Профессиональная солидарность не позволила мне заказать много, поэтому я съел только жареного цыплёнка и пару порций ветчины; остальные были менее скромны, и несчастному под разговоры о русской свободе пришлось-таки изрядно раскошелиться. Мы успели рассказать ему всю свою жизнь.
Ничего, утешал меня переводчик, он же гонорар получит!
На прощание корреспондент спросил, не нужно ли нам денег. Лицо он имел предоброе. Мы, конечно, отказались, он нас хорошо накормил.
На обратном пути из Фрибура в Женеву мы уговорили шофёра сделать крюк, ибо до самолёта оставалось время. Мы попросили завезти нас в Монтре, где похоронен Набоков, и долго стояли у его серо-голубого камня. Последние два франка мы потратили на горшочек с цветами, который поставили у могилы (класть букеты в Швейцарии не принято). Никаких вечных красот, описанных у Вик. Ерофеева, я вокруг кладбища не наблюдал. Сеялся серый дождь, озера не было видно, гор тоже. Погода была самая петербургская.
Я вспоминал, как Набоков давал уроки, и как у него не было денег выбраться из Ниццы, и как он обедал у друзей, и как он ненавидел немцев и французов, и как сначала эти немцы и французы смотрели на него как на дворянина в изгнании, а потом вся русская эмиграция стала им казаться нищенствующим отребьем, которое только засоряет их прекрасные города, а короли в изгнании шли в таксисты и официанты Европа двадцатых представилась мне: визг фокстрота, сигарный дым, голые женские плечи, ощущение стремительно надвигающейся гибели и общего безумия, горстка русских за столиком нахохлившихся, уязвлённых, обсуждающих планы объединения Европы против большевистского ига
В 1993 году в России случился второй путч, и она перестала быть интересна Европе; вернее, этот интерес перешёл в другое качество. Ни о каких объединениях больше не заговаривали, и студенческих конгрессов такого типа, по моим сведениям, не устраивали. В 1994 году я снова поехал в Европу уже как безнадёжный и бесповоротный гражданин третьего мира.
Две швейцарские истории
Хорошо бы демократизировать образ Швейцарии, посоветовал мне коллега, ныне работающий на Switzerland Tourism и возивший нас в Швейцарию специально для этой цели.
Если демократизировать, я всегда пожалуйста. Большинству населения, в которое до недавнего времени входил и я, Швейцария представляется как огромный, идеально неприступный банк, полный сыра. Но неделя в Альпах, среди романтических вершин, крошечных черепичных гостиниц и чрезвычайно обильной пищи, сегодня стоит почти столько же, сколько неделя в Анталии или Тунисе. Пытаясь максимально приблизить к читателю недавно ещё элитарную страну, куда и новых русских-то пускали через одного, я расскажу пару историй из собственного опыта: всё это могло иметь место только в Швейцарии и нигде более.
1. Велосипед
Вид швейцарок будил мою прихотливую похоть. Вот уже три дня, как я не знал женщины. Я не изменяю жене, но сам процесс кадрёжки для меня не менее ценен, чем её результат. К тому же я никогда не кадрил швейцарку. Чтобы ликвидировать этот пробел в своём образовании, я склонил музыкального критика Ухова прошвырнуться по берегу Люцернского озера и склеить симпатичную люцерночку хотя бы на предмет поболтать о джазе.
Мы шли по набережной, распаляя друг друга подробностями предстоящего знакомства. Ухов, пять лет назад читавший тут лекции о советском андеграунде, поведал, что, если швейцарка позволила пощекотать пальцем свою ладонь во время рукопожатия, она позволит пощекотать что угодно и чем придётся. Ухов продемонстрировал этот жест, пожимая мне руку, и этим возбудил окончательно.
Внезапно метрах в пяти от набережной, в исключительно прозрачной воде, я увидел вполне целый на вид дамский велосипед не водный, обычный, красный, с пятью скоростями. В Москве-реке, скорее всего, я не увидел бы его и в трёх метрах от берега. Здесь же он просвечивал со всеми своими бликами.
Как ты полагаешь, спросил я Ухова, откуда здесь мог взяться велосипед?
Кому-то не достался водный, и он поехал на обычном, предположил Ухов. Но велосипед дал течь и утонул.
Нет, это вряд ли. Скорее всего, этот велосипед послужил орудием убийства.
Некоторое время мы прикидывали, кого и как можно убить дамским велосипедом, но рассудили, что бить им по голове неудобно, а сбить насмерть можно разве что насекомое.
Скорее всего, его спёрли, но обнаружили неисправность и выкинули, решил Ухов.
Спорим, он исправен?
Спорим. А как ты проверишь?
А я его сейчас выну.
Ты что! принялся урезонивать меня Ухов, человек в высшей степени европейский и законопослушный. Ты при всех в центре Европы полезешь в воду за велосипедом?
А что?
Но, может быть, это наркоман какой-нибудь врезался в воду с передозы! искал аргументы Ухов. Может, он весь в СПИДу, этот велосипед.
СПИД давно смылся, в воде-то.
Я сел на парапет, опустил ноги в воду и мягко сполз. Воды мне было примерно по то самое место, где грудь переходит в брюшко. Ухов некоторое время пометался по берегу, явно пытаясь примирить в себе русского шестидесятника и европейски известного критика. В конце концов шестидесятник победил. Он лёг на живот и выхватил из воды нас обоих сперва мой трофей, потом меня.
Машина была в идеальном порядке, с ручным тормозом, переключателем скоростей и даже со звонком только одна педаль погнулась при падении да приспустило переднее колесо, но это вещь поправимая.
Нет, он точно не ездит, грустно сказал Ухов, обнаружив, что машину заклинивает на втором повороте педали. Его потому и выкинули. Вор украл велосипед, понял, что он на замке, и концы в воду.
На что спорим, что я сейчас на нём поеду?
На десять франков, гордо сказал Ухов.
Мы около получаса колдовали над машиной, привлекая внимание фланировавших по набережной швейцарок, но это было совсем не то внимание, на которое я рассчитывал. Люцернки косились на нас и нашу мокрую машину со смутным испугом. Наконец мы что-то нажали, тормоз расклинило, я взгромоздился на добычу и, вихляясь, проделал на ней метров двести, после чего вернулся к удивлённому Ухову.
Ездит! воскликнул он, словно впервые видя велосипед. И что ты будешь с ним делать? Я бы на твоём месте заявил в полицию, потому что он зарегистрирован.
Какая, в жопу, полиция?! взвился я. Я спас его, рискуя жизнью! (Единственная жизнь, которой я рисковал, это некстати проплывавший мимо малёк, да ещё Ухов рисковал намокнуть, вытаскивая меня из озера, но я долго работаю в московской прессе и потому привык к гиперболам.)
Да вон у него номер на заднем крыле!
Господи, будь у него даже каждая спица пронумерована! Кто нам что скажет? Он лежал в воде, мы шли и вынули!
Мы с удовольствием купили пива на мои выигранные десять франков и поспешили к гостинице порадовать нашу группу, вернувшуюся из транспортного музея. Восторгу публики не было предела. На какой-то момент мы стали героями дня. На всякий случай, однако, Ухов подвёл меня к портье и заставил рассказать о находке.
Лучше сразу отдайте его в полицию, ребята, дружелюбно сказал портье. Вам маячит вознаграждение. Если он зарегистрирован, вам точно дадут денег.
Не в деньгах счастье, ответил я. Прекрасная машина. Поезжу и отдам! Где, кстати, полиция?
Ближайший участок оказался на другом берегу озера, и, если туда я ещё доехал бы на велосипеде, возвращаться обратно было так стрёмно, что я окончательно передумал реституировать трофей. Портье посмотрел на меня неодобрительно, но я его заверил, что когда-нибудь потом обязательно отдам машину. А пока нет ли у него насоса?
Велосипедного нет.
Но можно приспособить автомобильный
Этого он не понял, как я ни объяснял. В этой стране неукоснительно следуют инструкциям. Накачивать велосипед автомобильным насосом здесь не стали бы и под дулом пистолета. Мысль о том, что в крайнем случае можно снять со шланга автомобильную насадку и натянуть резиновую кишку на велосипедный ниппель, показалась бы швейцарцу не менее кощунственной, чем зоофилия.