Молодой воин из числа караульных бодрствующей смены был заслан мной на хлебозавод за горячим хлебом. Другой молодой воин с тремя фляжками на ремне был направлен на полковую чаеварку. Арестованным в зубы было засунуто по сигарете и дадено еще по паре напрозапас, а сам я превратился в самого жадного слушателя по эту сторону советско-афганской границы.
Начало истории я знал.
В феврале месяце, когда политические вербуют среди солдат потенциальных курсантов военных училищ, человек двадцать полковых духов, задолбанных дедовщиной и подавленных ежедневным наблюдением застивших горизонт гор на юге и унылой пустыни на севере, написали рапорта на поступление. В том же феврале в полк пришло молодое пополнение, перехватившее трудовую вахту по шуршанию в палатках, модулях, столовой и парке. В марте духи стали черпаками. В мае из учебок пришли сержанты младшего призыва и жизнь наладилась. Март, апрель, май, июнь полк провел на операциях и на некоторых "февральских писарей" были поданы наградные. Для всего нашего призыва наступили золотые дни привилегий старослужащих, когда солдат знает только службу и не марается на хозработах. Деловая активность в торговле с афганцами достигла своего наивысшего напряжения, в беседы с аборигенами мы стали вступать открыто, без оглядки на старший призыв и шакалов. Всё вырученное от мены оседало в наших карманах и делилось только на однопризывников, без отстёжки старшему призыву. Год, оставшийся до дембеля, надлежало потратить на подготовку к нему и на покупку диковинных подарков для родных и близких.
И вот, когда весь наш призыв только-только успел усвоить превосходно-барственную манеру обращения с младшими по сроку службы интернационалистами, когда мы вошли во вкус от широкой мены всего на всё - как это принято в Афгане, когда мена и разбой это чаще всего одно и то же, когда в наших карманах зашелестела пайса, а в пистонах затарились палочки ароматного чарса, когда впереди еще целый год "служи и радуйся", этих недотумков стали вызывать в штаб полка и вручать направления, продовольственные аттестаты и проездные документы. Вместо оставшегося года срочной службы им предстояло хлебнуть целых двадцать четыре календаря обалденной радости ношения погон и стояния в строю из-за собственного сиюминутного малодушия, толкнувшего их в феврале на написание рапортов. Большинство из написавших уже успело забыть о своем былом стремлении превратиться из солдат в шакалов, у всех наладились дела и служба покатила с горки к дому, однако строевая часть работала четко и ничего ни за кем не забыла: раз написали рапорта, извольте поступить и обучаться.
Разведчики, не будь дураки, в феврале написали рапорта на поступление в Рязанское воздушно-десантное училище. Конкурс туда был высочайший, в основном кадеты, мастера спорта и золотые медалисты. Командование училища отбирало не лучших из лучших, а "лучших из лучших" всего лишь допускало к экзаменам и вот уже из этого материала снимало самые верхние сливки: каждый курсант-первокурсник был физически здоров как космонавт, имел спортивные звания или хотя бы разряд, был умен и образован на голову выше сверстников, мотивирован на службу сверх всякой меры - хоть сейчас обвешивай его гранатами и кидай под танк.
Будущие офицеры ВДВ.
Элита Вооруженных Сил.
Десантура.
Понимать надо.
Вадим и его кореш по разведроте решили проехаться на хитрой жопе и написали рапорта на поступление в РКПУ с тем расчетом, что при таком избытке добросовестных абитуриентов два афганских шланга обязательно не поступят, зато месяц протащатся в Союзе, где температурка градусов на тридцать пониже, чем у нас, да и службой их никто изнурять не будет: хочешь, целыми днями на кровати валяйся, не хочешь - вали в самоволку. Ведь яснее ясного, что два раздолбая из покрытого славой и пылью горно-стрелкового полка по другую сторону границы никакие не дЕсанты, а самая настоящая тупорылая пехота и менять им красные погоны на голубые не следует ни в коем случае. Разумнее эти самые голубые погоны вручить вчерашнему десятикласснику, который спит и видит себя в десантном берете и готовил себя к службе в ВДВ с третьего класса.
Может оно где-то и "разумнее", и для кого-то "яснее", но не в нашей Армии и не для военных людей.
- ...Поселили нас отдельно от всех, - продолжал Вадюха рассказ о своих приключениях, подгоняемый моими "а дальше?", "а дальше что?".
Горячий хлеб, сладкий чай и сигарета после них - развязывают языки верней калёного железа. С моей добротой и умением найти индивидуальный подход мне только пленных допрашивать. Я угощал, чем мог, Вадим травил, а его кореш поддакивал. Во дворик губы послушать Вадима из караулки стянулся весь наш призыв свободный от смены.
- ...Всю абитуру поселили в палатках на стадионе, а для тех, кто приехал поступать из войск, палатки поставили отдельно, чтобы не шерстили школьников на деньги и на гражданскую одежду. Для "афганцев" вообще поставили особую палатку и приставили караул - майора и шесть курсантов. Лбы здоровые, плечи в двери не пролезают. Лежи, валяйся днём - без вопросов. Но в палатку посторонним нельзя и нам из палатки нельзя. Все передвижения только строем, по команде майора. На экзамены, в туалет, в столовую, вечером на фильм - строем. Я своим телеграмму дал. На третий день приехали. Майор разрешил посидеть на КПП. На следующий день отпустили в город на двое суток. Лафа!
Вадим зажмурился, вспоминая.
Мы, черпаки пятой роты, позавидовали ему в этот момент - он целых двое суток провел с родителями!
С родителями!
Поймите вы это!
Если бы мне предложили целыми днями валяться в палатке в Рязани, где температура днём ниже тридцати, и иногда бывают дожди, я бы посчитал такую службу за курорт без всяких свиданий с родственниками. У нас тут плюс пятьдесят и с середины марта до конца ноября с неба не упадет ни одной капли, не появится даже легкого облачка. Небо останется прозрачно-голубым, а солнце будет нещадно печь, выжигая всё зеленое и живое. Куда ни посмотри - всюду только песок и камни. Ни травинки, ни деревца на много-много километров.
Я представил прохладу армейской палатки об скаты которой снаружи трутся ветвями рязанские берёзы, услышал шелест листвы, почуял запах зелёной сочной травы и мне мучительно захотелось в эту палатку. Захотелось пройтись босиком по траве, чтобы стебельки приятно щекотали ступни, захотелось зайти в воду речки по песчаному берегу, захотелось... много чего захотелось.
"Из палатки только строем?".
Да хоть гуськом, хоть ползком!
Лишь бы не было этой одуряющей жары, вездесущих мух тучами, неистребимой мелкой пыли, а была бы трава и деревья и чтоб хоть иногда шел дождь.
Настоящий дождь!
Чтоб письма из дома шли три дня, а не две недели.
Чтоб посылки с вареньем, как всем нормальным людям.
Чтоб после года службы - в отпуск на родину на десять суток, не считая дороги.
Чтоб нормальные советские деньги, а не пайса и валютные чеки.
Чтоб в казарме был телевизор или радиоприемник.
Чтоб вода не пахла хлоркой и чтоб этой воды было много.
Чтоб в столовой еда не из консервов и сухих картофельных хлопьев.
Чтоб девченкины юбки и ноги хоть краем глаза из-за забора.
Чтоб в увольнительную.
Чтоб газировка и мороженое.
Чтоб парадка и фуражка по воскресеньям.
Чтоб ближайшая пустыня не сразу за полком, а за три тысячи километров.
Чтоб оружие - два раза в год на парад.
Чтоб собирать за собой гильзы после огневой подготовки.
Чтоб считать патроны перед заступлением в караул и сдавать их через сутки посчетно под роспись старшине.
Чтоб боевая техника - в боксах.
Чтоб офицеры в кителях.
Чтоб ни выстрелов, ни подрывов.
Чтоб не гибли пацаны.
Чтоб миллионы "чтоб" и никакого Афгана.
Жутко я позавидовал разведчикам, целый месяц прокайфовавших в Средней Полосе.
Молодцы они. Ловко прокрутились. Что им теперь губа?
Спроси меня, я бы без раздумий променял неделю в той палатке за три месяца полковой гауптвахты. Днями ковырял бы лопатой вонючую парашу на жаре, отгоняя эскадрильи мух, вечерами приползал бы пропахший и смердящий помойкой в бетонную камеру, а ночью во сне по минуточке смаковал свое короткое пребывание в Союзе.
- Первые два экзамена сдали без вопросов, - продолжил Вадим, после моего очередного "а дальше?", - Медкомиссию и легкую атлетику. На медкомиссии много отбраковывают.