«Wellлосипеде, кашлянув, кивнул на демонстративно отвернувшегося, никак не отреагировавшего на проделки кота рыбака Перелесов. Он приехал сюда на велосипеде?»
«Ты кем будешь?»внимательно оглядел Перелесова дед.
«Начальник департамента в министерстве», честно признался Перелесов.
«Больно молодой», усомнился дед.
«Этот недостаток быстро проходит». Перелесов вспомнил крепостного мужика Марея, успокоившего, прижавшего к груди маленького Федю Достоевского, когда тот заполошно спасался от будто бы гнавшегося за ним по жнивью волка.
«Везет вам евреям», продолжил ознакомительную беседу дед, покосившись на недоуменно перетаптывающуюся за спиной Перелесова свиту.
«В чем именно?»Перелесову стало интересно, какая именно сторона еврейского счастья открылась местному Марею (русскому народу) в лице приграничного деда.
«А в том, что вся Россияинвалид по зрению, длинно плюнул не то чтобы прямо ему под ноги, но так, что можно было это предположить, дед. Ходит с белой палкой, в упор не видит, что вы творите», на всякий случай отступил подальше от профессионально возникшего между ними водителя-охранника.
Не хочет прижимать к груди, вздохнул Перелесов.
«Будем восстанавливать базу!»объявил свите и деду.
«Правильное решение! хрипло рявкнула административная районная тетка из хвоста свиты. Замордовали нас! Продать нельзя, только под оздоровительное учреждение. А кто, на х возьмет? И кто твою мать, приедет к нам в нищету оздоравливаться?»
«Примешь сторожем? заволновался дед. Я тут все знаю».
«А как со зрением? усмехнулся Перелесов. Не инвалид?»
«Зрю в корень! обнаружил знакомство с афоризмами Козьмы Пруткова дед. Да я не про тебя, умерил оппозиционный пафос. Телевизорвраг России, вот кто гноит глаза, невозможно смотреть!»
А еще в тот давний осенний день псковский Марей (его звали Василий Ильич, сокращенно Василич) озадачил Перелесова неромантичной правдой о лебедях. Они как волки, сказал он, где поселятся, никакой другой живности вокруг не потерпят. Всех разгонят, изведут. Парнишка на резинке проверял сетку, кидал им мелочь, а как перестал, подкрались со спины, сбили крыльями с лодки, когда нагнулся, чуть не утоп, запутался в сетке, хорошо я здесь был, вытащил.
Ну вот, успокоился Перелесов, и волки, то есть лебеди, сыты, и люди целы.
Вернувшись в Москву, он с помощью Грибова под обещание выделить кому надо сколько надо коттеджей в райском месте на берегу чудо-озера, перевел базу в ведение своего министерства. Перелесов так вдохновенно живописал красоты воспетой Пушкиным псковской природы, что чекисту Грибову явилась мысль самолично заняться реконструкцией базы.
«Спятил? удивился Перелесов. Не отобьешь!»
«Вложиться в Родинучесть для офицера и патриота! ухмыльнулся Грибов. А что делать? продолжил, когда спустились из кабинета на улицу. Все перекрыто! Ни в один нормальный банк из-за санкций не сунешься. Любое перечисление из России ковыряют, как проктологи. Недвижимость в Европетолько на подставных из местных, а они мразь, кстати, если нетрадиционный, документы шустрее оформляют, чтобы не обвинил в гомофобии. К китайцам не хочу, запутают иероглифами, обдерут. Знаю, что любой проект в Россиидело гиблое, но куда тратить? Только недвижимость и осталасьземля, квартиры, эти, как их, пентхаусы. Я уже сам не помню, сколько чего у меня. Нахватал в свое время, а всего один участок выстрелилв Тверской области ушел под скоростную магистраль».
Привел базу в порядок, точнее, снес старую и построил под ключ новую, немецкий концерн, заключивший миллиардный контракт с правительством России на монтаж и эксплуатацию свиноводческих комплексов, призванных обеспечить вымирающий русский Северо-Запад свининой, а заодно дать работу спивающемуся местному населению. Немцы важничали и упирались, пока Перелесов не выманил их из областной юрисдикции в подконтрольную министерству приграничную зону (территорию опережающего развития) снижением налогов и послаблениями в экологии. Решающей, упавшей на весы гирькой стало обязательство принимать на турбазе слепых, которых на Псковщине обнаружилось даже больше, чем прежде. Причем вовсе не по вине гноящего народу глаза телевизора, как утверждал Василич, а из-за употребления ядовитых спиртосодержащих жидкостей. Кто-то сразу умирал, кто-то лишался разума, но некоторые, ослепнув, выживали. Проект, получив одобрение Всемирной организации здравоохранения, быстро прошел согласование в Европейской комиссии по инвестициям, и дело пошло.
Перелесов сам ездил с архитектором на берег озера, объяснял, что, где и как делать. Собственно, его интересовали два объекта: конференц-корпус со стеклянной панорамной стеной-окном, барной стойкой и камином, и небольшая (в отдалении от основных построек) рубленая русская баня (не сауна!) с мостками, откуда можно прыгать в озеро. Если в корпусе у панорамного окна, где он собирался отдыхать в мягком кресле, прислушиваясь к свисту ветра и плеску волн, Перелесов не возражал против присутствия других людей, баней он собирался распоряжаться единолично, пускать в нее только тех, кого хотел. За баней следил открывший Перелесову лебединую истину Василич. Оформленный охранником, он нес службу с достоинством бессознательного социалиста, в общем-то не возражавшего быть немного крепостным.
За невысоким и тщедушным Василичем ходил по пятам огромный черный терьер со спутанной челкой и напоминающей (когда зевал) красную, в обрамлении крокодильих зубов яму пастью. Терьера с нетипичным для здешних краев именем Верден (неужели в честь знаменитого сражения Первой мировой войны?), по словам Василича списали из охраны Великолукского мясокомбината за покус пьяного прапорщика, а еще раньше с питерской таможни, видимо, за покус контрабандиста. За два покуса служебной собаке полагался расход, о чем Перелесову не уставал напоминать нанятый немцами в соседней Белоруссиидо нее от базы было двадцать километровпрораб. Немцы, неплохо изучившие Белоруссию за годы двух мировых войн, не без оснований полагали, что там народ честнее, а расценки на стройматериалы дешевле. Может быть, белорусский прораб и был честнее и трудолюбивее русского аналога, но собак точно боялся больше. Верден это чувствовал, порыкивал на прораба, пытался даже заносить мохнатую ногу, чтобы его унизительно пометить, но тот успевал, матерясь, отскакивать.
Наблюдая издали, как величественно и несуетно движется по базе Василич (он даже как будто становился выше ростом) в сопровождении косматого черного терьера, Перелесов (по методу доктора Фрейда) составил его психологический комплекс. Дед бессознательно, как в социализме, искал в Вердене защиту от непонятного, злого, обрушившегося на него государства, где не было предусмотрено места таким, как Василич.
Но имелась, как и положено у доктора Фрейда, антитеза: свирепостью, мощью, непредсказуемостью (покусы) Верден одновременно олицетворял для Василича это самое государство, во враждебную сущность которого он, будучи бессознательным социалистом, не мог окончательно поверить. А потому кормил пса, ухаживал за ним, опять же бессознательно проверяя жизнью Христову истину, что за любовьсо стороны государства ответно воздастся любовью, а не покусом.
Перелесов оставил Василичу Вердена под строжайшую (еще раз кого-нибудь укуситсядешь!) ответственность и даже назначил (из своего кармана) ежемесячное содержание псу. «Да ты чего, Леснович, местные люди (бессознательно?) считали Перелесова евреем, это две мои пенсии!». «Вот и корми от пуза, чтобы на людей не бросался!» «Да он ни-ни! не поверил свалившемуся на него (еврейскому?) счастью, Василич. Только на дураков, если сами лезут, или задумчиво потрепал Вердена по круглой и лохматой, как в кавказской папахе или в какой-то особенной раввинской кипе, голове, от кого сильно разит».
«Не чесноком?»автоматически уточнил Перелесов, мысленно ужаснувшись глубине и всеохватности бессознательного бытового антисемитизма в России.
«Не любит он этого, наверное, на таможне насильно поили», продолжил Василич, отчасти успокоив Перелесова.
Охаживая себя березовым или дубовым веником (однажды чекист Грибов привез из Омана кедровыев бане, как в церкви запахло ладаном, так что прислуживавший Василич, помнится, бессознательно перекрестился), бросаясь с мостков в озеро, Перелесов думал, что даже если после России в мире останется одна только русская баня, она существовала не зря.