Такси это по особым случаям. И не потому, что нет денег. Сколько раз, бывает, выбрасываешь так, на ветер, двадцатку. Но все равно: такси это когда везешь куда-нибудь кучу вещей или едешь на свадьбу, на похороны. В начале каждого месяца Илонка покупает пять проездных билетов это уже пятьсот пятьдесят форинтов. Девочки даже спасибо не говорят, считают, что это наша обязанность. Ну да бог с ними
Жене Дёрдя Корпонаи на вид лет тридцать пять, самому Корпонаи сорок три. Это уже не наше поколение, на десять лет моложе нас, не знаю, право, о чем мы станем с ними беседовать. Мадам Корпонаи чуть не поперхнулась, увидев, что мы пришли без Юдит, но улыбку на лице удержала. Приглашают: пожалуйста, проходите. Я не знаю, куда мне деть бутылку, Илонке тоже никакой пощады, и она волочит дальше свой горшок с примулой или гортензией не знаю, с чем он там. Идем по дому, разинув рты от удивления: я и не подозревал, что у нас в Венгрии бывают такие хоромы. Наши пальто повесили не в прихожей на вешалку, а поместили в просторной гардеробной комнате. Нас провели по всей квартире из шести комнат, где сплошь ковры, шелковые обои, серебро и мрамор. Показали все, включая ванную комнату, отделанную итальянским кафелем и гранеными венецианскими зеркалами, спальню с белоснежным меховым покрывалом на огромной французской кровати, шелковым пакистанским ковром на полу и конголезской картиной на стене у изголовья, написанной на тонкой сафьяновой коже и изображающей какую-то батальную сцену. В салоне два массивных кожаных кресла из Югославии, инкрустированный марокканский курительный столик и везде, куда ни взглянешь, слоновая кость и серебро, восточные чудеса из бронзы и японского шелка. Мадам Корпонаи была в индийском сари из шелка цвета бирюзы с золотой ниткой. Из бара были извлечены японское саке и американское виски. Корпонаи оказался и тут большим знатоком и принялся объяснять нам, в чем разница между шотландским и американским виски. Шотландское, оказывается, делают из ржи, «Бурбон» из кукурузы, саке из риса, а
«Давайте выпьем и осмотрим еще и зимний сад, в котором есть финиковая пальма и четыре сорта орхидей».
После сада Корпонаи показывает нам детскую, где с нами вежливо здоровается маленькая Эдитка, восседающая посредине царства из нескольких десятков кукол, умеющих говорить, плакать, закрывать глаза, танцевать, и из шестидесяти томов «Детской библиотеки», здесь же стоит индейский вигвам, установка для запуска космического корабля, шкаф с набором «конструкторов», надувной слон и медведь в рост человека, кукольный домик, автогараж, кинопроектор, магнитофон, а она забавляется куском какой-то бечевки.
«Это милые папа и мама твоей учительницы тети Юдит, представляет нас хозяин и говорит нам: Познакомьтесь с нашей великовозрастной дщерью!» Но привел он нас сюда, конечно же, не ради девочки. Отпихнув ногой игрушечных зверюшек, он торжественно возглашает: «Вот в этом месте, под ковром, который во всю комнату, в пол вмонтирован бетонный сейф несгораемый, водонепроницаемый и невскрываемый. Здесь хранится золото». В этом Корпонаи тоже знает толк: за сколько лет службы за рубежом разрешается привезти без пошлины автомобиль, за сколько настоящие персидские ковры, мебель, а главное золото. «Потому что самое важное, самое умное это не потерять голову, не размотать деньги на пустяки, а приобрести золото. И не какое-то там пятисотой и семисотой пробы, а червонное, в цене, на нем не прогадаешь, его не девальвируют, и никаких долларов, они нам не нужны; ну, швейцарский франк этот еще куда ни шло, но я вам говорю, друг мой: лучше всего золотишечко Ладно, прозвучал гонг, значит, стол накрыт, прошу».
Серебро, скатерть дамасского полотна, старинный импортный фарфор. Вина, еще более старинные и выдержанные. «Если хочешь, Геза, прошвырнуться за рубеж, я на ближайшей дирекции могу завести об этом разговор. Неплохо бы и вам годика на три-четыре куда-нибудь. Прошу: черепаховый суп. Наше любимое блюдо. Почти тот же вкус, что у крепкого бульона, только острее»
Вернулись мы от Корпонаи домой, и квартира наша будто уж и не наша. Распахнул я все окна, чтобы не задохнуться. Милый домашний очаг, тридцать лет верно служивший нам, тахта из двух сдвинутых половинок, бра, которое никак не соберусь починить, вытертый персидский ковер все вдруг сделалось невыносимым. Выщербленный там и тут кафель в ванной, расшатавшийся еще с прошлого года кронштейн оконных жалюзи С прошлого? Наверное, уже лет пять! И с тех пор мы на одном окне вообще не поднимаем жалюзи. Зимой нет смысла: все равно темно, а летом и без того слишком ярко светит солнце, даже и через одно окно. Опротивела вдруг улица со следами второй мировой войны на стенах домов, старомодные краны, облупившийся ветхий газовый бойлер, омерзительно удушливый запах нафталина и вечно пахнущая газом передняя. Сколько раз мы вызывали газовщиков, даже давали им на чай, но специалисты с зажженной спичкой со всех сторон опробовав газовый счетчик заявляли: все нормально, все окей!
Между прочим, Эдитка Корпонаи благополучно сдала экзамены, и больше не было ни английского чая, ни приглашений, ничего.
В международном отделе мне вручили пачку анкет, а я не знал, что с ними делать. Референт удивленно уставился на меня. Как, неужели вы никогда не заполняли анкет на выезд за рубеж? В Чехословакию-то, уж наверно, выскакивали разок-другой за чем-нибудь? За кроссовками, за запасными частями для автомобиля
Нет у меня автомобиля.
Референту лет тридцать пять. Когда мне было столько же, о какой загранице мы могли тогда думать?! Для меня тогда заграницей был роман Жюля Верна «Вверх по Ориноко». Впрочем, нет, его я прочитал в одиннадцать, у меня была тогда ангина, и я лежал с температурой и читал. Горячая, взмокшая подушка была моими джунглями с ленивыми водами реки, с туземцами, плывущими на лодках-долбленках, с пестрыми птицами, кричащими на деревьях. Это было мое единственное до тех пор путешествие. Потом началась война, украинская степь, Днестр порой казалось, что я иду по венгерской пусте, запорошенной снегом, где-нибудь на Алфёлде. Иду и сам удивляюсь: зачем я здесь? Что я тут потерял? Вернусь ли когда-нибудь домой? Только бы вернуться, странствовать меня больше не заманишь. А впрочем, если бы и потянуло странствовать? Много наше поколение путешествовало? Ударные стройки, выезды в село, на коллективизацию, потом пошли дети. Вот, говорили мы, когда они подрастут, тогда уж вот накопим денег, купим в «Ибусе» туристские путевки Накопили, ну что ж, пусть ездят они, молодые, а мы уж, когда выйдем на пенсию столько путевок бывает, профсоюзных, льготных; сначала нужно свою родную Венгрию объездить кто свою страну не знает, чего ему за границу ехать? Илонка, знаешь, куда бы нам следовало махнуть? В Шарошпатакский замок! Или в Шиклош! Откуда Доротея Канижаи отправилась хоронить павших в битве под Мохачем венгров. Или знаешь, где я еще никогда не был? В Сегеде! Подумай только, никогда не был в Сегеде! И вдруг на меня свалилось само иметь все-все: и серебряные турецкие чашечки для кофе, как у Корпонаи в его фешенебельной квартире, и «форд-капри», такой, как тот, что беспошлинно ввез из-за границы инженер Телекеш, доступными сделались сразу и сияющее синевой небо, и дурманящие ароматы тропических цветов, и вкус манго. Господи, каков, интересно, вкус у этого манго?! Удивительное шелковое небо, сафари, полные приключений путешествия на автомобиле, двадцатиэтажные первоклассные отели с террасами и бассейнами, где из прозрачного стекла и стены, и дно сидишь себе в баре, пьешь виски со льдом, а над твоей головой проплывают красавицы феи. Счет в банке, иностранная валюта, любые напитки (за гроши!) на рождество. Путешествия вокруг света. И о чем же я думал до сих пор? Смотрел, как всем этим пользовались тридцатилетние хищники? Когда-то и мне нужно и мне тоже нужно
Заполните и завтра принесите.
Илонка, сказал я после ужина жене, иди сюда, посуду потом вымоешь, давай вместе заполним анкеты. Фамилия матери, отца, место рождения, семейное положение, судимости, привлекались ли, место жительства, должность, характеристика с места работы, имеете ли родственников за границей?.. Имеем мы родственников?.. Фреда надо упомянуть. Двоюродный брат. Как это я никогда тебе не говорил о нем?! Да ты что, Илонка? Говорил, ты просто забыла. Мама переписывалась с ними, пока тетя Бетти была жива, так что не говори мне, будто не знаешь, кто такая тетя Бетти, мама часто о ней вспоминала, она, конечно, звала ее Эржи. Ее единственная родная сестра. Еще до первой мировой войны вышла замуж, тогда она, конечно, не могла знать, что скоро будет мировая война. В 1911 году вышла за токаря, родила двух сыновей, а муж остался без работы. Вот он и отправился искать счастья в Америку. На перроне погладил по головке своих крошек и, едва сдерживая слезы, поклялся, что в течение года пришлет им деньги на дорогу. А через год пароходы уже больше не ходили: началась война. Эржи стала работать на военном заводе, и все вода ей снилась: много-много воды, гневные зеленые волны. Просыпалась, дрожа от страха: если вода снится это не к добру. К болезни, а то и к смерти. И всех оплакивала: мужа, от которого ни слуху ни духу, двух сирот своих Фери и Андраша, свою молодую жизнь двадцатипятилетнюю. А через пять лет приходит толстый конверт, в нем фотографии, длинное письмо, бумаги, которые нужно было нести в банк и в полицию. У мамы был отрез на пальто, так она его отдала тете Эржи, чтобы та сшила себе или ребятам кое-какую одежонку на дорогу. Отдала цепочку серебряную и кольцо, напекла целую сумку пирожков, собрала в дорогу муки, картошки, немножко жира И вот уже нет в живых ни тети Эржи-Бетти, ни дяди Билла, нет Андраша-Эндрю, который погиб в тридцать лет при высадке десанта под Шербуром уже во вторую мировую войну. Смерть и война есть всегда, независимо от того, снится ли вода или нет Остался в живых один Ферко, который теперь стал Фредди и которого я еще в глаза не видел. Раз в пять лет он присылает красивую открытку с рождественскими поздравлениями. Я вписал Фреда в анкету и охнул: Фред Корнби, Янгстаун, Огайо, США. Моя поездка сразу стала проблематичной. И одновременно такой реальной, даже неизбежной.