То есть ты столкнулся с суровой действительностью, и она тебя так возмутила и потрясла, что ты решил выразить протест против несправедливости жизни, разнеся помойку и разбив собственный автомобиль? Решил, так сказать, отказаться от каких бы то ни было привилегий и материальных благ, стать как все? с ироничной улыбкой обратился он к сыну.
Вован насупился. Не из протеста разбил он машину. Не из идейных убеждений и не от возмущения неприкрытой правдой жизни советских граждан. Нет. Машину он разбил от собственной глупости, потому, что решил покрасоваться перед Светкой. Показать какой он великий гонщик. Поразить ее воображение хотел. А ей наплевать. Она даже посмотреть не пришла, что там за шум во дворе. Не убился ли он. Слава богу, конечно, что не пришла, а то до конца жизни припоминала бы, как он лихо сражался с мусорным баком. И когда на ужин мать подаст ему утку в белом вине с золотистой хрустящей деревенской картошечкой, приготовленные ею сегодня днем, пока он свои удивительные открытия делал, он не скажет: «Убери. Я теперь как все. Перловки мне навари.»
Вовану стало ужасно тошно от собственной бесполезности и никчемности. И от всеобщей бессмысленности и несправедливости. Хоть иди, садись в машину и по второму разу в мусорные баки с разгона въезжай.
Родион Петрович поднялся.
Володя, сейчас такая обстановка, что мне совершенно не до твоих дурацких выходок. Мне нужно на работу вернуться. А ты, если надумаешь еще протестовать или спасать кого-нибудь, постарайся, пожалуйста, делать это менее дорогостоящими и опасными для жизни способами. Нервы у нас с матерью не железные, и я, все таки, хоть и хорошо оплачиваемый, но госслужащий, живущий на оклад, а не на доходы от продажи закромов Родины.
Подойдя к двери Родион Петрович остановился:
Очень скоро могут наступить такие времена, когда отсутствие всего кроме хлеба и перловки будет казаться наименьшей проблемой. И бог его знает, чем это все может закончиться. Так, что прекращай валять дурака.
Выйдя из квартиры, он медленно начал спускаться по лестнице. Странный разговор пробудил давно забытые воспоминания. Родиону Петровичу вспомнилось голодное военное детство. В то время они бы очень обрадовались этой самой несчастной перловке.
В памяти всплыло как в конце 44-го, демобилизованный с фронта сосед привез домой, в подарок жене, кулек иностранных шоколадных конфет. Десятилетний Родя с приятелем, пробравшись в соседскую комнату достали драгоценный кулек и слопали все конфеты. Обнаружив пропажу жена фронтовика устроила страшный скандал. Кричала, что они воры и вредители и нужно их посадить. И грозилась пойти «куда нужно» и донести на маленьких уголовников. Мать выдрала Родю так, что он потом несколько дней не мог сидеть. С тех пор он ненавидел сладкое, особенно конфеты. Возможно именно от него Вовану передалась нелюбовь к сладостям, которые он никогда не ел, с самого раннего детства.
Конечно, сын прав. Сейчас не война. И страна наша одна из богатейших в мире всевозможными ресурсами. И то, что большинство живет кое как перебиваясь, хотя с лихвой хватило бы всего и на всех, это несправедливо. И неправильно. Но, если начать думать об этом, то можно смело уходить со службы. И жить гордым и честным, но точно также перебиваясь, как и большинство сограждан великой державы. В работе Родиона Петровича не было места сантиментам и сопливым разглагольствования о правде и справедливости. Там все было серьезно и жестко. Все нацелено на благо государства, на его процветание и безопасность. Пусть и то, что это самое государство и есть люди живущие в нем, как-то забылось, теми кто трудился не покладая рук ради этого самого блага. Родион Петрович тяжело вздохнул и приказал шоферу ехать обратно, в министерство. Жизнь иногда была примерзкой штукой, но от этого никуда не деться.
Алине Николаевне не было, в настоящий момент, дела до обстановки в стране и до несправедливости жизни. Сейчас ее заботило только здоровье сына, которому, возможно грозит страшная опасность из за какой-нибудь скрытой, не определимой при внешнем осмотре, травмы. Счет, возможно, идет на минуты.
Необходимо серьезно обследовать Володю. Возможно задет мозг. Вызвав Валеру, Алина Николаевна повезла, всячески отнекивающегося и упирающегося, Вована в клинику к светиле нейрохирургии. Он нашел в своем плотном графике время и, по настоянию Алины Николаевны, провел всестороннее обследование, со всеми анализами, томографиями и всем чем только можно. Все методы, доступные медицине на тот момент, были применены к исследованию состояния несчастного пациента, желавшего только побыстрее смотаться из этой суперсовременной и передовой больницы. Не найдя ничего серьезного, великий нейрохирург тоже заверил Алину Николаевну, что ни какой опасности нет. А шишка на голове простая гематома, явившаяся следствием удара о стекло. Для успокоения, не в меру волнующейся матери, он выписал безобидные таблетки от головной боли и велел принимать их несколько дней.
На следующий день Вовану было позволено не идти на занятия, что бы он мог восстановить силы после пережитого во время аварии стресса. Уже вполне вернувшийся к привычному оптимистично-пофигистичному отношению к жизни, Вован немного взбодрился. Хоть какая то польза от облезлой кошки.
Вечером позвонила Вера, которой Алина Николаевна сообщила о произошедшей трагедии, живописав испытанный ею ужас от того, что Володя чуть не погиб. И сообщив о полученной им травме головы. Подробность о том, что это всего лишь шишка и ничего страшного у Вована нет, она опустила как несущественную.
Как ты? спросила Вера. В ее голосе Вован с удовлетворением ощутил искреннюю тревогу и волнение.
Да ничего. Держусь. поставив на паузу кассету с боевиком, слабым голосом ответил Вован. Довольно улыбаясь, представляя взволнованное Верино лицо он с наслаждением отхлебнул пиво из жестяной банки. Все таки жизнь приятная штука!
Голова сильно болит? Как ты себя чувствуешь?
Слабость. Подташнивает немного. Ничего, состояние терпимое. Ты не волнуйся за меня. Врач сказал, что я довольно легко отделался, могли быть очень серьезные последствия. ответил Вован и для пущего эффекта слегка застонал.
Может к тебе завтра заехать, проведать тебя? Тебе, наверное, скучно там одному лежать? предложила Вера.
Вован расплылся в улыбке. Как здорово быть больным! Все тебя жалеют, все волнуются. У Ковальской, кажется, даже голос дрожит. Нет, не зря, не зря он спас эту облезлую скотину. Заслужила она свою никчемную жизнь.
Нет Вер, не надо. Я завтра в институт приду. Учиться-то надо, а то пропущу, потом догонять. Вован тяжело вздохнул.
А тебе уже можно? Я думала тебе лежать нужно. удивилась Вера, не зная чему больше, то ли тому, что получившему травму головы человеку можно посещать занятия через день после аварии, то ли неожиданному рвению Вована к учебе. Раньше он по нескольку дней прогуливал и совершенно не парился по этому поводу. Может он сильно головой ударился, и там, что-то сместилось, мелькнула в голове у Веры злая шутка. За которую она тут же себя упрекнула. Вовка страдает, а она глумиться, хоть и мысленно, над больным.
Ну, доктор сказал, что можно, если быть осторожным. Что разлеживаться тоже плохо. все тем же слабым голосом сообщил страдалец. Вован хотел снова застонать, но решил, что это будет уже перебор. Не нужно переигрывать. Зритель, а в данном случае слушатель, должен верить своему герою.
Никакого рвения к учебе не было. Просто Алина Николаевна, клятвенно заверенная светилом нейрохирургии, которому, в отличие от врача скорой, она вполне доверяла, что ее сын практически здоров и его жизни ничто не грозит, сказала, что один день можно отдохнуть, прийти в себя, но потом нечего дома сидеть, марш учиться. Можно было, конечно, и перед ней разыграть слабость и недомогание, но, во-первых, она снова страшно распереживается, а Вован не мог себе позволить манипулировать матерью за счет ее здоровья и нервов, а, во-вторых, она его потом по врачам затаскает и его будут месяцами обследовать как подопытного кролика, в поисках страшного недуга. Так, что селяви, как говорится. Ничего не поделаешь, придется тащиться в институт.