых вещей, Валя надела на себя. Закутанный старой шаленкой, неловко переваливаясь с ноги на ногу в новых валеночках, по комнате бегал Мишутка.
В коридоре послышались голоса, шаги приближались к Валиной комнате. Распахнулась дверь.
Здравствуйте, я из райсовета. У вас лишняя площадь: на двенадцати метрах вас живет только трое, поэтому мы вам подселяем бабушку, эвакуированную из Ленинграда. Просим любить и жаловать, сказала работница райсовета строго, словно предупреждая возражения, которые могли возникнуть. Пропустила впереди себя худенькую симпатичную старушку с узелком в руках, робко остановившуюся у порога.
Проходите смелее, дружелюбно пригласила Валя.
Ну, вот и хорошо, облегченно сказала женщина из райсовета.
Вам, Вера Васильевна, обратилась она к старушке, в семье будет веселее, и вам помощь, посмотрела она на Мишутку.
Оставайтесь, располагайтесь, я пошла, мне еще более сотни человек расселить надо.
Раздевайтесь, взяла Валя из рук Веры Васильевна узелок, проходите. Спать будете на диване. В тесноте, да не в обиде. Сейчас картошка сварится, позавтракаем. Мы с вами в основном втроем жить будем, муж приходит один раз в неделю, отоспится и опять на завод. У нас прохладно, накиньте шаль.
Сколько малышу? смотрела ласково на него Вера Васильевна.
Большой, в феврале год исполнится. Напугал вас мороз? В Ленинграде, наверное, теплее?
В этом году тоже очень холодно. У вас в комнате прохладно, а у нас совсем не топят, и глаза ее затосковали. Валя поторопилась переменить тему.
Вы одна жили?
Одна. Старик месяц тому назад умер. Валя удрученно замолчала. «Не знаешь, о чем и говорить, чтоб не сделать ей больно. Вот время!» думала она грустно.
А дети, Вера Васильевна, есть?
Есть двое, дочка и сын. Дочка не захотела со мной ехать, работает на заводе, а меня вот силком отправила, говорит: «Умрешь, как папа, а пользы от тебя здесь все равно никакой нет». Сын на фронте.
Садитесь кушать.
Вера Васильевна ела медленно, аккуратно, мало. Съела две картофелины и встала из-за стола.
Кушайте еще, мы накопали двадцать мешков, так что хватит и вам, и нам, и еще останется.
Спасибо, не хочу больше, вежливо отказалась она. «Всё же ленинградцы есть ленинградцы, с уважением думала Валя, отличаются своей культурой. Вот и Вера Васильевна столько перенесла, а какая спокойная манера поведения, мягкие интонации голоса в разговоре. Такая приятная в общении».
Ну, что ж, Валенция, тихо начала на другое утро Вера Васильевна, ласково улыбаясь. Двоим нам сидеть дома негоже, не то время. Мне уже восьмой десяток пошел, работать на заводе не смогу, плохо вижу, а за ребенком присмотреть в моих силах.
Валя бросилась к ней, обняла в порыве радости и расцеловала доброе морщинистое лицо.
А я хотела вас просить об этом, да не знала, как сказать. Боялась, что обидитесь.
На что же тут обижаться? Дело житейское, понимать надо.
Валя в тот же день пошла в горздрав, с отзывом о практике. Заведующий прочитал, снял очки, посмотрел внимательно на Валю.
Предложить вам должность врача не могу: у вас нет диплома. В качестве медсестры будем рады вас принять. Вот завтра отправляется санэпидгруппа в казахские аулы, нам нужна туда грамотная медсестра.
Мне бы хотелось работать в госпитале.
Это не в нашей власти. Этим занимается управление эвакогоспиталей.
Управление далеко?
Около центральной почты.
Валя сходила туда. В отделе кадров ей сказали, что штаты все укомплектованы.
На другое утро Валя уже ехала в зеленом фанерном ящике, установленном в кузове полуторки. Позади за ними следовала машина для прожарки вещей. Холодно. Ящик защищал только от ветра.
Убегали назад заснеженные поля, редкие березовые околки, низкое небо в тумане. Рядом с ней сидел врач-инфекционист. Утонуло маленькое личико с большим носом и очками в воротнике полушубка и большой серой меховой шапке. Он сердито нахохлился. Немного погодя, кричал Вале на ухо (машина тарахтела, слышно плохо):
Больше паники, три случая пожар! Эпидемия! В Гражданку, вот это был тиф! Почти в каждой избе. А тут три случая санэпидгруппу посылают. Паникеры!
Валя молчала. «Не хотелось, видно, старику ехать, думала она. А правильно, что сразу меры принимают, не ждут, когда в каждой избе тиф будет». Недружелюбно посмотрела на него. Голова его еще больше утонула в воротнике, видны только роговые очки и маленькие, полузакрытые глаза за ними.