Он в то время занимался психо-электронным, с помощью которого собирался изменить мир, устройством, а потому редко ходил на набережную. Пока что этот прибор походил на раскуроченный, хаотично мигающий системный блок со вставшими дыбом микросхемами. Перелесов видел его в так называемой мастерскойподвальной комнате за железной дверью, куда за небольшие деньги пустил Авдотьева дворник. Зачем-то Авдотьев приволок туда сиреневый, похожий на привидение, мужской манекен, которому аккуратно (овалом!) выпилил живот. Точно, спятил, подумал Перелесов. Объяснение Авдотьева, что это корпус (для чего?), его не удовлетворило.
«LBLM, перешел на английский Авдотьев. Little Brown Love Mashine, и еще уточняли, powering on rice».
«Моя, уточнил Перелесов, powering on chicken и денег не берет».
«Не берет?»внимательно и строго, как если бы ему явилась мысль стать сутенером при Эле, посмотрел на Перелесова Авдотьев.
«Не берет», подтвердил Перелесов.
«Просто любит тебя?».
«Даром, пожал плечами Перелесов, и, наверное, не только меня».
«Ты не понимаешь! вдруг разволновался Авдотьев. Она святая!»
«А они, кивнул Перелесов в сторону двух справлявших под липой малую нужду девушек (одна стрункой выстелилась над травой, а другая почти стояла на широких ногах), тоже святые?»
«Они все святые, сказал Авдотьев, алтарницы контейнерной церкви».
«На курьих ножках», вспомнил Элю Перелесов.
«К ним идут, когда некуда идти, продолжил Авдотьев. Когда человек внутри пуст и черен, как перегоревшая лампа. Бог через своих дочерей наделяет потерянных любовью, возвращает к жизни, зажигает свет. Love мashine, powering on God!».
Перелесов подумал, что скоро Авдотьев вернется в подвал к сиреневому манекену с выпиленным животом, а ондомой к Пра, выстиравшей и выгладившей перед отъездом его рубашки, и неизвестно, когда они снова увидятся. Португалия вдруг представилась ему картиной из зеленого луча, он только сейчас понял, как скучает по матери, как хочет с ней встретиться. В глазах предательски потеплело. Перелесов быстро нагнулся, схватился за шнурки на кроссовках.
«Даже если один из миллиона»прозвучало сверху. Перелесов посмотрел на Авдотьева, но тот точно молчал. Должно быть, послышалось или принесло ветром.
«Бог отнял у меня все, сказал Перелесов, родителей, дом, жизнь, любовь и ничего не вернул через алтарниц контейнерной церкви. У меня осталась только Пра, но она старая и больная».
«Я богаче тебя, опустился на корточки рядом с ним Авдотьев. Я случайно заглянул через динозавровую трубу в будущее и узнал, толкнул Перелесова в плечо, что скоро вдруг резко от него отвернулся, стану отцом».
7
Нельзя сказать, чтобы Перелесов совсем не думал о странном желании Авдотьева «вернуть всем жизнь». Он думал об этом на каменистых скалах португальского побережья, глядя вниз на взлетающие пенные вожжи, как если бы суша была повозкой, а синий океан рвавшим вожжи, хрипящим, плюющимся конем. Он думал об этом, бегая по пружинящим спортивным дорожкам вдоль океана, сидя на отшлифованных до матового блеска скамейках соборов с позолоченными статуями в нишах. Даже в величественном белом Пантеоне с куполом, где покоились великие люди бывшей мировой (морской) португальской империи, думал он о странном и, как ему казалось, неисполнимом желании Авдотьева.
В жизни не исполнялись и куда более простые вещи. Например, в Пантеоне не нашлось места для Салазара, имя которогоSalazar! (почему-то с восклицательным знаком) Перелесов часто видел выцарапанным на бетонных опорах мостов, в подземных переходах, начертанным огромными объемными граффити на стенах пакгаузов и складов вдоль железнодорожных путей. Часто встречалась и надпись «Estado Novo». Перелесов поинтересовался у матери, что это за «Новое государство», но та только пожала плечами. Ее не интересовала настенная политическая мысль.
С Салазаром, как выяснилось, был на дружеской ноге господин Герхард. На одной из висевших в его кабинете фотографий он и Салазар в охотничьих френчах, с винтовками в руках рассматривали поверженного, похожего на огромную кучу осенних листьев кабана. На другойсидели на высоких круглых сиденьях в баре, а бармен что-то наливал им в стаканы из бутылки, увенчанной изогнутым железным клювом. Наверное, это был какой-то особый напиток, потому что лицо бармена светилось как лампа. «Он был одинок, но не боялся народа, кивнул на фотографию господин Герхард, и, как ваш Сталин, знал свою судьбу». «Это как?»поинтересовался Перелесов. «Сначала внизв хулу и ложь, объяснил господин Герхард, потом опять вверх, но уже по мраморной лестнице в душу народа. Жаль, посмотрел на фотографию, что я не доживу». «А Гитлер?»Перелесов подумал, что господину Герхардубывшему солдату вермахта, проведшему десять лет в советском плену, не следует размениваться на Салазара. Гитлер был куда более значимой птицей в фашистском небе. «У него длинное «потом», ответил господин Герхард, и железная лестница. Но ты, пожалуй, доживешь».
«Ты хочешь вернуть то, что тебе не принадлежит», помнится, возразил Авдотьеву Перелесов в подвальной мастерской, глядя на мерцающий в полутьме, как будто прислушивающийся к их разговору манекен. Вдруг Авдотьев собирался для начала оживить его? Но зачем тогда выпилил ему живот? Может, потому что «жизнь»это «живот» на старославянском? В последнее время Авдотьев повадился ходить в храм Живоначальной Троицы на Филях. Перелесов как-то увязался за ним, но быстро заскучал среди горящих свечей, целующих иконы прихожан, невидимого, как будто пел сам воздух, смиренного хора.
«Жизньэто земля, ответил Авдотьев. Она принадлежит всем, кто на ней живет, потому что больше жить негде. Но из чего она состоит?»
«Из чего?»задумался Перелесов. Из учебника географии всплыло сухое рассыпчатое слово «гумус», а следом огненно вытекло другое«магма».
«Из смерти, продолжил Авдотьев, все, что умирает, а умирает все, остается в земле. Я посчитал, земля сегодня состоит из мусора и живого дерьма на восемьдесят шесть и три десятых процента».
«Что значит живого? удивился Перелесов. Неужели есть мертвое?
«Какое еще не успело превратиться в нефть и газ, как дерьмо динозавров», пояснил Авдотьев.
«Выходит, мы живем в сортире?»спросил Перелесов.
«В кладбищенском сортире на мусорной свалке», зевнув, уточнил Авдотьев.
«Тогда что и кому ты хочешь вернуть?»разозлился Перелесов, почему-то снова покосившись на манекен. Он точно не нуждался в туалете.
«То, что должно быть», Авдотьев снова зевнул, переместившись в сторону раскладушки в углу мастерской.
Перелесов вспомнил, каким заостренно-просветленным было лицо его друга, когда он стоял со свечкой возле темной, словно внутри нее была ночь, иконы. Из деревянной с серебряным окладом ночи, как две небесные звезды светились глаза Спасителя. Перелесов тогда вдруг вспомнил, что многих звезд на небе элементарно не существует. Ночные мечтатели видят всего лишь пустой свет, долетевший до Земли сквозь миллиарды космических лет.
«Это последнее, что осталось», сказал Авдотьев, когда они вышли из церкви.
«Последнее что?»спросил Перелесов.
«Последнее все», ответил Авдотьев.
Перелесов только пожал плечами. К тому времени он уже привык не получать ответы на свои вопросы. Или получать, но похожие на свет исчезнувших звезд. Заостренно-просветленный, презревший контейнерный рай и прочие радости жизни (он бросил курить, они больше не сидели с пивком или сухеньким на ящиках в рощице на склоне с видом на Москву-реку), Авдотьев стал похож на маниакально исполняющего ответственное задание сиреневого, если вернуть ему живот и приделать крылья, ангела.
Неужели спит здесь? Перелесову стало жалко гениального друга. Он мог бы жить во дворце, и не в холодной, летом поливаемой дождями, а зимой засыпаемой снегом России, но почему-то спал в подвале среди дворницкого инструментария и электронного мусора, то есть почти что в кладбищенском сортире на свалке.
«Переселяйся ко мне, сказал Перелесов. Отец редко бывает, а Пра будет рада».
Авдотьев молчал.
Перелесов не заметил, как он упал на раскладушку и мгновенно заснул.