Настя вздрогнула; я забыл погладить ей спину. Чувак, врывающийся в заведение и не перестающий барахлить по своему приспособлениювот самый гадкий тип клиента. Хотя бывают хуже. Те, которые рассуждают так: раз ты стоишь за прилавком, значит, ты обязан угадывать мои мысли. Я утрирую, но примерно так и происходит. Странно, но я продолжаю любить клиентов. Может быть потому, что хохм хватает. Сфера обслуживанияэто круче всякого театра.
А с чего начал? Курго, она и есть Курго. Милая Курго. Вот так она и стала самой собой.
Если вам еще не наскучило, расскажу, как делал ее портрет. Есть у меня такая маничкаточнее, была: делать портреты. Сессия продолжалась полтора года. Иными словами, я снимал ее дважды: весной и осенью. То есть осенью и весной. В первый раз она напилась. Во второй тоже. После этого я прекратил заниматься портретированием, как Льюис Кэрролл после смерти утратил интерес к нимфеткам. Сволота дебильная, его родственнички сожгли все, что сделала птица Додо. Викторианская эпоха была не так уж и плохапо крайней мере, тогда сниматься, позировать у него было модно. Хотите верьте, хотитенет, но мистер Доджсон снимал; и снимал так, что я ему завидуютогда не было телепередач типа «Курьера»о том, сколько изнасиловали малолеток за сегодня. Он просто любил маленьких девочек. Что, теперь это звучит похабно? Какие у вас возникли ассоциации?
Архив Кэрролла после его смерти был уничтожен добрыми людьми. Это одно из самых мерзких преступлений человечествачто-то вроде геростратовщины, фашизма и прочего дерьма. Мне стыдно и хочется помыться. Искусству фотографии нанесен настолько тяжкий удар, что оно оправится только лет через двести, то есть спустя много лет после моей смерти.
Загнул, впрочем. Доджсон сам написал в завещании: фотографии вернуть владельцам (и негативы, как понимаю, тоже). И все-таки тут явно что-то не то. У меня просто рука не поднялась бы уничтожить информацию.
Во время первой сессии Кургота долго навязывала мне одну мысль, что, мол, неплохо бы выпить настолько, чтобы расслабиться. То есть потерять контроль. Я позволил ей сделать это, и ошибся. Курго стала расставлять свет, возомнив себя кинозвездой. Грета Гарбо, блин! Любовь Орлова! Короче: я посадил ее на стул и велел не шуршать. Старая техника требовала некоторых настроек, и я слегка заморочился. За это время Ленка, отталкиваясь ногами от пола, выехала из света. У меня все было рассчитано точно, и я возмутился. Курго закричала, что мол, и пошевелиться-то нельзя. И вообще: пошел ты на хрен со своим светом! Я живу сама по себе, своей жизнью! А тут ты пристал!
Ой, как я призадумался. И правда ведь. Но светштука серьезная, ничего с ним не поделаешь. Требовался иной расчет экспозиции, да и весь замысел в принципе полетел к чертям. Аналог. Я насильно перетащил Курго обратно, взяв ее за ворот. Это насилие, визжала барышня. Ты, подонок, нарушаешь права. Сиди и молчи, пытался вразумить ее я. Нет, дерьмо, ты все испортила. И знешь что? Пошел ты на буй! Встав, Ленка метнула стул в сторону штатива. На штативе, между прочим, стоял японский фотоаппарат. Стул летел медленно и художественно. За это время мне довелось пережить немало эмоций, в основном неприятных. Кувыркаясь ножками, сие металлическое изделие собиралось приземлиться. Я сладостно представлял, как буду душить Ленку. Или замочу как-то иначе. Однако, ведь, блядь, посадят! Ну и хер с ним! Сук надо убивать!
Она промахулась, причем метра на два. Не знаю, что было бы, попади она в цель. Ей повезло. Или мне? Это как посмотреть. Самое удивительное то, что я продолжил съемку. Профессионал. Или дурак?
Во второй раз было еще круче. Ленка заблевала фон. У меня, как не трудно догадаться, студия очень маленькая. Поэтому перемещение на дециметр нехорошо аукается в плотности негативов. Курго стало некомфортно. Ладно, она блеванула на самый низ. И все было бы ничего, но зачем-то фон она решила сорвать. Было самое неподходящее время. Я решил озвереть, оторвавшись от окуляра. Тем временем красавица каким-то непонятным для меня образом рухнула на пол, дернув черную ткань и умудрившись замотаться в ней, точно египетская мумия в саван. Я опешил; мне было не понятно, стукнулась ли она головой об пол или это был звук пустой пивной бутылки, ударившейся о паркет. Картина: склонившись над Курго, я спрашиваю о ее самочувствии. В центре какая-то пародия на древнее изделие из музея, справа валяется истекающая бутылка, слевадымящийся хабарик. И я в качестве врача. Соображаю, конец ли это или продолжение.
Курго очнулась. Съемка. Накурено так, что диффузглов явно был ни к чему. Контуры не терялись, вот в чем кайф.
Порно. Описал. Пойду-ка я спать.
* * *
Сегодня она была почти трезва. Я впервые пришел к ней в гостии затащился с хаты. Хотя юмор был на любителя. Прихлебывая полукрепкое, созерцал интерьер. Огромная стойка с кассетами, дисков мало, это понятно. Дурацкий стереокомбайн с инфракрасным пультом без баланса. Выхода́ на миниджекахболее бредовой схемотехники, мать вашу, я за всю свою жизнь не видел. В общем, что об этом говорить? Мандец.
Курго врубила «Вольфганг Пресс» (на кассете) и попыталась объяснить мне смысл жизни. Не убедила. Я задрал башку вверх (все ракурсы были почти уже исследованы) и узрел странный фонарь, эрзац-люстру. Конструкция напоминала шляпу Снусмумрика. Железную и ржавую. Жирным маркером на полях этого гаджета было написано «Зэ Куре». Я истерично заржал.
Мне стало чертовски приятно, ребята. На миг я ощутил себя дома. Иллюзия, дурацкая иллюзия, когда мы приходим к подруге. Что мы чувствуем? Как с ней расстаться? Это не вопрос. Вопрос в том, надо ли к ней приходить вообще. К сожалению, основные тезисы моей тогдашней философии находились в зачаточном состоянии, что позволило мне наделать впоследствии массу глупостей. Это, правда, не значит, что со временем я поумнел. Или что тогда был глуп. Вот помудрелда. Где-то я читал, что человек набирается ума до шести лет, если не набралсякаюк; а после шести умнеть железо не позволяет, можно только мудреть.
Откинувшись на широченнную кровать, я попытался словить кайф. И мне это почти удалось. Вертя головой, я нашел баланс. Ленка надумала совокупляться, но я-то был не в настроении. Она плясала под «Канзас», устраивая какое-то мрачное представление. Тускло светили светодиоды. Шоу. Отстой. Я отказался. Ленка качнула псевдолюстру, ей казалось, что шарахающийся свет приколен. «Канзас!»вопил солист. Или солипсист? Не лучше ли прибрать вольюм? Где пульт. Да вот он, не суетись. Что-то ты много стал суетиться за последнее время, не находишь? Ка-анзас. А хочешь, я покажу тебе свою графику. Не-ет! Ну давай, конечно. Я выпал. Сначала слегка, на изображении вороны в ботинках, потом на групповом портрете какой-то мрачной команды (я уверен, что сие не срисовано с фотографии, это была не существующая команда, а плод сумеречной Ленкиной фантазии), и, наконец-таки, узрел пейзаж. Курго явно хотела напугать зрителя. Это получилось, но только как-то не совсем. Картинка изображала темный лес. Вставало (или садилось?) кр-ровавое солнце. Зрителя, понятно, должно было передергивать от жути. Паук плел паутину, жабы квакали в болоте. Это общий план. На переднем сидел какой-то замученный идеями зверек и жалобно плакался о бесславно прожитых годах. Глаза у него были того же колера, что и у заходящего светила. Цветная графика. Ништяк, подумал я, давай еще. Шаржи на людей, карикатуры на личностей, которые живут по-соседству, которых я знаю, окончательно позволили мне выйти вон. Я вышел. Но недалеко, в туалет. Вернулся; впрочем, не так быстро, как собирался.
На кухне горела лампа. Она стояла на столе, у нее был круглый белый абажур, и ее свет окончательно настроил меня на какой-то добрый и лирический лад. Домашний. Невзирая на то, что в комнате Курго почти умеренно грохотали панки. Покурить бы тут, и прослезиться. Пожалеть того самого зверька с глазками цвета свежей кровушки. Настольная лампа странным образом ассоциировавалась у меня с мамой Курго, точнее, с ее ногами. Бабе, однако, не так уж мало, кгхм, а ножки-тоой-ё И, кстати, совсем даже не хуже Ленкиных. Даже лучше. Женщина в самом соку Брэк, подсознание и сознание! И юмор у нее есть. В общении с Леной у нас бывают перерывы на полгода, на восемь месяцев, и вот как-то восхотев заполучить Ленку ментально, я набрал номер, а трубку сняла ее мать. Ноги были до. Я их помнил и вспомнил по телефону еще раз. «Можно Лену? Ятакой-то и такой-то, делал ее портреты, и, таким образом, ничего ни имею против, дабы ей их вручить Витиевато. Ну, в общем, позовите ее, пожалуйста». «А, вы тот самый фотоохотник. Теперь полгода будете бегать, чтобы карточку отдать?»