«Я ответил, продолжил ужом, но безуспешно ускользающий от нее господин Герхард, паренек в порядке. Просто он одинок и ненавидит наш мир, не важно, пьет ли он при этом пиво за три евро или выливает в унитаз шампанское за три тысячи».
Перелесов молчал, смутно ощущая неприемлемую правоту старого фашиста.
«Я тоже, слегка качнулся (полторы бутылки вина!) господин Герхард, ненавижу наш мир. Но еще больше икнул, тот, который идет ему на смену. Тот, в котором будешь жить ты!»
«Вы так мне и не рассказали про гориллу». Перелесов не очень понимал, о чем говорит господин Герхард, а потому решил сменить тему.
«Когда мы стояли под Сталинградом, повернулся к горилле, словно она обязательно должна была это услышать, господин Герхард, русские часто нападали на нас, когда мы совершенно не ожидали, когда не было к тому никаких тактических предпосылок. Нападали и отходили к себе, не занимая наши позиции. Потом мы взяли одного в плен, он был смертельно раненкишки наружу, влили ему в глотку шнапса, спросилизачем? Знаешь, что он ответил? За жратвой и шнапсом! Одиннадцать человек! Ушли обратно шесть. Положили четверых наших. Пять русских и четверо немцевза жратву и шнапс! Где логика войны? Где, вообще, логика?»
Неужели он съел несчастную гориллу, ужаснулся Перелесов, так вдруг разволновался, затрясся господин Герхард, даже полоска пластыря на щеке отклеилась и повисла, как спагетти.
«Вот такой русский и взял меня в плен, продолжил господин Герхард, в черном бушлате, черных штанах, черных сапогах, черном танкистском шлеме, я не видел лицатолько сумасшедшие глаза и копоть. Без шеи, гнутая спина и руки ниже колен. Я знал, что убьет, но он только оглушил кулаком, отволок к своим. Я думал, будут пытать, допрашивать, но задали всего один вопрос: где продовольственный склад, нас уже снабжали только с воздуха, сколько там продуктов и есть ли шнапс? Собирались расстрелять, но наши накрыли блиндаж, меня, раненного по ошибке, две девчонки-санитарки отволокли в госпиталь. Я неделю молчал, только потом признался, что немец».
«А форма?»спросил Перелесов.
«Документы забрали, а форма Там и наши, и ваши надевали что попало, лишь бы грело. Теплое и сапоги с меня сразу сняли, я был босой и в какой-то поддевке из этого как его пухового платка. Ее бы тоже сняли, но я облевалсяпобрезговали».
«А при чем здесь горилла?»напомнил Перелесов.
«Сафари в Танзании, поправил отлепившуюся полоску пластыря на щеке господин Герхард. Выскочил из каких-то зарослей, попер на меня, самцы таким образом охраняют стадо. Он бы остановился, поорал, постучал себя кулаком в грудь и отвалил, но до того был похож на того черного русского, что я В башку и в сердце».
8
Когда в кабинет вошел сын Авдотьева, Перелесову захотелось перекреститься. Он так и не понял, кто вошелон сам (времен обучения в кельнском филиале колледжа Всех Душ) или Авдотьев, на чьи похороны он восемнадцать лет назад прилетал из Германии. Здороваясь с Максимом, так звали сына Авдотьева, Перелесов украдкой взглянул на себя в зеркало. Чуда не произошло. Время не обратилось вспять. В зеркале мимолетно отразился относительно молодой министр российского правительствав приличной физической форме, с ранней сединой на висках, легкими темными полукружьями вокруг непроницаемых, словно из тонированного стекла, глаз.
У большинства его коллег в правительстве и других органах власти были похожие, запертые как сейф, глаза. К каждому имелся секретный код. Но это было дело интимное, сокрытое от посторонних, даже близких (по духу?) глаз. Список секретных кодов несомненно был у Самого, но он не злоупотреблял этим знанием, не лез в чужое личное пространство. Разве только, если обладатель (или временный хранитель) сейфа собирался с ним исчезнуть. Но и то не всегда. Люди несовершенны, говорил Сам, а Россия бесконечно щедра, от нее не убудет. А если и убудет материально, прибудет духовно. В этом (он любил цитировать Достоевского) ее спасение. Намвсе (было непонятно, шутит Сам или говорит серьезно), русскому народувера и духовность. Чем меньше собственности у народа, тем выше должна быть его духовность и крепче вера в тех, кто от этой собственности его избавил!
Вот такие парни, не щадя себявсе силы работе! поднимают Россию с колен, как бурлаки, хрипя, волокут ее в будущее, мысленно усмехнулся Перелесов иодновременнокак бы посмотрел на себя глазами Самого. Он давно определил подобный образ мыслей, как верноподданническую иронию. Сам не мог не замечать ее в представителях третьего поколения реформаторов, но пока прощал, потому что тоже был ей не чужд. «Четвертого поколения реформаторов Россия не переживет», заметил он, подписывая указ о назначении главой госкорпорации сельхозмашиностроения двадцатилетнего внука своего старого другабывшего вице-премьера, а ныне простого российского миллиардера.
Перелесов долго, не веря (непроницаемым) глазам, смотрел на рубашку Максимасеро-белую в черных, похожих на жуков, овалах. Он помнил эту рубашку, она даже иногда ему снилась в короткометражных документальных и полнометражных художественных снах. Когда они испытывали на набережной Москвы-реки передатчик (или генератор?) для насекомых, жуки облепили рубашку Авдотьева, и она зашевелилась на нем, как живая кольчуга. Перелесову вдруг показалось, что и сейчас на рубашке происходит потаенное движение.
Да-да, отцовская рубашечка, подтвердил Максим, от него осталась кое-какая одежда.
Взгляд Перелесова невольно скользнул вниз.
Ботинки мои, сказал Максим, у меня нога больше на один размер.
Как ты меня нашел? поинтересовался Перелесов, пытаясь «по одежке» определить социальный статус Максима. Хотя рубашка в черных овалах (жуках?) честно рапортовала об отсутствии такового.
Мода обречена на повторение, охотно поддержал тему Максим. Человек ведь физически не меняется. Но это касается только качественных, дорогих вещей. Дешевка сходит быстро.
Эта рубашка дорогая? усомнился Перелесов.
Да уж не дешевая, если в ней ходил отец, яуже два года, а она вон какая крепкая! подергал рубашку за ворот Максим. Зачем тратиться на новое, если то, что есть, неплохо служит? В бумагах отца я нашел схему автомобиля, на котором без хлопот можно ездить сто лет. Хоть на бензине, хоть на водороде, хоть на пропане. С ним ничего не случится. Зачем гнать бензин, лить металл, делать лишнюю работу на конвейерах? Формулы вечного материала и вечной энергии давно известны.
А куда девать автомобильную индустрию? Перелесов подумал, что ранняя смерть Авдотьева могла оказаться не такой уж и случайной. Странно только, что схему вечного автомобиля не оприходовали. Хотя, Максим был прав, она не являлась тайной.
В Швеции, где был с государственным визитом Сам, главный акционер концерна «Вольво» подарил ему невзрачную на вид машинку с секретной гарантией на семьдесят лет. Встреча считалась неофициальной. Из всей делегации президента сопровождали три человека: охранник, морской офицер с выездной моделью черного чемоданчика и (для подстраховки, если хозяин «Вольво» перейдет с немецкого на английский), Перелесов. Сам не любил говорить на английском. Охранник с офицером держались на расстоянии. Перелесов стоял рядом.
«Хоть сейчас на поток, сказал хозяин «Вольво», норазвел руками, нас не поймут и накажут».
«Для души, ласково потрепал машинку по крыше, как ребенка по макушке, Сам, для ездывон те», кивнул на соскальзывающие со сборочных линий представительские лимузины и навороченные внедорожники.
«Человек смертен и катастрофичен, вздохнул главный акционерседой, с рубленым загорелым лицом и бесцветными глазами старик, как родной брат похожий на господина Герхарда, в нашу цивилизацию невозможно вмонтировать элементы вечности. Для этого нужна другая цивилизация. Хотя, добавил после паузы, если бы существовал СССР, у этой модели, возможно, был бы шанс».
«Конечно, согласился Сам, Россия, как писал Бисмарк, опасна мизерностью своих потребностей».
«Поэтому, задумчиво покачав головой, продолжил мысль Бисмарка главный акционер концерна «Вольво», СССР перестал существовать, а Россия сейчас удовлетворяет чужие, не столь мизерные, как собственные, потребности. Это все из вашего металла», махнул рукой в сторону уходящей за горизонт площадки, где стояли новенькие автомобили.