Караваны, спокойно проходящие под сопкой, не давали мне покоя и я подбил пацанов, пока Хизарь давит массу после обеда, захватить караван.
Взяли мы караван без шума и пыли.
Брать караваны меня научил мой братуха Аскер еще на первом году службы.
Спустились втроем с сопки и тормознули басмачей.
Их четверо, нас трое. У нас на сопке еще двадцать рыл с автоматами и минометами. Куда эти душманы рыпнутся?
Четыре душмана, два верблюда, четыре ишака. Животные навьючены грузом в темных мешках из домотканой материи.
- А что у вас, ребята, в рюкзаках? - я выглядел бы дураком, если бы сейчас мы не нашли оружия.
Дураком я бы выглядел и перед душманами, и перед пацанами, которых сдёрнул с сопки и которым было приятнее тащиться в теньке, а не бегать с автоматом под солнцем южным без всякой ясной цели.
- Салам, командор, - беззлобно приветствовали нас душманы, показали ладони рук и отошли от животных.
В афганцах мне нравится их спокойный фатализм. Судя по их невозмутимому поведению, рассуждают они примерно так: "Если расстреляют, то расстреляют. Если отпустят, то отпустят. Ни на то, ни на другое решение мы повлиять не можем. И то и другое - в руках Аллаха. Так чего суетиться и беспокоиться?". Свою жизнь они не ставят и в копейку. Вот и эти четверо: показали ладони руки, дескать, "безоружные мы", и не спеша отошли на небольшое расстояние. Не дёргаются, не трусят, ведут себя спокойно. Понимают, что, если они без оружия, шурави по ним стрелять не будут.
"А и фартовый же я парень!", - мне захотелось кричать от радости и прыгать на одной ножке, когда во вьюках мы обнаружили оружие: одну М16, два АКМа и четыре однозарядных берданки, - "В полку за год медаль не выслужил, а не успел придти на позицию, как сразу же ратный подвиг совершил. Теперь-то уж точно никуда не денутся - медаль мне непременно положена!".
Какой нормальный солдат не хочет придти домой на дембель с медалью?
На сопке за нашими играми наблюдал фишкарь. Мы крикнули ему, что взяли караван с оружием, пусть дежурный свяжется с батальоном. Фишкарь всё понял верно - найденное оружие он видел своими глазами, благо расстояние было не километр. С сопки в сторону КП батальона взвилась зеленая ракета и через двадцать минут к нам припылили две бэрээмки разведвзвода. Первым на землю соскочил капитан Востриков и кинулся к нам.
Увидев оружие, сложенное нами на песке, он обрадовался, что не зря сорвался с КП кататься по афганской жаре и собирать на лицо афганскую пыль, но заметив меня, был разочарован, что подвиг совершил именно я, а не кто-то более достойный. Духов запихали в десантные отделения бэрээмок и, пользуясь присутствием Вострикова, разведчики внаглую отобрали у нас нашу добычу - ослов и верблюдов, на которые мы уже смотрели как на шашлыки и лангеты. Еще пока Востриков вел с нами беседу и выслушивал доклад, двое разведчиков уцепили поводья и двинули караван в сторону КП батальона.
Не станешь же кричать при энша батальона:
- Стой! Куда? Это наше мясо!
Могёт и "мародерство" пришить.
Наглецы эта разведка. Что в полку, что в батальоне. Как есть наглецы!
- Молодцы, мужики, - похвалил нас Востриков, - Сегодня же вечером комбат подпишет наградные.
Похвала, конечно, приятна. Честно заслуженная медаль примирила меня с утратой свежей верблюжатины, которую у нас из под носа увели наглые разведчики самым беспардонным образом. Уже не так грустно смотрел я на хвосты и жопы уводимых от нас животных.
"Теперь точно домой с медалью поеду!".
Ага.
Поехал и приехал!
Этой же ночью началась война.
Позицию стали обстреливать.
Вместо того, чтобы как нормальные люди спать, отдыхающие смены присоединились к бодрствующей, заняли свои места в окопах и отплевывались из наличного оружия.
Ночной бой.
Ни зги не видно.
Видны только вспышки выстрелов и нитки трассеров.
Приходится отвечать на вспышки, но это не "огонь на поражение", а "огонь куда-то в ту сторону". О прицельной стрельбе речи нет.
На позиции есть единственный НСПУ. Он даже работает, но он бесполезен: обстрел ведут метров с пятисот и на таком расстоянии прицел ночного видения не дает картинки. Сто, двести метров - четкая черно-зеленая картинка. Триста метров - как через нечищеный аквариум смотришь, а уж полкилометра он не осиливает.
Душманы тоже стреляют не по нам, а в нашу сторону. Большинство пуль пролетает гораздо выше позиции или вонзается в склон. Если они не самоубийцы, или, если их не батальон, то на штурм сопки они не пойдут, можно не переживать. Но и полностью исключить такую возможность нельзя - соседнюю крепость духи навещают регулярно. Думать, что они поленятся подняться до нас, чтобы перебить всех шурави, нет никаких оснований. Вот мы и огрызаемся наобум, чтобы показать: "не спим мы, не спим, ждем когда вы ближе подойдете".
Осветительные ракеты ежеминутно взлетают с сопки в ту сторону, откуда ведется по нам огонь.
Всё равно ни черта никого не видно.
До утра помощи не будет ни от роты, ни с батальона. Запрещено приказом командующего Туркестанским военным округом. Обстрел позиции может оказаться провокацией, а настоящая засада с минами и всеми делами устроена по дороге.
Если этот бестолковый обстрел сопки и есть "беспокоящий огонь", то да - мы обеспокоены. Мы не спим. Мы отстреливаемся.
Вместо того, чтобы спать.
Война шла почти до утра и затихла за полчаса до того, как стало светло.
Лучше всех было тем, у кого война совпала с часами фишки. Им всё равно три часа не спать, а так хоть не скучно.
Те, у кого война совпала с часами сна, были недовольны - наступало время их заступления на пост, а они не выспались.
За то, что душманы обломали нам сон, я предложил их наказать. Мы взяли еще один караван.
Без оружия.
Чистый.
Барахло одно, которое и отбирать-то стыдно.
Как стемнело, повторилось всё то же самое: батальон спит - мы воюем. Во всем батальоне бодрствуют только дежурные и часовые - у нас на позиции бодрствуют все и ночь напролёт слушают как "пули свистят по степи".
Наутро, как стихла и улеглась война, перед тем, как лечь досыпать оставшийся час, пацаны подошли ко мне и очень вежливо, очень доброжелательно и очень убедительно попросили меня не совершать больше подвигов.
- Мы все хотим дожить до дембеля, а ночью нужно спать, - таково было общее мнение.
Я хотел того же, что и все - дожить до дембеля и спать ночью, если не моя смена рубить фишку. Поэтому извинился перед коллективом за свое неправильное поведение:
- Кто ж знал, что оно так будет?
Извинения были приняты и будущие медали за караван с оружием никто не стал оценивать как жопорванство.
Мой наградной лист был честно подписан командиром первого батальона, но в полку полетел в корзину. Вместо медали мне просили передавать приветы от Паши-террориста.
Еще два наградных даже не вышли из батальона. Отказался подписывать замполит. Представленные к награде герои не слыли отличниками политической подготовки, а были, как и я, записными губарями. Военнослужащий, нечётко понимающий политику партии и правительства, не может совершить подвиг. Нарушитель воинской дисциплины не может быть героем.
Не верите?
Спросите у замполитов.
Не прёт мне по службе.
И по духовенству не пёро, и по черпачеству не прёт.
Рубят мои наградные замполиты. Себя "Красными Звёздами" награждать не забывают, а мои скромные медали рубят.
На губу - как нате, здрасьте, а вот медаль - это шалишь.
Обидно, но не смертельно. Мне бы живым отсюда уехать и, по возможности, здоровым. А уж с медалью или без медали - вопрос малозначительный.
Вдобавок, моя поджатая губа за отобранную медаль ничто по сравнению с реками слюны и озерами слез, которые выплюнул и выплакал капитан Востриков совсем скоро после того, как нас рубанули с наградами.
Есть Бог, всё-таки.
Есть.
Капитан Востриков, катаясь со своими любимчиками из первого разведвзвода по окрестностям Шибиргана, тормознул бурубухайку. В кузове бурубухайки мирные душманы везли шесть тяжелых ящиков, запечатанных сургучными печатями с гербом Афганистана.
Не было бы печатей - и делу конец. Взломали бы те ящики, ознакомились с содержимым и дальше - по результатам кантрола.
"Главное в нашем деле - снимать кантролы", - говаривал старшина полкового оркестра старший прапорщик Маловар.