Пускай работает наш Миша (Слава, Женяставилось имя командира) дурачок,
А я в общаге закроюсь на крючок
В тот год пели:
Пускай работает наш Гена дурачок
И Гена очень этим гордился.
После Гены командиром поехал Толя Феоктистов (я опять комиссаром), а вот на следующий год после Толи командиром должен был стать я! Со мной уже провёл переговоры декан факультета Боб Лозовский (прошу прощения, Борис Николаевич Лозовскийкстати, сам возглавлявший «колхоз» не единожды), я уже рисовал в тетради структуру будущего отряда и предвкушал, как с окрестных полей несётся раздольное:
Пускай работает наш Эдик дурачок
Но как раз в мой год студенческие «колхозы» отменили.
Так я, значит, поехал с Геной комиссаром. Командир осуществлял общее руководство, полевой командир командовал на полях
В Толин «колхоз» взяли мы полевым командиром Витю Ломакина с физфака (отряд наш объединял два факультета: журналистики и физический). Ломакин только окончил первый курс, но со своими обязанностями на полях справлялся неплохо.
И вот в «колхоз» приехала с проверкой администрация университета во главе с самим ректором Суетиным! Мы с Толей бегали вокруг комиссии, показывали ей условия труда и быта студентов, всеми силами старались понравиться. А Ломакин наш в это время выказывал ректору полное неуважение: на вопросы отвечал сквозь зубы и поглядывал с нескрываемым презрением. Когда комиссия уехала, мы кинулись к Ломакину:
С ума сошёл? Это же ректор!
Для вас он ректор, а для меня физик.
И что, плохой физик?
Ничего серьёзного, сплюнул Ломакин. Теоретик!
В последний день Толиного «колхоза», когда отряд уже убыл, а мыкомсостав, завхоз и повараостались, чтобы закончить дела, приехала ко мне из Свердловска Оля.
Ты вовремя, сказал я, сегодня у тракториста Миши прощальный обед по случаю нашего отъезда. Сейчас как раз выдвигаемся.
А почему у Миши?
Он наш полевой соратник, а кроме того, душевный человек и гостеприимный хозяин.
Когда мы с ней подходили к дому, дверь неожиданно распахнулась, и на улицу выскочил нетрезвый мужик с красными глазами и тесаком в руке.
Убью! орал он.
Мы отпрянули в сторону.
Убью-ю!
Кого? предельно мягко спросил я.
Жену. А потом тёщу!.. он на секунду остановился. Нет, сначала тёщу! радость озарила его лицо. А потом жену!
Это кто? в ужасе прошептала Оля.
А он и есть, Миша, соратник, душевный человек Миша! закричал я вдогонку. Так мы к тебе в гости.
Заходите! Я скоро вернусь!
И действительно, минут через сорок вернулся и присоединился к застолью.
Ну, как? выждав время, осторожно спросили мы.
Не нашёл, сокрушённо покачал головой Миша, спрятались куда-то. Но я их, он яростно потряс кулаком, всё равно достану!
Так я, значит, поехал с Геной комиссаром. Командир осуществлял общее руководство, полевой командир командовал на полях, а на мне были вопросы досуга, быта, соревнования, лазарет и прочее. И почта. Я ходил с помощниками на почту, где получал на весь отряд письма и посылки.
Высылайте посылку на имя Эдуарда Владимировича Сребницкого! кричали в трубку деревенского телефона те, кто соскучился по домашним сладостям.
Кому высылать? слышалось сквозь шум и треск.
Эдуарду Владимировичу Сребницкому!
Как?
Говорю по буквам
Разумеется, имя моё предоставляло широкие возможности для творчества. Приходили посылки Эдгару Валентиновичу, Вадиму Валерьевичу, Эдуарду Владленовичу. Ну и, конечно, мощный толчок фантазии давала фамилия: в каких только сочетаниях отправители ни переставляли в ней буквы! И каждый раз работники на почте с пониманием относились к существующему в нашем отряде несчастью и лишь просили написать заявление, что указанный в отправлении «Альберт Вадимович Скребицкий» это я и есть. Но всё же однажды, посовещавшись с начальством, посылку выдать мне отказались: в графе «Получатель» значилось«Фёдору Бревницкому». С тех пор во всех «колхозных» газетах я подписывался исключительно этим именем.
По прошествии уже первой недели пребывания в «колхозе» нам стали поступать жалобы на пропажу личного имущества. Пока пропадали духи, одеколоны и средства от насекомых мы не очень волновались, ибо знали, что состоящий у нас в отряде Сом, окончивший факультет несколько лет назад, но исправно год за годом приезжавший осенью в «колхоз» то ли заработать, то ли провести время, предпочитал эти напитки всем другим, подававшимся в столовой. Но затем начали пропадать деньги, часы и украшения. И наконец обокрали нас, комсостав!
Под кроватью у Гены стояли коробки с французской тушью для ресниц. Мы купили её в Кырске в обычном магазине. Зашли и не поверили глазам: на прилавке свободно лежала французская тушь! Такое раньше только в районном магазинчике и можно было увидеть: в городах подобный товар практически весь реализовывался «из-под прилавка», а те крохи, что выставлялись в свободную продажу, разлетались за секунды. Ну, мы, понятно, в Кырске всё скупили: часть на премии в отряд, часть преподавателям на факультет, часть на подарки родственницам и подругам. И теперь оказалось, что наши запасы кто-то изрядно поубавил. Было немедленно начато внутреннее расследование.
Под подозрение попал один из «инвалидов»: вчерашний абитуриент физик Клюпин. Он повредил палец и уже несколько дней околачивался в расположении отряда, не выезжая в поле. В лагере находились, конечно, и другие «инвалиды», а кроме того, возчик, художник, дежурные. Но подозрения по ряду причин вызывал именно он. Подозрения подозрениями, а настоящих фактов у нас не было. Мы вызвали Клюпина в командирскую комнату и начали «колоть». Клюпин не «кололся».
Разговор вели в основном мы с Толей Феоктистовым. Командир Гена, которому принадлежала большая часть украденного, стоял сзади и хмуро наблюдал за происходящим. Мы Клюпина увещевали, стращали, мы врали, что дежурные его видели выходящим из командирской комнаты, и врали же, что за признание ему ничего не будетКлюпин всё отрицал. И даже смутил нас, ибо, действительно, не было похоже, что он в чём-то замешан. Обвинение терпело фиаско. Мы с Толей уже готовы были отпустить подозреваемого, но тут из-за наших спин вышел будущий писатель и драматург Гена Григорьев и, по-отечески глядя на Клюпина, с грустью в голосе произнёс:
Зачем же ты взял чужое, товарищ?
А Клюпин усмехнулся и в сотый раз сказал:
Ничего я не брал!..
Конечно, он бы в сотый раз так и сказал. Но на самом деле всё было по-другому, и я, не желая погрешить против истины, должен рассказать вам, как именно. Итак, ещё раз с третьей цифры.
Мы с Толей уже готовы были отпустить подозреваемого, как вдруг из-за наших спин выскочил Гена Григорьев и, стукнув того в грудь, исступлённо заорал:
Ах ты, сука, спизил, тушь?!
Это было так страшно и неожиданно, что Клюпин побледнел и вдруг подтвердил:
Дда.
Мою тушь! взвыл Гена. Сколько штук?!
Клюпин ответил.
Куда дел?
Отправил в посылках в Свердловск.
Что ещё крал?
Часы деньги золото.
Вот бумага, пиши, где, когда и у кого.
Клюпин с трудом взял ручку, лист бумаги и перечислил все свои тёмные дела за недолгое время пребывания в отряде. Дел оказалось значительно больше, чем мы предполагали. С тех пор я не то чтобы одобряю, но с пониманием отношусь к экспрессивным методам допроса подозреваемых и уверен, что использованный Геной приём вкупе с озвученной фразой он вычитал где-то в специальной литературе для следователей, и именно так, выскакивая из-за спин и вопя: «Ах ты, с», сыщики выводят на чистую воду самых изворотливых преступников.
Иди, сказали мы Клюпину, вечером решим, что с тобой делать.
Но вечера Клюпин ждать не стал. Через час он сбежал из отряда. Поймали его только через несколько месяцев в Ленинграде, где он с друзьями, которым отправлял посылки из «колхоза», обкрадывал квартиры.
Я был на суде. Родители Клюпина оказались приличными людьми, жившими долгое время вместе с ним за границей, то есть относились к тогдашней элите общества. И происшедшее, естественно, не укладывалось у них в голове: как, в нашей семье такое?! Но я-то думаю, что дело здесь в наследственности: возможно, таким же, как Клюпин, был один из его предков. Знал я одну семью, все они были Буратино: папа Буратино, мама Буратино, дети Буратино Нет, не то Знал я одну семью, все они были приличными людьми: папа приличный, мама приличная, приличные дети. А один сын, младший, воровал чуть ли не с младенчества.