Она начинает забираться на лестницу с грацией кошки, затем смотрит сверху вниз на место, где стою я, никуда не двигаясь. Я оцениваю высоту лестницы, упирающейся в потолок. Верхняя точка не меньше двенадцати метров от пола, а внизу ничего, кроме видавшей виды сетки, висящей над твердым полом на высоте одного метра. Я никогда не боялась высоты, но у меня никогда и не было повода бояться: наш дом в деревне был одноэтажный, на многие километры вокруг не было ни одной горы. Я не могла даже представить что-то подобное тому, что вижу перед собой сейчас.
Неужели нет номеров попроще, говорю я, и в мой голос прокрадывается умоляющая интонация.
Герр Нойхофф хочет, чтобы ты научилась именно этому, твердо отвечает она. Трапеция на самом деле проще многих других номеров.
Не могу представить ничего более сложного. Она продолжает:
Я могу научить тебя, привести тебя туда, куда нужно. Или нет. Она спокойно смотрит на меня. Возможно, нам стоит отправиться к герру Нойхоффу сейчас и сообщить ему, что ничего не получится.
«И увидеть, как он выставит тебя обратно на мороз»вывод, который она, похоже, решила не озвучивать. Не думаю, что тот человек с добрым лицом так поступит, но я не хочу проверять. А что важнее, я не хочу доставить Астрид удовольствие, подтвердив ее мнение.
Скрепя сердце я начинаю карабкаться, поднимаясь, перекладина за перекладиной, стараясь не дрожать. Я крепче держусь за них, задумавшись, когда в последний раз проверяли шурупы на этой лестнице и достаточно ли она крепкая для нас двоих. Мы добираемся до небольшой платформы, где едва помещаются два человека. Я жду, что Астрид поможет мне перебраться на нее. Она не делает этого, и я, сжимаясь, встаю позади нее, совсем близко. Она отвязывает перекладину трапеции от крепления.
Астрид прыгает с платформы, от ее движения платформа начинает трястись так сильно, что я хватаюсь за первое, что мне попадается под руку, чтобы не упасть. Я поражена тем, как легко она раскачивается в воздухе, крутится вокруг перекладины, используя для этого всего лишь одну руку. Затем она раскрывает тело, как чайка, ныряющая вниз, она повисает вниз головой под перекладиной. Выпрямляется, возвращается обратно иприцелившись на платформуприземляется ровно на то же крошечное пространство рядом со мной.
Вот так, говорит она, как будто в этом нет ничего сложного.
Я слишком потрясена, чтобы говорить. Она передает перекладину мне. Перекладина толстая и непривычно ощущается в руках.
Держи.
Она нетерпеливо исправляет положение моих рук.
Я смотрю то на нее, то на свои руки, то снова на нее.
Я не смогу. Я не готова.
Просто держись и качайся, настаивает она. Я стою, оцепенев. Были моменты в моей жизни, когда я смотрела смерти в лицо: когда родила ребенка и эта жизнь покинула мое тело, когда увидела младенцев в поезде и когда продиралась через лес и метель с Тео всего пару дней назад. Но сейчас смерть снова передо мной, реальнее, чем когда-либов бездне разделяющей платформу и пол.
Внезапно в голове возникает лицо матери. С тех пор, как я покинула свой дом, я изо всех сил старалась отогнать мысли о нем: лоскутное одеяло на моей кровати, спрятанной в углублении комнаты, укромный уголок у печки, где мы часто сидели и читали. Я не позволяла себе думать об этом, зная, что если я позволю себе хоть малую толику воспоминаний, то быстро начну тонуть в потоке, который остановить уже не сумею. Но сейчас тоска по дому захлестнула меня с головой. Я не хочу быть здесь, на этой крошечной платформе, готовясь прыгнуть навстречу смерти. Я хочу к маме. Я хочу домой.
А где остальные воздушные гимнасты? спрашиваю я, оттягивая время.
Астрид задумывается.
Есть еще двое, и одна из них будет помогать нам, когда мы продвинемся дальше. Но они будут в основном работать на колыбели, или на испанской паутине, это другой мой номер. Они не будут работать с нами.
Я удивлена. Я думала, что трапецияглавный номер представления и мечта любого гимнаста. Возможно, они тоже не хотят работать со мной.
Давай же, говорит она, не давая мне продолжать расспросы. Ты можешь просто сидеть на ней, как на качелях, если еще не готова. Представь, что ты на детской площадке, снисходительно произносит она. Берет перекладину и подталкивает ее ближе ко мне. Она должна быть прямо под ягодицами, сообщает она. Я сажусь на нее, пытаясь принять удобную позу. Вот так. Хорошо. Она отпускает перекладину. Я срываюсь с платформы, хватая оба троса так крепко, что они врезаются мне в руки. Ощущение какого-то естественного потока, как будто пытаешься найти равновесие, находясь в лодке.
Теперь отклонись назад.
Она, должно быть, шутит. Однако она говорит это серьезным тоном и не улыбается. Я отклоняюсь слишком резко и теряю баланс, едва не соскользнув с сиденья. Когда я раскачиваюсь так, чтобы находиться ближе к платформе, она протягивает руку и хватает тросы над перекладиной, притягивая меня и помогая мне слезть с нее.
Она садится на перекладину, качается вперед и отпускает руки. Я открываю рот от ужаса, когда она начинает падать. Но она ловит себя, уцепившись за перекладину коленями, и качается уже вверх ногами. Ее черные волосы развеваются, лицо перевернуто. Она выпрямляется, забираясь обратно на платформу.
Вис на подколенках.
Как ты попала в цирк? спрашиваю я.
Я родилась в цирковой семье, которая жила неподалеку отсюда, отвечает она. Не из этого цирка, это был другой цирк. Она передает мне перекладину.
Твоя очередь, теперь по-настоящему. Она кладет перекладину мне в руки, поправляя мне хват.
Прыгай и качайся, держась руками за гриф.
Я стою неподвижно, ноги деревянные.
Разумеется, если у тебя не получится, я могу просто сказать герру Нойхоффу, что ты от нас уходишь, язвит она снова.
Нет, нет, быстро отвечаю я. Дай мне секунду.
На этот раз ты будешь качаться, держась на руках, держи гриф вот тут. Она показывает на уровень ниже бедер. Затем подними его над головой, когда будешь прыгать, чтоб набрать высоты.
Сейчас или никогда. Я делаю глубокий вдох и прыгаю. Машу ногами, беспомощно болтаясь в воздухе, как рыба на крючке. Это так не похоже на грациозные движения, которые делала Астрид. Но я справляюсь.
Используй ноги, чтобы подняться выше, говорит Астрид, заставляя меня переходить к следующему шагу. Это называется выталкивание себя. Как на качелях, в детстве.
«Работает!»думаю я.
Нет, нет! Голос Астрид становится еще громче, ее недовольство эхом прокатывается по всему залу. Держи тело ровно, когда возвращаешься. В нейтральной позиции. Голову прямо. Она осыпает меня короткими инструкциями, и я с трудом пытаюсь удержать их в своей голове. Теперь сделай удар ногами назад. Это называется взмах.
Я набираю скорость, качаясь вперед и назад, пока воздух не начинает свистеть в ушах, а голос Астрид становится тише. Под ногами мелькает земля. Не так уж плохо. Я несколько лет занималась гимнастикой, и теперь мои мускулы оживают. Мне далеко до сальто и поворотов Астрид. Но я справляюсь.
А потом начинают болеть руки. Я не смогу держаться долго.
Помоги! кричу я. Я не подумала о том, как буду возвращаться обратно.
Ты должна сделать это сама, кричит она в ответ. Используй ноги, чтобы раскачаться повыше. Это практически невозможно. Руки горят огнем. Я делаю удар ногами, чтобы увеличить скорость. Теперь я совсем близко к площадке, но немного не достаю. Я упаду, получу травмы, возможно, даже умруи ради чего все это? Сделав последний отчаянный рывок, я поднимаюсь еще выше.
Астрид ловит веревки, когда я оказываюсь рядом с платформой, тянет меня к себе, помогая мне встать на ноги.
Это было на грани. Я задыхаюсь, ноги дрожат.
Еще раз, холодно говорит она, и я смотрю на нее, не веря своим глазам. Не могу представить даже то, как я смогу подняться сюда снова, после того, как едва не упала, а уж тем более повторить это прямо сейчас. Но у меня нет другого выходая должна отработать свое место и место Тео. Я снова берусь за гриф.
Подожди, зовет она. Я оборачиваюсь с надеждой. Она передумала?
Вот это. Она указывает на мою грудь. Я оглядываю себя. Она стала больше с тех пор, как я родила, несмотря на то что молоко иссякло. Они слишком большие, чтобы летать. Она слезает по лестнице вниз и возвращается с рулоном плотного бинта. Снимай верх, велит она. Я бросаю взгляд на тренировочный зал, чтобы удостовериться, что здесь больше никого нет. Затем я приспускаю трико, стараясь не краснеть, пока она заматывает меня так туго, что мне становится тяжело дышать. Она, похоже, не замечает моего смущения.