Коммунизма не будет, признал Перелесов правоту председателя научного совета колледжа Всех Душ аналитической (холодной и бесчувственной) частью сознания, потому что вместо рабочего класса, трудового крестьянства, научной и творческой интеллигенции образовалось гнилое болото денационализированного даже не среднего, а нижесреднего, отпавшего от христианства, потерявшего навыки самоорганизации класса. В авангард нижесредних выдвинулись сексуальные, социальные и прочие меньшинства. Они добьют, изгрызут выброшенное из жизни, как туша кита на берег, большинство. Кому делать революциюроботам, которые скоро заменят людей на всех производствах?
«Что-то будет, сказал он, но не то, что ты думаешь. Я и сам не знаю».
«Он знает», одними губами произнесла, но, может, это только послышалось Перелесову Пра.
«Кто?»
«Парнишка, ты с ним ходил, он сделал мне очки».
«Он погиб, напомнил Перелесов, утонул в Белом море».
«Он не мог», закрыла глаза Пра.
Перелесов понял, что пора звать медсестру. Волнистые линии на экране медицинского дисплея запрыгали, словно кто-то (понятно кто) тянул, распрямлял их как проволоку.
«Но я был на похоронах»
«Не весь»Судорога скомкала лицо Пра, как лист бумаги.
Линии на дисплее выровнялись. Три параллельные прямые устремились в бесконечность. Перелесов метнулся к двери, налетел на вкатывающих в палату агрегат для стимуляции сердечной деятельности врача и медсестру. Медсестра велела ему выйти, но и в коридоре у Перелесова в ушах звенело последнее услышанное (или ему показалось?) слово Пра: «Найди»
Господин Герхард в зеленых трусах и футболке, на крепких шишковатых ногах в кроссовках и впрямь напоминал выскочивший из земли кактус. Перелесов не сразу приблизился к корту, затаился за деревом, не веря глазам. Старый фашист уверенно принимал подачу, лихо отбивал мяч, успевал к сетке, если Лора подрезала. Этого не могло быть, но, когда на ракетку господина Герхарда падал солнечный луч, с нее как будто взмывала в небо искрящаяся свастика.
«Играем на вылет! крикнул он, заметив Перелесова. Занимай очередь!»
И ведь выиграет, подумал Перелесов, точно выиграет!
«Он сказал, что полетел в Южную Америку попрощаться со старыми друзьями, сказала Лора, когда по завершении игры партнер отправился в раздевалку, а сам Наверное, как Фауст, продал душу дьяволу».
«Это вряд ли, возразил Перелесов, дон Игнасио отправил его в Парагвай к индейским шаманам. Никто не верил, но сработало. Шаманы не знают про Фауста».
«Зато знают, как лечить рак легких в терминальной стадии», заметила Лора.
Пилигримы, подумал Перелесов, неужели все-таки протоптали дорожку? И тут же усомнился: шаманыпотомки уничтоженных, загнанных в резервации индейцев. Один этнограф на сельскохозяйственном симпозиуме в Буэнос-Айресе заявил, что ониисчезающий осадок на дне западной цивилизации. Какой им интерес продлевать жизнь таким людям, как господин Герхард?
«Пойдешь со мной в душ?»прихватила Перелесова за локоть Лора.
«Спасибо, я не играл».
В принципе Перелесов не возражал против водяного секса со склонной к доминированию, фарфорово-гладкой, плотно затянутой в спортивный мундир женщиной на два десятка лет старше, но сам к нему не стремился. Если и играл иногда по соседскому (со скидкой) абонементу на корте, то с приезжающими на фитнес девчонками. У тех и в мыслях не было доминировать над угощавшим их пивом Перелесовым.
Из раздевалки тем временем вышел освежившийся под душем господин Герхард, энергично вытирая на ходу полотенцем загорелую лысину. Надраив ее до медного блеска, он сунул полотенце в рюкзак, надел бейсболку, забросил рюкзак за плечи, взялся твердой рукой за велосипед. Рядом с энергичным теннисистом-долгожителем Перелесов в плотных вельветовых штанах, темной рубашке, кожаных туфлях, в горьковской (времен скитания по Руси) шляпе с обвисшими полями (переоделся в то, что подвернулось под руку) выглядел каким-то любавическим хасидом.
«Удачно съездили, он все же отобрал у господина Герхарда велосипед, покатил сам. Я рад».
Он не врал. Возвращение мужа матери к жизни освобождало его от множества проблем.
«Me too», усмехнулся немец, вонзившись взглядом в футболку пробегавшей по спортивной дорожке девушки. Груди под буквами бились внутри футболки, как крупные рыбы в тесном садке.
С таким-то бюстом, удивился Перелесов, как без «Шо»? В голову даже закралась сексистская мысль, что как раз для умножения «Шо» и бежит распаренная девушка в тесно облепивших (нижний) бюст легинсах.
«Гарантий нет, вздохнул господин Герхард. Это не исцеление, это что-то другое».
«Но результат налицо», констатировал Перелесов.
«Он был седой, похож на обгоревшую кость, я так и не понял, сколько ему лет, задумчиво произнес господин Герхард. Оставил меня на берегу реки с биноклем, а сам поднялся на гору в полукилометре примерно вверх по течению».
«Как в книге Кастанеды», заметил Перелесов.
«Слышал про него, но не читал, пожал плечами господин Герхард. Я смотрел в бинокль, но он вдруг исчез, а потом вышел из воды там, где я стоял. Я не видел, как он спрыгнул, как плыл. Он сказал, что понимает мое удивление, но это вовсе не означает, что он, как и я, не умрет. А потом добавил, что смертьсамый интимный момент в жизни человека».
«А дальше?»
«Ничего особенного, какие-то отвары, истолченные коренья, компрессы, ингаляции, мануальная терапия, что-то типа гипноза. Когда прощались, сказал, что не знает, много мне осталось или мало, но в любом случае, даже если завтра, я уйду в разуме и с достоинством, а не раздавленным обездвиженным овощем в памперсах и с трубкой в носу».
«Дай-то Бог, чтобы подольше».
Перелесов прикинул, что уже завтра может вернуться в Кельн, сдать оставшиеся экзамены (они в колледже назывались собеседованиями по предметам) и спокойно ждать предложений по трудоустройству. Ему, как сталинскому соратнику Кирову, «чертовски хотелось работать». Киров, Горький, Бухарин, другие советские деятели часто употребляли в тридцатых годах это определение применительно к самым разным обстоятельствам. А еще, вспомнил Перелесов, Киров, выступая на партийном мероприятии, весело острил, что черти скучают у ворот преисподней, мало отправляют туда чекисты людишек. Как хорошо, подумал он, что следы этого Кировапамятники, названия городов и прочеесмыли брандспойтом. Но, вздохнул, Пра бы со мной не согласилась.
«Он не знает, кто такой Иисус Христос, ответил господин Герхард, они верят во что-то другое».
«Более действенное?»
«Более конкретное и избирательно интерактивное, туманно (а как иначе?) пояснил господин Герхард. Их вера там, где был шаман с момента исчезновения с горы до появления на берегу».
Некоторое время шли молча, вслушиваясь в поскрипывание велосипеда.
«Перед отъездом я добавил пункт в завещание, прервал паузу господин Герхард, чтобы меня похоронили в Парагвае, в нашем пантеоне в Альта-Парана. Не было никакой уверенности, что вернусь обратно, да еще на своих ногах. Хотя, конечно, я не заслужил Альта-Парана. Я всего лишь рядовой, и к тому же был в плену».
«Что за пантеон?»Перелесов знал, что в Южной Америке прячутся недобитые нацисты, но никогда не слышал про пантеон.
«Назовем это нашим зарубежным кладбищем ветеранов, не стал вдаваться в объяснения господин Герхард. Немецкий народ ограблен по части героев и воинской славы. Две мировые войнымимо! Только я знаю по Сталинграду пятерых, кто достоин высших воинских почестей. Они держали подвал под развалинами два дня против русской штурмовой роты. И держали бы дальше, если бы ваши не подогнали с другого берега танки. Ладно. Он махнул рукой, закрывая, как понял Перелесов, тему своего чудесного исцеления. Исцелившись, господин Герхард предсказуемо начал думать об исцелении Германии и о том, как несправедливо обошлись с героями вермахта под Сталинградом. Поговорим о тебе».
Перелесов молчал. Он никогда ничего не просил у мужа матери. Привык, что тот, как Воланд в романе Булгакова, дает не спрашивая.
«Ты сам-то бываешь на кладбище?»спросил господин Герхард.
«В Парагвае?»
«Там тебе делать нечего, строго посмотрел на него немец. На Кунцевском в Москве, где похоронена твоя UrgroBmutter?»