Дети дома? спросил я Илонку. Нам нужно обсудить кое-что важное
Да-да, ответила она, и я услышал, как в ванной она сердито выговаривает Кати: Могла бы побыть дома полчаса, раз это нужно отцу
Мне нужно было, чтобы они все хотя бы уселись. Но Илонка накрывала на стол, гремела ножами, вилками, складывала вдвое бумажные салфетки; Кати, надувшись, уже стояла в плаще из болоньи, прислонившись плечом к дверному косяку. Аги в пижаме (в восемь вечера! больна? уже легла спать? или еще не вставала?), у Юдитки на коленях какой-то иллюстрированный журнал, который она то и дело листает.
Вот взгляните на эту карту. Я бросил на стол раскрытый атлас мира. Семь тысяч километров отсюда На четыре года Руководство остановило свой выбор на мне потому, что наша фирма оказывает мне доверие
Вот это блеск! вскричала Аги. И хата будет свободна?
А сколько вам будут платить? спросила Кати.
Когда вы уезжаете? поинтересовалась Юдит.
Илонка не проронила ни слова.
Все тот же неотвязный сон. Бородатый турок в тюрбане является мне из сказки. Заман, заман. Время, время, произносит он угрожающе. Затем его глухой голос (или это бой барабана?) сменяется урчанием автобусного мотора. Четыре дня мы в Париже. Почему четыре? И почему в Париже? Водитель поторапливает: прошу садиться в автобус, отправляемся на аэродром. Потом мы мчимся по шоссе. Рассвет это или поздний вечер? Несемся вдоль каменного ограждения, потом между скал по серпантину дороги, внизу, в странном мареве телесного цвета, город, которого я так и не увидел ни собора Парижской богоматери, ни Сент-Шапель, ни Елисейских полей. А впрочем, разве только Париж я не увидел? Что я вообще увидел и узнал за эти четыре года? Реку без названия, которую мы пересекли по высохшему и растрескавшемуся руслу на спотыкающемся и грозившем перевернуться вездеходе в день нашего приезда? Потом, после первого же ливня, она превратилась в безбрежное море, и откуда-то в ней сразу же появились крокодилы с выпученными глазами. Моего прораба, который со своими двенадцатью ребятишками ютился в глиняной хижине, покрытой пальмовыми ветками? Посередине хижины была вырыта яма, вокруг которой все его семейство укладывалось на ночлег, и черные вытянутые ножонки смыкались стопами над этой ямой с тлеющими угольями. Их щелкающий, гортанный язык? Я так никогда и не мог понять, где у них кончается одно слово и начинается другое. Их странные празднества, когда они, рассевшись вокруг костра, обжигаясь, выхватывают горячие куски мяса из котла или лепешку с пылу? Стометровые деревья, вершины которых купались в знойном тропическом свете, а стволы у земли даже днем окружал ночной мрак? Когда деревья падали, умирая, влажный зной за несколько часов обращал их в труху. Мог ли я привыкнуть к местным шумным базарам, где бездомные, полуголодные нищие клянчат миску похлебки, где мальчики с подносами на голове предлагают салат и бананы, и на земле, на циновке, под огнями неоновых реклам разложены целебные травы, расставлены глиняные горшки, транзисторы и стада слоников из эбенового дерева, вокруг на деревьях прыгают обезьяны и в небе зловеще клубится туча стервятников? Научился ли я понимать, о чем кричали люди на базаре, вдруг сбиваясь в кучу? Просили у бога хорошего урожая? Или радовались свободе?
А научился ли я понимать самого себя? У меня еще не было времени понять самого себя.
Лет восемь назад впервые приснился мне этот странный сон урчащий автобус и чей-то предостерегающий голос: заман, заман! Вдруг толчок в плечо я проснулся и схватился за пульс. Сто двадцать, сто сорок ударов, а потом не сосчитать.
Только Илонке не проговорись! предупреждал я Пали Радаи, прибежав к нему на другой день. Пали был моим одноклассником.
Пароксизмальная тахикардия налицо, усмехнувшись, констатировал он. Ну и небольшая стенокардийка. У меня самого все это уже было. Конечно, будь осторожен, во время аритмии прими таблетку тразикора или вискена. Если почувствуешь удушье диафиллин. И регулярно нитропентон. А время от времени являйся к врачу провериться.
Ну конечно, кто ходит к врачу просто провериться! Пали прописал мне нитропентон и вискен. Еще пару коробочек прописал участковый врач. Третье лекарство дал мне шурин. Иногда я принимал его, когда чувствовал боли в сердце Где-нибудь на заседании или в автобусе. Порой ночью, потихоньку, чтобы Илонка не заметила, просто проглочу таблетку, не запивая. А перед осмотром у терапевта напринимался сразу всего, утром даже от кофе отказался. «Будь спокойненьким, умненьким!» шепнул я своему сердечку.
Докторша долго слушала его. Седенькая такая, худенькая. В летах уже, не намного моложе меня.
Вот здесь, за грудиной, не побаливает иногда?
Нет.
А когда поднимаетесь по лестнице, одышка бывает?
Нет.
Но что же у вас такое случилось?
Ничего, быстро ответил я. Даже насморка никогда не бывает. И у жены моей Она завтра к вам придет.
Да нет, я не о том, как-то странно, кисловато улыбнулась доктор. Я хотела спросить, зачем вам все это нужно?
Важное задание. Нужно для фирмы.
Да-да. Но вы понимаете: климат-то! И опять же риск, связанный с большим количеством прививок. Оспу можно было бы и не прививать, но едущим в этот регион я и ее советовала бы повторить. Противотифозную, от холеры. И от желтой лихорадки. Вы представляете себе, что это за прививка?
У меня три дочери.
Да, понимаю. Ну тогда удачи вам. С этой бумагой пойдете на прививки.
Спускаясь вниз по лестнице, я снова принял нитроглицерин. Ладно. Это мои два последних пенгё. Попробую и я сыграть.
А свадьба вот был цирк-то!
«Ты же сам хотел», читал я в упрямых взглядах дочерей. Даже как зовут женихов, я толком не запомнил, не говоря уж о том, кто из них чем занимается. Глядя на стоявших вокруг, я тоже мог только гадать, кто из них сваты, кто шурины, сватьи и отныне мои племянники. Илонка была бледна как смерть и молчалива. Нет, я и теперь не понимаю, как это все получилось. У Юдитки под глазами черные круги. Только однажды она смотрела так на меня: когда я в первый раз вел ее в детский сад. «Не оставляй меня тут! рыдала она. Мне здесь плохо, не оставляй меня». Она уткнулась заплаканной мордашкой в мое пальто, цепляясь дрожащими ручонками за рукав, я с трудом оторвал от себя ее маленькие цепкие пальчики. И потом каждое утро поднимал ее в пять, в половине шестого тащил в садик, а она и во сне вскрикивала. По вечерам мы ворчали на них, потому что они долго не могли угомониться, мешали нам смотреть телевизор. Мы считали, что они получают от нас все, что нужно: обувь, учебники, мороженое, магнитофон А теперь вот стоят они, три мои дочери. Что же я творю или я совсем с ума спятил? Несколько недель ушло на беготню: делал прививки, меня трясла лихорадка, на коже вздувались волдыри, а я как дурак все ждал, не спросит ли хоть одна из моих девочек: папа, тебе очень больно? Или сядет рядом и попросит: папа, покажи на карте, куда вы поедете? Но они будто ошалели от счастья и думали только об одном трехкомнатная квартира в центре будет свободна, и у каждой из них будет наконец отдельная комната, где они смогут делать все, что им вздумается И тогда я сорвался, я завопил, словно сумасшедший:
Так не может продолжаться, я хочу поговорить с вами, и поговорить серьезно, а не так, когда вы стоите в плащах, подперев плечом притолоку, спешите, поглядываете на часы, лишь бы поскорее сорваться с места Если с вами говорят, то извольте И ты, Илонка, тоже перестань отмалчиваться, мне не святая мученица нужна, а верная жена, понимающая, что нам надо вместе привести в порядок дела и Отцы и дети никогда не понимали друг друга. Разве смогу я объяснить вам, что такое голодать, мечтать о куске хлеба или тарелке супа? Вы просто не поймете меня. Как я не понимал своего отца. Помню, отцу было еще только пятьдесят, но он уже крошил себе хлеб в суп: у него повыпадали зубы и не было денег на зубного врача. Я даже не понимал, как еще молод мой отец и что он тоже мог бы с хрустом откусывать жесткое яблоко и жевать мясо, а он довольствуется кашей и размоченным в супе кусочком хлеба Ладно, я не к тому Мы с мамой уезжаем сейчас на целых четыре года. Оставляем вам эту трехкомнатную квартиру. Можете делать здесь что угодно, но только не превращайте ее в притон. Может, потому, что мне уже сто тысяч лет, я не люблю этих завываний бит-музыки, и я не хочу, чтобы здесь, в моем доме, поселился длинноволосый павиан и, столкнувшись со мной в дверях, даже не поздоровался. Юдит, тебе скоро двадцать пять, Аги и Кати, вам уже тоже за двадцать, это правда отдельных квартир мы для вас не сумели построить, наверное, поэтому вы и не можете выйти замуж. Хотя, конечно, когда мы с вашей матерью у нас не то что квартиры, угла своего в чужой квартире не было. Теперь на четыре года квартира ваша, а мы в конце лета уедем. Четыре года вы можете жить здесь квартира уже оплачена и копить деньги. Работайте, экономьте, копите. Мы с мамой тоже будем копить. Приедем привезем доллары или золото и бриллианты магараджи. Купим общими силами дом, попробуем к нему что-то пристроить, посмотрим, какую мебель добавить Я же не спрашиваю вас, ей-богу