Ты что, рехнулась? наконец, пробормотал Вадим. Хмель от выпитых нескольких рюмок коньяка внезапно прошёл. Щека горела, как обожжённая только что утюгом. Это же шутка. Дверь закрывает, вот и называется дворняга.
Раз! И ещё одну пощёчину, теперь уже левой рукой так же мастерски влепила Настенька. Но ей сейчас было не до мастерства. Всё завертелось и расплывалось перед глазами в бешеной ярости. Голова раскалывалась от гнева. Грудь, накачиваемая изнутри частыми сильными рывками невидимого насоса, казалось готова была разорваться от напряжения, обиды, боли, и она выплёскивала их, крича в лицо ненавистному человеку:
Не смей оскорблять моего дедушку. Он не дворняга. Он самый добрый, самый хороший, он человек, а ты щенок паршивый. Мой дед воевал на фронте. У него орденов и медалей больше, чем тебе лет. Подлец ты несчастный. Назвать так моего любимого дедика, и она разрыдалась, всё же не выдержав, не устояв против закипевших слёз. Она была женщина.
А их уже разнимали. Первым обхватил свою внучку швейцар.
Распрямившийся, широкий, крепкий, становящийся всё сильнее с каждым словом внучки, он стеной вырос на пути её несчастья и, прижав к себе совсем ещё девчоночью голову, осторожно повлёк девушку в сторону, приговаривая:
Ну будет, малышка, будет. Поволновалась и будет. Знаешь сколько грубых людей на свете? Если за каждого переживать, жизни не хватит.
Настенька, уткнувшись по привычке лицом в бороду, говорила почти шёпотом:
Деда, разве ты за таких воевал? Разве за это?
Получив вторую пощёчину, Вадим взревел, можно сказать, и от боли и от невероятной злобы, рванувшейся изнутри. До него не сразу дошло, что сказала Настенька, и он закричал:
Меня бить? Меняа-а? Да за всю жизнь ни единым пальцем никто не тронул, а тут какая-то
Его держали под руки двое дюжих парней, молча, спокойно, крепко. Они вышли из зала почти сразу за Вадимом и стояли незаметно, оба в серых аккуратных костюмах, пока обиженный не пришёл в себя от первого шока и не рванулся к обидчице. Тотчас же он попал в их руки, как в тиски, но, казалось, не замечал этого и продолжал говорить, осознав с некоторой задержкой смысл сказанного ему Настенькой:
Так это, значит, твой дед здесь служит? Прекрасно. Сейчас ты меня узнаешь. Он-то в курсе дела, кто я такой. А ты ошиблась, дорогая, ошиблась. Я тебя научу, как руками-то размахивать. Макарыч, ну-ка зови хозяина.
Сейчас, Вадим Демьяныч, пригласим-с. Всё сделаем, будьте покойны.
Макарыч, почти такой же по комплекции, как и Настенькин дедушка, и с не менее пышной белой бородой, но с каким-то лисьим выражением лица, собрался выйти из-за стойки раздевалки, когда хозяин появился сам в сопровождении сержанта милиции.
Средних лет мужчина, молодцеватый и подтянутый, как гусар на параде, гладко выбритый, гладко причёсанный и, так хочется сказать, гладко одетый в коричневый костюм, с коричневой бабочкой на белой гладкой сорочке, высоко подняв голову и оглядывая всех как бы издали с горы, он деловито поинтересовался:
Так, что тут происходит? Вадим Демьянович, слышу шумок. Только не волнуйтесь, всё исправим. Что? Кого? Где?
Лишь теперь Вадим заметил, что его держат. Он встряхнул руками:
Да отпустите вы, кретины!
Двое так же спокойно, как брали, теперь освободили руки Вадима, но остались стоять рядом с тем, кто продолжал не замечать их, отдавая распоряжения:
Сержант, составьте на эту цацу протоколона меня оскорбляла и все слышали. В институте её, конечно, не оставят после этого. Можно и в вытрезвитель на ночь. Она, по-моему, пьяная. Не повредит проспаться с ночными бабочками. А Поликарпычу пора на пенсию. Засиделся малость старичок на моих чаевых. Пора и честь знать.
Сержант, невысокий, щупленький, но весьма решительный на вид, направился прямо к Настеньке со словами:
Хулиганите, гражданка, нехорошо-о-о! Пройдёмте со мной. Хватит безобразничать.
Настенька испуганно прижалась к деду. Слёзы ещё сползали со щёк, оставляя серебристые светлые дорожки, хотя она уже не плакала. Если минуту назад было трудно, но понятно, как на фронте: вот враг и надо бить, то теперь с каждым новым моментом она всё больше теряла нить понимания. Всё, казавшееся очевидным, рвалось. Кто-то угрожает дедушке. За что? Что он-то сделал? Вот и, как его назвали, хозяин говорит:
Поликарпыч, от тебя я такого не ожидал. Уж ты-то у нас опытный, заслуженный и вот
«Что это он несёт? думала Настенька. Чего он не ожидал? И что надо сержанту, который идёт к ней такой строгий?» Она прижалась ещё крепче к деду и приготовилась отдёрнуть руку, если милиционер попытается её схватить. «Будь что будет, решила она, но деда она в обиду не даст. Пусть его увольняют. Они не пропадут. И нечего ему тут делать. Составят на неё протоколладно. Это не всё. Она расскажет на комсомольском собрании, как всё на самом деле было. И ей поверят. Ещё не известно кому попадёт. Хотя чёрт его знает, кто этот Вадим. Но она не сдастся. Ну и исключат если её из института, она в другой поступит. Но деда обижать не позволит».
Сержант подошёл:
Так я говорю, пройдёмте.
Дед опять, словно стена, встал перед внучкой, отгораживая её от сержанта и увещевая его:
Не стыдно, Костя, ты же меня знаешь.
Хозяин в коричневом костюме громко скомандовал:
Поликарпыч, оставьте девушку, пройдите ко мне в кабинет.
И тут деда прорвало. Видимо, и в самом деле у него с внучкой была одинаково горячая кровь, которая страшна в закипании. Он повернулся к своему гладкому хозяину так резко, что сержанта словно сдунуло от этого поворота:
Эй ты, чёртов молокосос, что это ты раскомандовался? Ведь не я на твоих чаевых, а ты на тех, что мне дают, живёшь. Забыл, кто тебе помогал сюда устраиваться? Так что иди в свой кабинет и помалкивай. А я уйду от вас. Давно опротивела мне ваша пьяная развратная свора. Сейчас дед выглядел богатырём. Он сжал кулак и подняв руку, погрозил отутюженному гладко хозяину: Мне можешь говорить что угодноя плюну и разотру, но внучку мою не тронь! и, повернувшись снова к Настеньке, он обнял её и успокаивающе добавил:
А ты не бойся, родная. Я хоть и стар уже, а эту гниль в один момент раскидаю. Даром что ли в разведке служил да за языками охотился? Кого-кого, а внучку у меня никто не обидит.
От вешалки донёсся голос Вадима:
Макарыч, пойди, помоги сержанту забрать девушку, а то её дед разошелся больно.
Сержант опять направился к Настеньке, откашливаясь для солидности. Макарыч что-то забормотал, выходя из-за стойки. Оскорблённый хозяин вечерних часов ресторана начал свою тираду в адрес Поликарпыча, и вдруг над всем этим раздался резкий, властный и жёсткий голос:
Прекратить безобразие! Отставить, сержант! Подойдите ко мне!
Каждый присутствовавший и даже появившиеся на шум некоторые посетители из зала почувствовали, что команды относятся ко всем и всеми должны исполняться. Все посмотрели в сторону входной двери. Человек в чёрном плаще, так и не надевший шляпу и не взявший зонт, протянул неторопливо идущему к нему сержанту раскрытое удостоверение, взглянув в которое издали, милиционер тут же сбился со своей ленивой походки, вытянулся столбиком, щёлкнул каблуками. Лицо его заострилосьвсё внимание в глаза большого начальства.
А начальство говорило:
Отставить протоколы. Учитесь разбираться в ситуации, если хотите служить людям, а не денежным мешкам. Идите к себе и думайте. За сегодня вам выговор.
Слушсь! только и проговорил застывший на месте сержант.
Вадим криво усмехнулся и снисходительно сказал:
Не тянись, сержант. Что это ещё за шишка на ровном месте объявилась? Да вы знаете кто я?
Человек в чёрном плаще внимательно посмотрел на Вадима и спокойно сказал:
Да, знаю. Вы, Вадим Демьянович, пока никто. Но мне известно кем был ваш отец. Вы, наверное, его имели в виду?
Да, чёрт вас возьми, его. И не был, а есть.
Нет, к вашему великому сожалению, не есть, а только был. Вы, Вадим Демьянович, всё за красивыми девушками охотитесь, что бы им жизнь портить, три дня домой не заглядывали, газет не читали, радио не слушали, телевизор не смотрели. А друзья ваши такие, что, если что и знают. то правду вам сказать боятся. А ведь отец ваш теперь только был тем, кем вы привыкли его видеть. Так что идите-ка вы домой. Сейчас самое время помочь ему справиться с переживаниями.