Так они бродили по улице взад-вперед, болтая о всякой всячине, и впервые Теплякову было интересно разговаривать с женщиной. Тем более с такой еще юной, но уже имеющей, если не твердые знания, то кое-какие представления об окружающем мире. И представления довольно оригинальные. А то ведь начнешь разговаривать с иной, даже вполне зрелой особью, и натыкаешься на такое дремучее невежество, будто она явилась в современность прямиком из Средневековья, ничего не почерпнув для себя по пути из достижений человечества.
Ой! спохватилась Машенька, когда в ее кармане запиликал мобильник. Достав его и проложив к уху, она сразу же заговорила: Мам, извини, но мы с Юрой заболтались. Хорошо, что ты позвонила. Я минут через через десять буду дома, заверила она. Затем, заглянув Теплякову в глаза, спросила: Вы на меня не сердитесь, Юра?
За что? искренне удивился он. Это ты должна на меня сердиться: совсем заговорил тебя.
Ах, что вы! Мне никогда не было так интересно, призналась она.
Мне тоже, откликнулся Тепляков.
Правда-правда?
Честное слово.
Машенька стояла, носком сапожка разгребая снег. Потом глянула на Теплякова и произнесла почти жалобно:
Я пойду? Ладно? И уже с радостью: А вон ваш трамвай!
Он не последний, отверг ее жертвенность Тепляков. Тем более что я обещал Татьяне Андреевне проводить тебя до дверей вашего дома.
Они остановились на лестничной площадке. Машенька сняла рукавичку и протянула ему руку. Тепляков взял ее ладошку, подержал, затем склонился и поднес к своим губам.
Ну что вы, Юра! воскликнула Машенька громким шепотом, далеко не сразу выдергивая руку и пряча ее за спину.
Извини, пробормотал Тепляков, повернулся и успел шагнуть вниз всего на несколько ступеней, когда его остановил отчаянно-громкий шепот Машеньки.
Юра! Постойте!
Тепляков остановился.
Машенька спустилась на несколько ступенек.
Я совсем на вас не сержусь, произнесла она очень серьезно, хотя лицо ее светилось счастливой улыбкой. Правда-правда! Спокойной ночи, Юра. Звоните нам, ладно?
Обязательно, пообещал Тепляков, тоже расплываясь в улыбке: боже, ну до чего же прелестная девочка!
Ну и как? спросила Даша, погасив в комнате свет.
Что как? шевельнулась на своей кровати Машенька.
Ой, а то ты не знаешь, что. Не придуряйся.
Я не придуряюсь. Просто гуляли и разговаривали.
И все?
Все. А чего еще?
И не целовались?
Вот еще! возмутилась Машенька. С какой стати?
А с такой, что он только на тебя и пялился. Прямо до неприличия. Как какой-нибудь я не знаю кто. Даже мама не знала, как его отвлечь от тебя.
Ты так потому говоришь, что завидуешь! воскликнула Машенька, приподнимаясь на локте. Целуешься со своим Сашкой, ну и целуйся! А я тут при чем?
А при том, что ты и сама перед ним ходила на задних лапках. «Ой, Юра! Как можно! Все будет хорошо!» передразнила Машеньку сестра. Втюрилась, так и скажи.
Не знаю, после долгого молчания откликнулась Машенька. И после горестного вздоха добавила: Он старый двадцать семь лет! Это же только подумать.
Не так уж и много, удовлетворенно заявила Даша и зевнула. Между прочим, муж и должен быть старше жены лет на восемь-десять. Старше и опытнее. Тогда за ним, как за каменной стеной. Вот. А вообще давай спать. Ну их всех!
Глава 8
На базу, как вполне официально назывался бывший детский сад, Тепляков возвращался пешком. Он шел и улыбался, вспоминая минувший вечер. Если не считать мелочей, то он вел себя правильно, контролируя если не каждое свое слово, то большинство из них, на чем особенно настаивает преподаватель психологии, добиваясь от курсантов не только постоянного контроля за своим поведением, но и за поведением окружающих его людей. Правда, Тепляков допустил кое-какие промахи, но ведь он был не на работе, а в обществе очень милых женщин, которые не могли желать ему ничего плохого. А под требовательным взглядом Машеньки, озаренным ее жизнерадостной улыбкой, упоминать о контроле неприлично и даже совестно. Но вот вопрос: что же ему делать дальше? Конечно, пока идет обучение, он не волен располагать своим временем. Ну а потом? Как сложится его жизнь потом? Увы, полный мрак и неизвестность. И от этого так хочется закурить, а еще лучше оглушить себя стаканом водки. Но и на это он не имеет права. Следовательно? Следовательно, стиснуть зубы и продолжать карабкаться по отвесной скале, потому что там, наверху, солнце и небо, там жизнь, там да, там Машенька. И это самое главное.
После выходного, проведенного у Яловичевых, другого выходного в ближайшие дни не предвиделось. Наоборот: интенсивность занятий возросла еще больше, одни предметы сменялись другими, увеличилось количество часов на освоение разговорной английской речи, не говоря уж о физподготовке. Лишь засыпая, Тепляков вспоминал о Машеньке, да и то как-то смутно, неотчетливо, будто из памяти его вырвали ее лицо, улыбку, голос, оставив нечто расплывчатое, неопределенное. Раза два он звонил ей на мобильник, всякий раз разговор был коротким и бестолковым, но слова и не имели значения, радостного голоса ее вполне хватало, чтобы оживить в своем воображении лицо и улыбку Машеньки, вернуть затухающую надежду. При последнем разговоре Тепляков сообщил, что какое-то время звонить не сможет, но как только выдастся свободное время, постарается снова побывать у них в гостях.
Несколько дней перед завершением программы подготовки проводились практические занятия по сопровождению «вип-персон» в различные точки города: в супермаркеты, в офисы, в театры и кино, на деловые свидания в ресторанах, на природе, в бассейне, бане, на квартире и даче, и в качестве этих самых «тел» и их охранителей выступали сами же курсанты, что давало им возможность посмотреть на себя как со стороны охраняемых, так и охраняющих. При этом возникали самые неожиданные ситуации: нападение хулиганов и террористов, предполагаемые засады киллеров и назойливых теле и фотожурналистов. Это была игра, но игра захватывающая, требующая от будущих телохранителей предельной мобилизации. Не все получалось как нужно, но разборы тех или иных ситуаций были не менее интересными, чем практика, и много давали для понимания своей профессии.
До экзаменов оставалось меньше недели, как вдруг на утреннем построении из рядов Никитичем были вызваны двое: Виталий Костюк и Дмитрий Синеглазов. Едва они по-армейски четко сделали два шага вперед и повернулись лицом к строю курсантов, в спортзал вошел Рассадов, наверняка стоявший под дверью и ожидавший нужного момента. Никитич отдал команду «смирно», Рассадов махнул рукой.
Вольно! Садитесь! А вы двое постойте, велел он и, когда все расселись по банкеткам, заговорил скрипучим голосом: Эти двое (кивок в сторону стоявших) не оправдали наших надежд. Мы вкладывали немалые средства в их обучение, обмундирование и питание, мы тратились на преподавателей, методические пособия, спортивные снаряды. Да всего и не перечислить, а эти двое, оказывается, поступили в нашу школу не для того, чтобы охранять тех, кто в этом нуждается и кто этого заслуживает, а исключительно для того, чтобы использовать полученные знания в корыстных целях.
Как? дернулся Синеглазов, и на его лице, в его серых глазах вспыхнуло недоумение и даже растерянность.
Молчать! рявкнул Рассадов. Молчать, когда я говорю! И далее все тем же размеренно-пренебрежительным тоном: А вот так! Или сам не знаешь? Так я могу напомнить твои же слова о том, что этих новоявленных буржуев стрелять надо, а не охранять. Твои слова?
Не помню. Может, что-то такое и говорил, но лишь относительно тех, кто украл у нас же, то есть у народа, миллиарды и продолжает красть без зазрения совести.
А ты кто такой? Прокурор? Судья? Кто тебе давал право рассуждать на эту тему? Тебя для чего учили? И кто поручится, что ты завтра не выстрелишь в своего работодателя? Или не сдашь его бандитам? Лично я поручиться не могу. Поэтому не могу и не имею права рисковать репутацией школы. А теперь самое главное: вам обоим придется возместить расходы на ваше обучение. Все до последней копейки. Никакого документа вы не получите. А получите на руки квитанцию, которую вам придется оплатить в Сбербанке. На этом все. Вы двое в бухгалтерию! Остальные могут продолжить занятия.