«Лелюшка, более подробно обо всех обстоятельствах я написала нашему Отченьке, предполагая, что всем этим будет заниматься именно он. Дело действительное запутанное, требующее небольшого «доследования», изучения, как раз того, что тебе нравится, хотя и не знаю, каким образом ты будешь это все делать. Но ты же талантышко, вот и Владыка сказал, что Лешка с этим со всем справится, тем более по его благословению и его молитовкам.
Я так поняла, что он перешлет (а решение он уже принял) все тебе. Там должно быть два дневника, так можно их назвать. Там же мои и моего шефа Лагидзе Захара Ильича, которого ты прекрасно помнишь, протоколы исследований, докладные записки, мнения на все, на что можно было их иметь, выводы по исследования, экспертизы и прочее. Не знаю, каким образом ты во всем этом разберешься, но, как сказал Отченька: «Это, будто для него все собрано». Не знаю, мое сокровеннышко, что с этим со всем можно сделать, но к большому сожалению контрольным медицинским исследованием это быть не может, поскольку исследуемый был только один, а значит, ни закономерностей, ничего другого быть не может, хотя для следующих возможных исследователей описание этого случая и может пригодиться.
Он не характерен для психиатрии вообще, только в одном своем сектореприступе «реактивного психоза», все остальное за грани обычного человеческого понимания выходит.
Сам покойный Буслаев просил отправить все нашему Отченьке, поясняя тем, что Владыко знает, что делать дальше, там и действительно есть много духовного содержания (дневники), да и сама личность писавшего, или, к чему больше мы сходимся с З.И. две личности, только не смейся: души и Ангела, и поверить этому есть довольно веские причины. Это не патология, не заболеваниемы бы диагностировали, ты прочти пожалуйста, в отчетах нет неправды, потому что это настоящие отчеты, зафиксированные официально
Да, вот что: постарайся не афишировать, криминального в этом ничего нет, но если они попадут в руки журналистов или психопатов, то эти наверняка раздуют, какую-нибудь бучу и снова выльют кучу помоев на центр, З.И., да и вообще снова закритикуют психиатрию, а ей сейчас и так не сладкоопять все и всех везде сокращают, а выгнанные из закрытых интернатов больные на свободе очень опасны, а значит, снова врачи, а не чиновники будут виноваты, а законодатели снова натянут на себя маску спасающих Отчизну.
Думаю, что-то от себя лично допишет Владыка, ведь я даже не представляю, что можно со всем этим сделать».
Письмо заканчивалось, как всегда, строками, вызывающими слезы радости. Немного подержав в руке стопочку прочитанных загадочных листков, отложил их в сторону, я занялся бандеролью.
Основной частью был дневник, состоявший из двух частей, почему-то озаглавленный «Дневники обреченных», что сразу поставило их, как минимум, в один ряд с моим дневником, написанным в определенный момент моей жизни, в ожидании пожизненного заключения, с уверенностью, что эта участь вряд ли минует меня. Как же я ошибался, сравнивая свое приземленное с тем, с чем сравнивать просто нельзя!
В приличной стопке, листов в двестидвести пятьдесят, оказались всевозможные отчеты, напечатанные и написанные вручную, к ним прилагался конверт с рисунками, биографией, выписками из личного дела, будто нацарапанные ногтем, каким-то корявым почерком, мне не известным, десятка полтора вырезок из газет, фотографиями, должно быть из личного альбома этого Буслаева, среди них фото какого-то, впечатляющего вида, совершенно седого старца, напоминающего снимок скульптуры Гомера с совершенно белыми широко открытыми глазами. Кстати, я долго не мог оторваться от этого лица, в нем было мало от земного человеческого, хотя передо мной было однозначно фотографическое изображение человека.
Перевернув фотографию обратной стороной, я прочитал невероятное: «Буслаев К. С. после сна, окончившегося потерей зрения»интрига сразу захватила меня. Просмотрев в сразу все другие изображения этого персонажа, включая и распечатки статей, я сделал однозначный вывод: угадать в этом старце самого Буслаева просто невозможно! Мало того такая перемена в течении месяцаказалась просто фальсификацией, а речь шла, как я понял, о сне!
Не доверяя своим чувствам, я еще раз прочел письмо супруги, несколько статей, но так и не смог отделаться от мысли, что стал целью, какого-то розыгрыша самых близких мне людей.
Вспомнив о письме, которое должен был написать сам Владыка, я надорвал последний конверт из толстой бумаги, от куда вынул его фотографию в облачении с дарственной надписью и благословением, уже вставленную в тонкую, покрытую под серебро, рамочку, и сложенный вдвое листок довольно плотной бумаги с водяными знаками и титрами «его» епископства. Запах праздничного ладана с привкусом винограда «Изабеллы», приятно защекотал в носу. Улыбнувшись, понимая, что Владыка знал, какое произведет на меня все это впечатление, и складывая бандерольку, конечно, улыбался сам. Наложив на себя крестное знамение, я начал читать, почему-то выхватив строки с середины не такого, как ожидалось, длинного текста: « очень рад я особенно твоему отношению с Отцом нашим Небесным, но то помни, что не один ты сейчас, но двое вас: муж, который первенствует, и жена, которая в подчинении твоем, как ты под Богом. В благополучном вашем супружестве нет сомнений, хотя оба вы сложны и пока малосмиреннытем и спасетесь. ПомниГосподь от своего не отказывается, а значит, делая Ему угодное, при Нем и остаешься, как бы это опасно не выглядело. Причащайся не чаще раза в два месяца, дабы не впасть в искушение, Марину держи в «жестких рукавицах», но прижимая к груди, как самый нежный и тонкостенный сосуд, ибо только так любовь сберечь можно.
Теперь по делу. Переданное дочкой * (духовной), я изучил прилежно, но другого не увидел, кроме, как благословить тебя на этот труд. Ни ты к Господу пришел, а Он тебя обнял, видимо и для этого тоже. В этом вижу часть искупления твоего, знаю, что возьмешься с готовностью и радостью, закончив с Божией помощью и во славу Его. Хорошо бы описать путь человека этого, весьма недостойного до покаяния, к самому раскаяниюэто важно для каждого читающего. «Дневники» же, даже не знаю, чувствую в них присутствие Духа Святого, но заявить об этом не решаюсь, от сюда и понимание, что Церковь может и примет это во внимание, присовокупит малой толикой к уже собранному бесценному богатству святыми Божиими угодниками, но использовать в комплексе, в месте с судьбой человека только через тебя вижу возможным.
Благословляю на труд сей, с молитвенным приветом, твой о. М.»
Все в купе создало впечатление большой задуманной игры, я напрягся, тем более, что не чувствовал обычного задора перед предстоящей однозначно сложной работой, а здесь еще и сомнение одолело, от того, что и понятия пока не имел, о чем идет речь!
Отложив в сторону все прочитанное, я встал перед иконой, переданной с супругой Отченькой на прошлом свиданииПресвятой Богородицы Казанской, прочитал молитовку, и, вернувшись на прежне место, поставив рядом две фотографии жены и Отченьки, по очереди всматривался в их взгляды.
Любовь ко мне, исходящая из их глаз, не могла меня оставить равнодушным, это понимание того, что я нужен этим людям, а они очень дороги мне, и так же любимы, зажгли огонь, быстро распространяющийся в сердце: «не могут эти, так любящие, меня два человека ошибаться во мне. Конечно, они знают, что делают, их уверенность не может быть пустоместна, а значит, Господь управит!»
Ко времени отхода ко сну, я уже изучил весь материал, исключая пока сами «Дневники обреченных», но уже понял, что обреченность их носит знак «плюс», а не как когда-то у меня «минус». Хотелось спать, но глаза сами коснулись первых их строк, будто бы диалога. До утра я так и не заснул, а закончив читать, сразу сел за работу
Читатель не суди строго, ибо сложно писать о том, что происходило помимо тебя, вдалеке от тебя, и к тебе вовсе не имело отношения. Скажу сразу, что каким-то чудным образом, чувствовал я какую-то духовную помощь и наставление, наверное, потому, что все души в Господе едины, и все Ангелысуть одно, а значит, писал я не один, но с душой и моим чудесным Хранителем.
ОБВИНЕНИЯ
«Опытом доказано, что за какие грехи