Тут опять пошли работы, пшеница поспела, стали убирать, некоторые мужчины вернулись домой, но рожь так и осталась некошеная, осыпалась, её потом скосили на корм скоту.
На следующий год я уже стала дивчина взрослая, начали заглядывать сваты, и вот опять бедагод выдался такой сухой, ничего не выросло, ни хлеб, ни овощи. Голод, люди стали разъезжаться, кто куда, но меня отдали замуж по соседству, сказалимы уедем, а ты будешь присматривать дом. Я осталась в чужих людях, мне было семнадцать лет и я стала тосковать, плакать. Семья была не как наша, работы много, свекровь больная, дети у неё были маленькие, пять человек, и всё это навалилось на меняи голод, и все заботы: траву рвать, сушить, толочь в хлебы. Всё это на мне отыгрывалось, а мы были уже в колхозе, муж мой Пётр был трактористом. Три года мы прожили, у меня уже было трое детей, и опять пошла засуха, но в колхозе стали помогать тем, кто работал, стали давать по пятьсот грамм хлеба и двести грамм пшена, наш Пётр стал носить паёк, и так мы выжили...» Я отложил тетрадку, прислушался. Была уже глубокая ночь, но на кухне кто-то брякал посудой. Я пошёл туда. Дед сидел за столом и пил молоко.
Да-а!проговорил я, показывая тетрадку.А я и не знал всех подробностей, как всё это происходило. И про многих людей тут не знал: про прадеда Ивана и про прапрадеда,я заглянул в тетрадку,Андрея.
Да ты и про меня-то ничего не знаешь!обиженно проговорил он.
А ты же не рассказываешь ничего!выкрутился я.Значит, в семь лет ты уже пахал на быках в коммуне?
Не пахалтолько погонял!весело глянув на меня, сказал дед.
А гражданскую войну помнишь?
А как же! Помню, начался в деревне боймы все, дети и женщины, залезли в подпол, и вдруг я зачем-то вылез во двор. Не помню зачемпомню только, чей-то цыплёнок в огород забежал, суматошно так бегает, вокруг пули свистят, а я почему-то этого цыплёнка ловлю. Очень даже хорошо помню, словно было вчера.
А помнишь, как твой отец коммуну организовал?
Многое помню. Однажды сидим мы дома, вдруг сосед прибегает: «Там отца вашего в правлении убить хотят!» Мать села на скамейку и встать не может. А я побежал туда, вбегаю в правление, гляжутрое мужиков на отца наступают! «Батя!я тут как закричу.Там Мишка на коне прискакал, тебя зовёт!» А Мишкаэто был старший брат, намного старше меня...
Знаю.Я уже солидно потряс тетрадкой.Знаю. Читал.
Он уже в Красной Армии служил. Он давно уже всё соображал. Помню, начинал учиться я, в первом классе. Тогда мы ещё по дореволюционным учебникам учились. И была там, помню, такая стихотворная строчка:
И молитву люди в простоте творят!
Я учу наизусть.
Михаил рядом стоит и смеётся: «Ты лучше так скажи: «И молитву люди в глупости творят»!»
Я снова учу: «...в простоте творят!» А Михаил: «В глупости творят!»и хохочет.
А тут он уже в Красной Армии были мужики это знали.
Отошли от отца: «Ладно. После договорим».
Пошли мы с отцом на улицу, он говорит: «Ну спасибо, вовремя поспел. Надолго ли Мишка приехал?» Я радостно ему: «А он не приехаля наврал!»
Вдруг он мнебац!подзатыльник: «А врать не учись!»
Ну ладно.Дед встал.Спи иди!
Проснулся я очень рано, оттого что услышал, как дед собирается. Я вышел в прихожуюдед уже натягивал пальто.
Ты куда?удивился я.
Надо,сказал он.
Так воскресенье же сегодня!
Люди там меня ждут. Посевная у нас идёт.
Как посевная? Сейчас же осень?
Ну и что?
А посевная ведь весной только бывает!
Ты уверен?
Конечно!
Эх ты... внук агронома, правнук крестьянина!с жалостью поглядев на меня, проговорил дед.
А можно... я поеду с тобой?
Дед как-то по-новому посмотрел на меня.
Ну, иди тогда родителей своих буди!проговорил он.
Через полчаса мы ехали с дедом в электричке.
А Я БЫ СМОГ?!
Ну а потом как ты жил?когда электричка тронулась, спросил я.Школу-то кончил?
Ну, до этого ещё много чего произошло. До этого мы ещё всей семьёй (кроме Насти, которую замуж выдали) в Среднюю Азию ездили.
Зачем?
Дело в том, что тогда, в двадцатые годы, небывалая засуха началась и из-за этого неурожай и страшный голод. Все стали разъезжаться, чтобы спастись, и наш отец предложил в Среднюю Азию поехать: там у него знакомые оставались с той поры, когда он от полиции туда убегал. Ну, собрали, что было, оставили Настю дом сторожить, а сами сели в поезд и поехали.
Ну и как там было?нетерпеливо спросил я.
Да погоди, дай сначала доехать!усмехнулся дед.Это сейчас поезда так быстро ходят,он кивнул за окно электрички, где мелькали деревья,а тогда... до Средней Азии мы, наверно, три месяца ехали. И ничего не ели почти, только был у нас хлеб из лебеды, разломишь егоон чёрный такой. И главное, если быстро бы ехали, а то загонят наш состав в тупик, паровоз отцепятдля других, скажем военных, нужд срочно понадобилсяи мы стоим неделю-две. Все выйдут из вагонов, костры вокруг разведутцелый табор. Потом вдруг, непонятно почему, снова прицепят паровоз, все загалдят, снова в вагоны полезут, и, главное, все перепутают, кто где ехал,ругань, драки! Наконец угомонились, поехали. Поезд тогда медленно шёл, паровоз еле тянулуголь, что ли, плохой был? Ну, я за это время освоился уже с поездом, перезнакомился со всеми, во всех вагонах. Всё равно скучно было ехать. Тогда я такую штуку придумал: сходил с последнего вагона и пешком за поездом шёл, по сторонам поглядывал. Потом нарочно стал метров на десять отставать, потомна сто... интересно, сердце колотится... думаю: догоню, нет? Такой своего рода спорт! Далеко отстанупоезд уже в точку почти превратитсятут страшно мне станет, брошусь догонять. И однажды так чуть не отстал. Далеко поезд упустили вдруг вижу: дым из трубы сильней повалил, там впереди подъём был, и он решил разогнаться, чтобы влететь на него. Ябежать. Бегу, бегу, сердце в горле уже колотится, а поезд не приближается ничуть! И понимаю: если останусь тут, погибну, вокруг пустыня уже, и поезда ходят раз в месяц, наверное... Как догнал я состав, не помню, в глазах абсолютно черно было, ухватился за задний буфер, а залезть не могу, держусь и бегу, ноги уже переставляю, как автомат, и задыхаюсь. Хорошо, там какие-то беспризорники курили, помогли влезть. Ну, и с того раза я как-то сразу повзрослел, почувствовал, пока там сидел и на пустыню вокруг смотрел: всё, кончились детские игры, серьёзно пора к жизни относиться! А было мне тогда девять лет. Ну, так вот, с горем пополам, доехали до станции Голодная Степьтам у отца знакомые жили. Выделили нам там участок, стали всей семьёй его обрабатывать. Я не рассказывал тебе, как я сома в арыке ловил?
Нет, ну когда же?сказал я.
Мотыжил я наш участокподсолнухи выращивали,а рядом был арыкканава с водой. Там орошаемое земледелие, воду подводят по арыкам, но не всегда, то пускают её, то перекрываютэкономят, вода там самое ценное. И вот уже почти спустили в арыке воду, вдруг слышу я, что-то плещется, и не так, как вода, так часто-часто и неритмично: шлёп!потом часто: шлёп-шлёп-шлёп! Заглянул я в арык, а там огромный сомсерый в чёрненьких точках. Ну, я бросил мотыгу, ринулся туда, прыгнул на него животомон выскользнул, извивается как змея, далеко уполз. Я туда, снова кидаюсьон опять выскальзывает! Так раз, наверное, пятьдесят прыгали представляешь, не поймал!
Надо было мотыгой его оглушить!тоже разгорячившись, сказал я.
Вот не догадался!Дед азартно улыбался, и я, глядя на него, вдруг ясно почувствовал: а ведь он тоже был мальчишкой, весёлым и шустрым, и, главное, ему кажется, что это было совсем недавнобудто только позавчера ловил он в арыке сома.
Дед задумчиво улыбался, и пассажиры, которые оказались с нами рядом, тоже тихо улыбались, один толстый дядечка даже произнёс неопределённо:
Да-а-а...
Ну вот, днём я работал... или сомов ловил,продолжил дед,а вечером ещё подрабатывал: мать заставляла. На станции Голодная Степь холодную воду продавал пассажирам. Подходил к поезду с бидоном и кружкой, в тюбетейке на голове, и кричал с азиатским акцентомсмекнул, что так пассажиры больше любят!Дед озорно улыбнулся.«Холодный вода! Ошень холодный вода! Один кружкатыща рублей!»