Зачем тратить жизнь на бесконечное удирание?
Впрочем, Колчаковна байкальского льда не видела.
В салоне адмиральского поезда всегда был свет, горячий кофе, шампанское, а в лагерях (Северная страна) радовались мутной воде. В «индии», в бараке социально близких, скучающие уголовницы сделали Колчаковне наколку на ее тогда еще круглой заднице. Мыхудожницы совсем нового мира, мадам Колчак! Это вам вместо креста на Святой Софии, это вам вместо белой России, вместо стишков пьяного Бурлюка.
«Вечер. Тени. Сени. Лени. Мы сидели, вечер пья. В синем взоребег оленя. В синем взорелет копья».
Две ласково матерящиеся девки держали Колчаковну на барачной лежанке, застланной грязным тряпьем, а главная мастерица, сама расписанная, как пасхальное яйцо, работала.
«Держите крепче».
Но Колчаковна и не думала сопротивляться.
Зачем? Пусть, наконец, случится то, что должно случиться.
«Поздравляем, мадам Колчак». Татушка на заднице. Навечно. Не вытравишь.
«Знаете, там совсем простые слова. Хотите знать, какие?»
Глядя на Деда, Колчаковна неприятно оскалилась: «Там, знаете ли, совсем простые слова».
Что там выкололи на круглой заднице Анны Васильевны, Дед не хотел знать. Зачем? Для него все слова должны были звучать по-пушкински, потому и вернулся в Северную страну. Всегда помнил сказанное Верховским: «Не верь тем, кто потерял много». Не верь, впрочем, и тем, кто не потерял ничего. Когда работал над историческим повествованием об Императрице («умереть или стать советским писателем») специально искал имена, бросающие свет на тех, кто рядом. У меняЛедяной поход, а у Императрицыпобеды. Вот трусит по дороге ординарец генерала Денисовадонской казак Емельян Пугачев. Чернявый, с бородой, глаза быстрые, зубы в ровном белом оскале. Пусть трусит. «Люди тащат друг друга на виселицы, потому что говорят на разных языках». Это он тогда правильно указал, к месту.
Раздраженно стукнул палкой в пол.
Тысячи и тысячи русских, молодых, обученных, способных на многое, остались на выметенном ветрами льду Байкала, на мерзлых сибирских проселках, вдоль нескончаемой линии великой сибирской магистрали. Гетры, обмотки, короткие английские шинели. Кожа сапог лопается от морозов. За чужую форму (подарок союзников) местные мужики солдат генерала Сахарова принимали за иностранцев.
Не все дошли до Китая.
А я дошел. Я даже вернулся.
У Колчаковнысмиренные морщины, тесная комната.
А у меня теперь даже свой кабинет, за окнами прохожие ругаются по-советски.
Утром чай с Машей, раковинкой моей души. Я вернулся. Маша не в латаной кофте ходит, на полкахумные книги. На рабочем столезеленая лампа. Я, как упрямый мотылек, четверть века пробивался к светуи вернулся, не сгорел, не опалил крылья. Раздетая партизанами жена поручика Князцева каких-то два километра не доехала до мужа, а я до Маши проделал тысячи километров. В недостоверном прошлом остались шанхайские девки с радио, харбинская водка, враги спасения нашего, Золотой Рог, по которому, как водомерки, носились верткие «юли-юли». Остались на роскошной Светланке сумеречные фонари, отлаяли американские матросы в своих дурацких поварских колпаках, отрычал уан-степ, море утихомирилосьзыбучее, вечное.
Милейшая Ольга Борисовна Лепешинская тысячу раз права.
Кукушки, твою мать, самозарождаются в чужих яйцах исключительно под воздействием далекого лесного кукования. Как иначе? Подумайте. «Вы какому-то монаху Менделю хотите верить или мне, члену КПСС с одна тысяча восемьсот девяносто восьмого года?»
Всё из грязи.
Даже искусство.
Любое учение можно развить успешно.
Любое учение можно искалечить так же успешно.
Сотни тысяч людей, миллионы людей можно поднять, натравить друг на друга, разъярить каждого и всех, заставить изрыгать огонь изо ртов, размахивать револьверами, выжечь города, края, целые государства. А вот птичье яйцо, самое обыкновенное, твою мать, просто так не создашь. Это выше всех нас, это только Ему подвластно. Ни монах Мендель не создаст обыкновенного простого живого яйца, ни академик Лысенко, ни Ольга Борисовна. А простая курица, даже самая глупая, создаст. Плевать курице на все теории. Ей только петух нужен.
«Писать надо только о любви».
Все в нашем мире недостоверно.
Все, кроме будущего, наверное, мрачно решил Дед.
И почему-то вспомнил слова умного полковника МГБ Анатолия Барянова.
Это ведь полковник Барянов уверенно утверждал, что советскую службу госбезопасности следует рассматривать исключительно как первичный хитиновый покров настоящего (то есть достоверного) будущего, уже энергично нарастающего.
Гуманная педагогика
Уже два года бывший одноклассник зовет меня на Сахалин.
Пишет: любой рыбы навалом, красная икра, кальмары, морские гребешки, крабы, каждое летокрасивые сезонницы из любых городов, пусть без высшего (пока) образования, но не дуры. Задницы у всеххоть сваи вколачивай. Железная дорога с узкой колеей (с японских времен; у япсов взгляд узкий), поезда называются мотрисами, они неторопливы, зато оценишь, что это такоезастрять в поезде на горном перевале и видеть, как зенитчики залпами спускают лавины с самых опасных склонов.
Это не Джека Лондона читать.
Ну а дети островные, уже два года заманивает меня бывший одноклассник, ничем не отличаются от континентальных, такие же хитрые и ловкие. Зарплата выше, отпуск с оплаченным проездом в любую точку Советского Союза (в один конец). У нас жить будешь приличнее, пишет мне бывший одноклассник, чем зав. тайгинским гороно. Скучает. Заманивает. Дескать, с Сахалина до Курил всего ничего лёту, а там (на острове Кунашир) вулкан Тятя, повиднее Везувия, океан и за нешироким проливом (семь-восемь километров) страна гейш и самураевЯпония.
Какое государство лежит так близко к твоей станции?
Ну и главное. В областном центре, то есть в городе Южно-Сахалинске, открыто свое книжное издательство, создана писательская организация. Чувствуешь перспективу? Литературный альманах выходит, сборники, газетыдаже корейская.
Корейская! Газета!
Я бы поехал.
А Соня?
Каждое лето школьный завхоз Фирстов увозит своих дочерей на отдаленную заимку. Отдых натруженным нервам, отдых дружной семье!
Там, в таежной глуши, в некотором отдалении от разъезда Пихтачгустые кедровые рощи, сухие гари с малинниками, душной смородиной, там грибы, само собой, и пусть нет никакого моря, зато тишина. А что горбун, это неважно. Никто Платона горбатым не назовет, духу не хватит. Да, он небольшого роста, зато крепок, силен. Своими мощными короткими руками, как клещами, раздавит лернейскую гидру, микенскому льву надерет задницу, вздумай только это лихое древнегреческое зверье наброситься на его дочерей.
Дочерей у Фирстоваодиннадцать.
Шепчутся, что половина из них приемные, но это вряд ли.
В школе к Платону Фирстову относятся с уважением, к советам многоопытного завхоза прибегают и директор школы, и завуч, и просто учителя. Казалось бы, самый обыкновенный человек, а свой род (так сам Платон утверждает) ведет из Древней Греции. Даже в официальных анкетах указывает, что родился в день седьмого таргелиона. В гороно посмеиваются, но уважительно. Ну бог с ним, ну пусть седьмого таргелиона, мы-то с вами знаем, что в ноябре. После войны в мире много чего смешалось. Вот и у нас появился древний грекмолчалив, порядочен, от дела не оторвешь, настрогал дочерей на всю область. Летом непременно увозит свой табор в тайгу, подальше от городских соблазнов. Понятно, и Соньку.
Раньше я на заимке не бывал.
А теперь решился. Съезжу, никого предупреждать не буду.
Явлюсь, встану на пороге. Вот он я, ваш учитель, обрадуются.
Сказаносделано. До разъезда Пихтач добрался пригородным.
Оттуда попуткой в бывшую (брошенную) деревеньку. А там вокругогромная гарь. Очень давняя. Воздух чистый. Дыши всей грудью, хоть весь день. К тому же я удачно встретил на грунтовой дороге любителя ягод, чуть ли не из Мариинска. На мотоцикле «Урал» с коляской он запросто добросил меня до тихой речки, надежно упрятанной в густом ивняке.
«Дальше сам».
«А может, довезешь?»
«Дураков нет ездить к Фирстовым».
«А чего в этом особенного?»