Я шел посередине дороги, ведущей из школы к нашему дому, и лупил себя кулаками по лбу. Я правда хотел, чтобы сзади на меня налетела машина, швырнула меня на пару метров вперед, чтобы я переломал себе все кости, чтобы примчалась скорая и отвезла меня в «Ассаф Харофе», чтобы меня положили на койку рядом с Германом
Но в тот утренний час, когда все уже развезли детей по детсадам и школам, на дороге было пусто. И я, увы, добрался до парковки возле нашего дома без всяких приключений. И тут увидел ее. Внучку Германа. Француженку.
Она как раз вышла из дома и направлялась ко мне своей вихляющей походочкой. Как будто танцуя тверк. В шортах и белой маечке с тонкими бретельками. Без лифчика. Одна из бретелек сползла на плечо. В шлепанцах на платформе она казалась выше ростом. От нее было не увернуться, даже если мне этого хотелось. Она шла прямо на меня, а приблизившись, привстала на цыпочки и чмокнула меня в обе щекивроде бы в щеки, но почти в губы, и сказала:
Бонжур, месье Арно, как поживаете? Вы, случайно, не едете в сторону Тель-Авива?
Мне бы сказать нет. Но я не мог, потому что и в самом деле ехал в Тель-Авив, на встречу с «Добрыми остатками». Это ассоциация, которую я организовал. Ну, не я один, а с несколькими коллегами. Неужели я тебе об этом не рассказывал? Значит, мы и правда давно не виделись. Поздно вечером мы собираем в городских ресторанах оставшуюся еду и, вместо того чтобы выкинуть ее на помойку, раскладываем по коробочкам и отправляем нуждающимся детям на юге страны. Отличная идея, верно?
Ну так вот. Я сказал внучке Германа, что еду в Тель-Авив. Не хотелось врать. Не успели мы отъехать, как она скинула шлепанцы и положила свои босые ноги на приборную панель. Мне бы сказать ей, чтобы она их опустила. Что это непорядок. Но у меня слабость к маленьким ножкам. В машине запахло ее духами. Теми же, что и прошлым летом, но в их аромате что-то изменилосьили что-то изменилось в ней.
Я спросил, когда она прилетела в Израиль, и она ответила:
Вчера.
О чем еще с ней говорить, я не знал. И тут вдруг она спросила:
Месье Арно, вы ведь в курсе, что случилось с моим дедушкой?
Что ты имеешь в виду?
Бабушка ничего мне не рассказывает. Вернее, кое-что рассказывает, но явно не все.
Я осторожно поинтересовался:
А что что бабушка тебе рассказывает?
Что он шел по улице и упал. И сломал лопатку. Его положили в больницу, а там обнаружили у него еще кучу болезней. Это как-то нелогично. Кроме того, я легко распознаю, когда мне врут. У меня отец был тот еще врун. И матьврушка. Я знаю эти, как их, признаки.
Я на полсекунды повернул к ней голову и снова перевел взгляд на дорогу.
Хотелось бы и мне научиться распознавать эти признаки, сказал я.
Alorsсказала она, первым деломгубы. Вот здесь. Она коснулась пальцем моей нижней губы: Когда врут, здесь немного дрожит. И здесь тоже. Палец переместился ко мне на подбородок. Как это называется на иврите?
Подбородок?
Нет, не подбородок
Челюсть?
Ага, челюсть. Когда врешь, она напрягается. И конечно же, глаза. Но не то, что люди думают: что вруны, когда врут, не смотрят в глаза. На самом деле как раз наоборот. Они смотрят вам в глаза, чтобы вы им поверили, но у них во взгляде тень.
Тень?
Теньэто ведь противоположность солнцу?
Да.
Тогда да, тень.
А когда бабушка рассказывала тебе о том, что случилось, у нее в глазах была тень?
Большая тень. Потому я вас и спросила, может, вы что-то знаете.
Я подумал, что должен проявлять осторожность. У меня в машине сидела потенциальная шпионка. Если я поведу себя с ней правильно, она поможет мне раздобыть информацию.
Я знаю не больше твоего, сказал я. Но мне кажется, тебе надо еще раз ее расспросить.
Что вы имеете в виду?
Если ты чувствуешь, что кто-то тебе лжет, настаивай, пока не вытянешь правду. Этому меня научила жизнь.
О-ля-ля, месье Арно! воскликнула она и легонько ткнула меня в плечо кулачком. Да вы не только красавец, вы еще и умник! Вот повезло мадам Арно!
Тебе куда в Тель-Авиве? перебил я ее.
На море. Хочу позагорать топлес.
Я чуть было не сказал ей, чтобы не забыла намазаться солнцезащитным кремом. Но прикусил языкне хотелось выглядеть занудливым папашей.
А я себе новую татуировку набила, сказала она. Хотите посмотреть?
Мы ехали по шоссе Аялон. На Аялоне такое движение, что от дороги глаз ни на секунду не оторвешь. Но я не мог не посмотреть. Она взялась за бретелькуту самую, что съехала на плечо, и опустила ее, обнажив верхнюю часть левой груди. Там была звезда Давида. Треугольник на треугольнике.
Она спросила меня, как мне, нравится?
Я ответил, что да.
Она потерла лежащие на приборной панели ноги одна о другую. Они и правда были очень маленькие. Не намного больше, чем у Офри.
Вообще-то в том, что бабушка и дедушка постоянно в больнице, есть свои преимущества, сказала она.
Мы стояли в пробке возле площади Атарим, в том месте, откуда хорошо видны волнорезы, похожие на дефисы в официальном названии города: Тель-Авив-Яффо.
Да? повернулся я к ней. И что же это за преимущество?
Пустой дом, засмеялась она. Можно привести кого хочу.
Да ну? отозвался я. Скажи пожалуйста. И снова уставился на дорогу.
Когда я получаю удовольствие, добавила она, я имею в виду в постели, я люблю, чтобы парень, который со мной, это понял. Он этого заслуживает. За предпринятые усилия. И мне было бы очень неприятно, если бы бабушка и дедушка слышали это из другой комнаты.
Договорив, она покосилась на меняпроверить, какое впечатление на меня произвели ее слова.
Я и бровью не повел.
Она открыла окно, шумно вдохнулабыло слышно, как ее грудь наполняется воздухом, и сказала:
До чего приятный в Тель-Авиве ветерок. А вот у нас в Париже ветер всегда противный.
Я высадил ее возле пляжа «Фришман». Она поцеловала меня в щеку, еще ближе к губам, чем утром, и сказала:
А завтра вы в Тель-Авив поедете?
Это было неделю назад. С тех пор мои днивплоть до вчерашнегопоходили один на другой. По вечерам, уложив девочек спать, мы с Айелет начинали выяснять отношения. Что служило поводом? Айелет говорила, что у меня поехала крыша и мне нужно лечиться. Что после того, как рухнул мой бизнес и я вернулся к работе по найму, меня не покидает обида и я вымещаю эту обиду на каждом, кто подвернется под руку. Что я не тот мужчина, за которого она выходила замуж. Что мужчина, за которого она выходила замуж, не стал бы душить больного старика. Она называла меня тираном. Говорила, что я спорю с реальностью, требую, чтобы все думали по-моему, а всех, кто не согласен с моими завиральными идеями, считаю идиотами. Что у меня всегда была такая склонность, и именно по этой причине она в свое время взяла полгода на размышление, прежде чем стать моей женой. Что именно этого она и боялась. Что все мои дутые тревоги по поводу Офри преследуют единственную цельвыставить ее плохой матерью. Ей это надоело. Ей это окончательно надоело.
Что говорил ей я? Поди поспорь с адвокатом. Едва я открывал рот, как она меня перебивала. Поэтому я мало что сказал. Зато много слушал, чувствуя, как каждое произнесенное ею слово отдаляет ее от меня все больше. Ее последние реплики доносились до меня как будто с другой планеты.
Потом я смотрел теледебаты и слушал, как их участники поливают друг друга грязью, пока не засыпал на диване в гостиной. Утром Офри будила меня, и мы шли в школуона читала на ходу «Энн из Зеленых Крыш», а я сигнализировал ей, когда она приближалась к дереву. Каждое утро мы останавливались в торговом центре и покупали по слойке. Она разматывала свою на полоски, я кусал от целой слойки. Я перестал спрашивать ее про то, что произошло в цитрусовой роще. Понял, что мои вопросы ее тревожат, а ответа я все равно не получу. Поэтому я просто сидел рядом с ней, стараясь окутать ее облаком любви и без помощи слов дать ей как можно больше защиты. Обнимать и целовать ее тоже было нельзя: вдруг ее увидит кто-нибудь из класса и она смутится. Поэтому мне оставалось одно: самим своим присутствием внушить ей мысль, что в мире есть человек, на которого она может целиком положиться. Без пяти восемь мы вставали со скамейки. После первого дня она объявила, что больше опаздывать не намерена. Без двух минут восемь она со мной прощалась и с независимым видом шла к воротам школы.