Вы как, парни? Всё пучком? нарочито бодро обратился он к «инвалидам» искусства. Те вяло закивали. Один даже попытался улыбнуться и показать «козу».
Большой баннер-то был? подал голос Барбер.
Семь на пятнадцать, с сожалением отмахнутся Златан.
Большой, в сочувственном уважении поджал Барбер губы.
Большой.
А с какой радости? Матч вроде не из самых принципиальных, удивился Барбер.
С такой! огрызнулся Златан. День рождения у меня, потому что! Вот и хотел клубу подарок сделать. Из своих выдал пацанам, на материалы. Вот, кивнул он на место, где был ритуально сожжён баннер, сделал
Так, самое обидное, подал голос один из побитых фанатов, что мы уже почти всё выкрасили!
Ну и как? Красиво получилось? покосился на него Будда.
А-то! попытался парень натянуть улыбку на разбитые губы.
Так! крякнул Златан. Идите все на хрен! Игорь, вези обратно Приехали душу травить
Будда покривил губы, задумчиво почесал бороду, махнул рукой в сторону темени умершего костра и направился к машине.
* * *
Солнце сияло сосем не скорбно. Щедрая россыпь лучей бликовала на золоте креста, уютно умастившегося на внушительном пузе священника. До ушей Лидса доносилась лишь неразборчивая вязь слов, переплетенных в заупокойной молитве. Сигаретный дым неприятно драл лёгкие, с каждой затяжкой грозил согнуть пополам в приступе удушающего кашля. Некурящему трудно непринуждённо себя травить. Но как по-иному скорбеть, Лидс не знал. Нужно было чувствовать хоть какую-то боль Так полагалось Но вместо боли, где-то в подбрюшье, гулял ветер, обивая пределы внутренней пустоты. Не хотелось плакать Не хотелось вспоминать Не хотелось думать Сил и желаний хватало лишь на то, чтобы украдкой выглядывать из-за автобуса.
Уже третьи похороны Сначала отцовское. Проститься пришло совсем немного люда. Человек двадцать, не больше. По сравнению с толпой на прошлогодних похоронах одного из топ-боев городского околофутбольного движенияжалкая кучка. Потом были похороны бабушки. Её считали доброй и участливой женщиной, а потому проводить её в последний путь пришло много народу. Вести подсчёты не было ни нужды, ни желания. Теперь брат и несчастная дюжина человек у могилы. Мать с сестрой, пара училок из школы, несколько отцовских друзей, какие-то незнакомцы И ни одного сверстника. Очень странно, крайне горько, слишком паскудно
Священник закончил свой ритуал, и могильщики встали в готовности. Мать, стоявшая всё время будто в оцепенении, вцепилась в гроб Или не вцепилась, а просто припала? С расстояния в несколько десятков метров сложно разобрать. Да и нужно ли?
Окурок упал на землю и тихо умер под стоптанной подошвой. Обветренные губы благодарно приняли новую сигарету. Дымсубститут скорби, снова заскользил в лёгкие. Смотреть, как одуревшие от однообразия своего неблагодарного труда могильщики спускают на полтора метра вниз, а потом монотонно забрасывают землёй тело брата, так и не успевшего толком пожить, вовсе не хотелось. Нужно просто курить, вглядываться в пустоту воздуха, а после уйти, так же незаметно, как и пришёл
Привет, оборвал мысли ни о чём девичий чуть хрипловатый голосок.
Привет, Оль не оборачиваясь на голос, отозвался Лидс.
Сигаретку дашь?
А ты куришь?
А ты?
И я не курю согласился Лидс, протянул сестре пачку и зажигалку.
Чего здесь? выпустила она тонкую сизую струйку, тут же подхваченную ветром и унёсшуюся вдаль бесформенными нитями.
Мать пожал плечами брат.
Понятно. Как всегда, виноватого ищет
Да, согласился Лидс, как всегда.
Хотя Знаешь, Миш, а она ведь не так уж и не права
Ты тоже считаешь, что это из-за меня он обкурился и с крыши сиганул? бесцветно, с едва уловимой усмешкой, предположил Лидс.
Я же не такая дура, столь же бесцветно усмехнулась Оля. Просто, ты ему нужен был, а тебя рядом не было никогда.
Нужен?
А ты как думал? Он прямо фанател от тебя. Но, ты же никого к себе не подпускаешь! Весь такой сам по себе, на своих движах
Мои движине самое занимательное занятие. А яне самый лучший пример для подражания.
Да, какая разница швырнула она едва почившую на треть сигарету в сторону. Лучше хоть какой-то, чем никакого вовсе. Ну и дерьмовое же у тебя курево
Оля понюхала пальцы, поморщилась, бросила в рот пару подушечек жевательной резинки.
Сама как? последовав примеру сестры, отбросил Лидс огарок, медленно и даже несколько с садистской медлительностью растёр угольки о землю.
Нормально. Вот, теперь целая своя комната есть.
Поздравляю, скривился Лидс.
Спасибо, ничуть не смутилась сестра. Знаешь, а я ведь мечтала о том, чтобы у меня был свой уголок. Вот, как бабуля представилась, да я обратно к вам перебралась, так и мечтала. Никогда не думала, что будет вот так
А о чём думала?
Не знаю на секунду задумалась она. Ни о чём. Зато сейчас, когда мать начала в истерике биться, представила, что было бы, если на месте Лёни оказался ты или я
И что?
Да ничего пнула она кусочек дорожной глины. Мне кажется, наша мамаша постояла бы у могилки, приличия ради, да пошла бы по своим делам. Ни истерик, ни слёз Ей всегда было на нас насрать. Для неё был только Лёня Меня к свекрови сплавила. Тебя Да тебя и сплавлять никуда не нужно было. Просто за собаку почитала
Не преувеличивай.
Да это я ещё приуменьшаю. Ты же не слышишь, что о тебе за глаза мамуля говорит.
Ладно, малая, легонько толкнул её в плечо брат. Пойду я. И ты иди. А то, вон, уже вроде заканчивают коротко оглянулся он на погребальное действо. Хватятся
Да, не заметят даже, грустно улыбнулась сестра. Бывай, братик
Бывай. Созвонимся
А как же Больше не с кем теперь бросила она через плечо и угрюмо поплелась обратно к свежей могиле, с новоиспечённым холмиком.
Лидс хлёстко поднял воротник грубой британской ветровки и уверенно зашагал к выходу из лабиринта залаченности крестов и шершавости камней, аскетичности плит и помпезности редких надгробных монументов. Почему-то хотелось закрыться в купе поезда и уехать так далеко, куда только дотянули свои железные щупальца российские железнодорожники. А потом сойти на конечной станции и идти, идти, идти Идти до тех пор, пока сознание само не поверит в то, что мир замаранного листа где-то позади, а под подошвой чистый холст, на котором можно и нужно писать жизнь заново. И палитра под рукой, и кисти разной фрактуры. И всё-всё-всё, стоит лишь протянуть руку
Глава 5. Любовь и её подвиды
Тягостное томление Преисполненное требующим выплеска напряжением тело Сами собой чуть пританцовывающие ноги Всего того, что обычно приходит неизменным спутником близости принципиального боя, вовсе не ощущалось. Как правило, сладостный адреналиновый зуд начинал давать о себе знать уже за несколько дней до встречи с ненавистным оппонентом. Теперь же, если крохотный фанатский чёртик где-то там внутри и размахивал цветами своего боевого стяга, то очень и очень глубокона самых задворках сознания. Его длинная закатная тень не могла лизнуть даже безразличие подошв, не то, что властно накрыть с головой.
Мысли были слишком далеко от футбола и невыносимо близко к небольшой изрядно заставленной ненужной мебелью квартирке, что сейчас пустовала в паре остановок неспешного автобуса. Барбер не любил собственный пустующий безлюдностью дом. Но, при всё этом, наоборот, часто не переносил его преисполненность такими близкими, но далёкими людьми. Преисполненность той, что вошла в его жизнь по чудесной ясноглазой и улыбчивой ошибке, а ныне ставшей безмерно далёкой, гораздо дальше тёплого солнца Абхазии
Отчего спокойное дыхание стало вдруг трепетнымБарбер не знал, хоть и пытался найти ответ тысячи и тысячи раз, копаясь корявостью грязных пальцев в вязкости неуслужливо скрытного сознания. Неужели смог полюбить нелюбимую из-за ребёнка? И любовь ли это? Или, может, просто привычка? И может ли привычка стать столь тягостным бременем? Или так бывает лишь тогда, когда в ответ на тепло прикосновений возвращается раздражение и ненависть? Полтора года. Полтора бесконечно долгих года