Часами сижу над своим пергаментом, он помогает мне многое вспомнитьБухару, медресе, ребе Вандала, все наши странствия по преисподней. Мне доставляет особое наслаждение его рифмованная проза, дивные выражения в каждой строке, никем не расшифрованные намеки особого стиля.
«Я побывал в святом городе Мекка, совершив хадж под землей. Я пил за общественный счет похлебку, а в Иерусалиме едал хлеб с горохом. В Хевроне я был гостем отца Ибрагима, друга Аллаха. Я шел пещерами и часто терял дорогу, бывал истинно благочестив, а иногда случалось и есть запретное. В пещерах Ливана я водил дружбу с отшельниками. Случалосьвладел рабом, а случалось, и сам таскал на себе корзину. Я подвергался опасности сгинуть, мой путь пересекали разбойники, меня заключали в тюрьмы, пытали меня как шпиона. Я видел, как руммы воюют на своих галерах, и слышал, как христиане колотят ночами в било. Я покупал воду за дорогую цену и испытал на себе искусство срезания кошельковпроделки мошенников, меня донимали негодяи, они доносили на меня правителям. Я шел пещерами и выходил к людям, и люди звали меня тридцатью шестью именами. Ко мне обращались: бухарец, багдадец, сириец, хорасанец, чтец Корана, законовед, святой, отшельник, аскет, паломник, купец, наставитель, проповедник, чужестранец, ханифит, наниматель, правовед, ученик, учитель, знаток, шейх, ездок, посланец».
Пергамент «Мусанна»он составлен чуть ли не тысячу лет назад, когда мир был ликом своим глух и дик. Я читаю его, и моя убитая память помаленьку оживает. Звучат забытые голоса, вижу далекие образы и виденияоткуда они, почему мерещатся? А мой пергамент мне будто бы отвечает: «Кто углубляется под землю, тем овладевают грубость, глупость и животные страсти, по мере же удаления вглубь и вдаль они все сильней, все цепче»
Вот и карта, по которой мы шли! Черная жирная тушь змеится вдоль городовМерв, Нишапур, Рей Частьюпод небом, где обитают свирепые племена, «кладут голову путника на камень и разбивают, точно змею, ибо убийство с изощренными пыткамивот их наслаждение!» Но большей частьюмеж скал и ущелий, тайными лазами и пещерами, провалами и звериными ходами.
Пишет в пергаменте составитель: «Упомянул я столько, чтобы заглянувший сюда узналсей путь не выдуман, не сочинен, не плод моего воображения: я сам испытал все это, я составил пергамент с удобством!»
И в самом делебесконечные пояснения! И сколько парсангов от перехода до перехода, и где имеются родники, ручьи и озерца, где вода ядовита и пить эту воду нельзяона сочится из недр, начиненных серой либо аммиаком. Где искать съедобные травы и коренья. Где ютятся дикие пчелы и жирные голуби, где съедобна земля. А еще рекомендует пергамент искать серебро и мыть на отвалах золото, искать по берегам жемчужницы. Или вдруг пергамент рекомендует купить наложницу и обменять в другом месте на евнуха, или сокола для охоты, но ни в коем случае не идти с караванами. Караванщики чинят блуд и насилие, идти с нимиподвергать свою душу смертному искушению: каждого путника они склоняют к сожительствувсе караванщики
Мне самому не верится, что так мы и шли! Читаю и сам не знаю, что я ищу, что так мучительно щемит мне душу?
«Десять посещений святыни Наби Юнеса в Нинве равны одному хаджу в Мекку! Десять посещений мечети Омара в Аль-Кудсе равны одному хаджу в Мекку! Десять посещений усыпальницы отца Ибрагима в Хевроне равны одному хаджу в Мекку! Малодушный же подобен камню в устье колодцаон сам воду не пьет и на поля ее не пускает. Малодушный подобен побеленному надгробию: снаружи он весь бел, зато внутри полон мертвых костей. Не страшись свирепых разбойников и не бойся демонов подземелья, будь дерзок, как тигр, и смел, как лев! Тогда и Евфрат ты заставишь течь сквозь игольное ушко, а взгляду твоему, устремленному вдаль, любые страхи покажутся мелкими. Смело ступай под землю, бери свой молитвенный коврики иди! И тогда одежда, в которой ты не грешил, никогда на тебе не истлеет, а обувь, в которой ты не ступал в общество негодяев, на тебе не развалится!»
Нет, никогда мне уже не вспомнить, как мы сошли под землю и сколько наш путь продолжался: годы, месяц, век? В том и заключается все коварство пещерникогда не помнишь, сколько вас было и сколько времени шли, не помнишь, где вышли. Мои спутники странным образом исчезали, обезумев от беспрерывных галлюцинаций, и вот теперь они превратились в мои собственные галлюцинации, и их могилы ищу я и сразу натыкаюсь на интересное место. Оно меня взволновало: «Судьба не пошлет тебе две смерти! Та, что тебе предназначена, ею умрешь. Те, кто умирает в пути, на лбу у них проступает надпись: Это возлюбленный мой, умерщвленный мной! Птицы стаей слетятся к усопшему и осенят его крыльями, и тени в белых и голубых одеждах окружат его могилу».
Это место меня смущает, никак я его не пойму. Не может быть, чтобы ребе умер, что где-то мертвый лежит! Я вспомнил, как глубоко под землей мы вдруг увидели вереницу бестелесных фигур. Они плыли мимо в жутком фосфорическом свете, а я воскликнул испуганно: «Ребе, что это, ребе?»
«Души евреев, сказал он спокойно. Где бы еврей ни умер, его душа идет в Иерусалим, ибо в день Воскрешения мертвых там вострубят в трубы, и каждый будет судим».
А если так, то все они здесь, все мои спутники! Мне только надо их встретить, а где их встретитьуж я это знаю.
Глава 3Толик
Мой доктор, кстати, гораздо понятливее и добрее, чем я о нем думал. Придется сменить ему кличку на более мягкую В обед он принес, как обычно, поднос с моей ненавистной диетой, а я, возбужденный, был с головой погружен в пергамент.
Доктор! схватился я за него. Давайте я вам почитаю, давайте переведу?! И принялся с ходу читать про пещеру в окрестностях Иерусалима, именуемую в пергаменте Кровяной.
Над ней, над пещерой, видна кровь Хавиля, убитого своим братом Кавилем, сыном Адама (благословленного Богом). Кровь убитого стекла с половины горы и видна отчетливо над пещерой. Время стирает, а ветер выветривает сей след, но Бог увековечил на камнях след преступления: он тянется, как потек на горе, а кончается возле пещеры, ибо Кавиль, убив брата, тащил и тащил его, покуда не сбросил в пещеру.
Доктор, это ведь та пещера, где и нашли меня, конечная остановка? Отвезите меня туда! стал я его умолять. Посижу там немного, может, и встречу кого из наших?
К этой дикой просьбе, как ни странно, он отнесся вполне нормально: не стал меня отговаривать, не стал расспрашивать ни о чем, а вроде бы похвалил даже: «К вам возвращается и жизненная активность!»но сказал, что этих вещей он сам не решает. Ведь есть и еще врачи «Наберитесь терпения, дорогой Калантар. Еще денек, и, думаю, все устроится».
И вотедем, мой первый выход на свежий воздух, первый раз без пут-проводов, без проклятых присосок и нашлепок. Раннее, какое-то слизистое утро, меня качает от слабости, всего качает. Тепло я одет и обут, но никакого понятия, что за время года стоит на улице.
Я весь обмираю: «Бог ты мой, улицы Иерусалима, Иерусалим!» Пытаюсь вызвать в себе всеми силами священный трепет, всегда у меня возникавший при этом слове. Но кружится голова и подташнивает, а во рту противный металлический вкус. Озираюсь кругом, вижу здание из розового камняменя из него только что вывели: клиника это или больница? Эх, прочесть бы только медную дощечку с ивритом, и смотрю дальше, на мокрые от росы и ночного тумана сосенки. Через плечо у меня ремешок, а сбоку в футляре пергамент: он может в любую минуту мне понадобиться! Особенно у Кровяной пещеры, такое у меня предчувствие.
Едем! Сидим в машине вдвоем, доктор правит. Доктор гонит как бешеный, скорость его, видать, возбуждает. Ну а мне становится сразу дурно. Мельтешат дома, деревья, улицы, встречные автобусы и машинывот-вот потеряю сознание. Закрываю глаза, чтобы не так мельтешило, а становится еще хуже, становится страшно, опять накатило, опять пришло этоя ящерица, снова в пещерах! И вырос хвост с лапками, все тело ороговело Не попросить ли назад, не слишком ли рано? «Доктор, потише!»
Он сразу сбавляет газ, но продолжает вещать без умолку.
Золотой, говорит, Иерусалим: вон Кнесет, парламент наш, демократический и свободный. Наш еврейский парламент в Иерусалиме, гордо подчеркивает. А это, справа, университетский городок. Наш еврейский университет в Иерусалиме! А вон там, внизу, монастырь. Наш, говорит, но не еврейский, и, если верить легенде, из этой рощицы возле монастыря срубили то самое дерево для Иисуса, для тезки моего, крест под распятие. Ну как, интересно, спрашивает?