Александр прошёлся вдоль первой шеренги скрючившихся от холода людей. Отыскав взглядом двух уголовников, которые грозились расправой, он остановился и, уставившись в их лица, спокойно произнёс:
Чтобы выпотрошить из меня кишки и умыться моей кровьюнужно ещё сильно постараться. Я лично отрублю лапу по локоть вместе с заточкой тому фраеру, который надумает это сделать, и никому не позволю перевязать кровоточащую культю. Пусть этот фраер будет медленно истекать кровью у всех на виду. Ясно?
Толпа заключённых безмолвствовала. Замерзающие узники не могли понять, кто же сейчас стоит перед ними? Вор, «мужик», или провинившийся в чём-то вертухай? Если этот человеквор, то почему он отменяет воровской закон? Почему встал на сторону «мужиков» и политических, пригрозив расправиться с блатными? Почему уравнял всех осужденных, невзирая на статьи приговора суда? С какой целью он заботится об их жизнях? Если же он сам из «мужиков», то почему разговаривает на жёстком блатном жаргоне? Кто он такой, этот невозмутимый прораб с наганом на поясе? А может, он и не зек вовсе, а какой-нибудь бандит из вольнонаёмных, преследующий свои корыстные цели? Чего можно ожидать от него в дальнейшем?
Десятки вопросов вертелись в заледеневших головах заключённых и не находили ответа. Они и сами не заметили, как уже через считанные минуты вдруг стали послушной человеческой массой в руках необычного хозяина с его неведомой силой убеждения.
Вижу, что убедил, усмехнулся Кацапов. Значит, всё идет по плану, значит, всё у нас получится.
Заключённых разбили на сотни, каждую сотню возглавил бригадир. Через полчаса работа закипела.
Целый месяц уже Александр наслаждался тишиной на берегу Печоры. Он жил в заброшенной избушке какого-то отшельника, который, по словам «кума», скончался пару лет назад. Ветхое жилище отшельника находилось в двух десятках километров от лагеря и всё это время пустовало. Скончавшийся отшельник был тайным осведомителем Карачуна на случай побега заключённых из лагеря. Беглецы не могли миновать этого места. Оно напоминало горлышко бутылки, поскольку с одной стороны была река, а с другой непроходимое болото, оставляющее узкую полоску вдоль берега. Правда, воспользоваться услугой старообрядца пришлось всего однаждыбольше побегов за всё время службы Карачуна не было.
Когда был жив отшельник, Карачун частенько навещал его. Уставая от опостылевшей лагерной службы, «кум» мог внезапно вскочить в седло любимого рысака и умчаться к старику. Отправлялся он к нему не с пустыми рукамивёз тушёнку, хлеб, сахар, масло, спички, керосин и другие вещи, которые были необходимы в затворнической жизни, и, отчасти ему самому, когда его душа требовала отдушины.
Потом старец умер, и «кум», к своему удивлению, почувствовал внутри себя какую-то пустоту, ему, как будто, стало чего не хватать. Он стал чаще нервничать, постоянно срывал зло на подчинённых. Попробовал хлестать водку от постылой жизни, как это делали многие офицеры, но быстро бросилтяжёлое похмелье на следующий день делало его настроение ещё более поганым, чем накануне.
Вскоре началась война с фашистской Германией, и жизнь в лагере резко поменялась. Контингент заключённых значительно увеличился, хлопот прибавилось. Головное начальство требовало постоянного повышения выработки шахтёров, не представляя себе тех условий, в которых приходилось трудиться зекам. Чтобы не попасть в немилость, пришлось изворачиваться наизнанку, напрягать воров, на которых лежала обязанность контроля за работой шахтёров. Блатные ничего за просто так не делали, они тут же потребовали от него дополнительную жрачку. А где её взять, если на продовольственных складах за несколько месяцев после начала войны все мыши удавились? Пришлось урезать у политических, чтобы добавить пайку блатной верхушке.
Снабжение продуктами питания с каждым месяцем становилось всё хуже и хуже, и, наконец, весной 1942 года стало совсем никудышным. Начался настоящий голодомор. Узники начали дохнуть, как мухи с приходом холодов. Правда, смерть заключённых не удручала Карачуна и не вызывала никаких эмоций в его чёрствой душе. Он воспринимал кончину узников, как неизбежность потерь при скудном питании, и с удивительным хладнокровием вёл мрачную лагерную статистику.
В первых числах марта зароптали офицеры и старшины, его верные и преданные помощники. Руководство лагерей снизило пайковую норму сотрудников на четверть, а большинство из них были семейными, у них были ребятишки. Нужно было срочно что-то предпринимать.
И тут, как чёрт из табакерки, подвернулся Кацапов. Как будто сам товарищ Берия подогнал его к нему в качестве подарка. Таёжный мужик умел делать всё, что придётся, не требуя при этом ничего взамен.
Пять месяцев приглядывался Карачун к этому заключённому, проверял и перепроверял на прочность. Умышленно бросил его на растерзание к обречённым на верную гибель заключённым, как ягнёнка в стаю голодных волков. Но и там Кацапов, к большому удивлению, выдержал испытание, вышел сухим из воды. Он не только урезонил головорезов и отморозков, которые дважды затевали бузу, и даже пытались посадить его на нож, но навёл порядок и жёсткую дисциплину. Кацапов оказался хватким и смекалистым мужиком, а главное, не из робкого десятка и умел держать язык за зубами.
«Кум» самолично отвез Кацапова в пустующее жилище умершего старовера, снабдив его всем необходимым для проживания и промысла. Оставляя Александра одного на берегу Печоры, уже садясь в дрожки, Карачун сказал на прощание с тягостным вздохом:
Раз Родина не в состоянии прокормить преданных ей служак, значит, мы, верные псы отечества будем самостоятельно добывать пропитание. Ты уж, Кацапов, не подведи меня.
Первые дни «отпуска» прошли в приятных хлопотах. Александр навёл порядок в избушке, отремонтировал рассохшуюся лодку, подготовил рыболовные снасти, почистил ружьё, запарил вересом бочки для солений, обследовал прилегающую тайгу.
Ему не верилось, что он находится на свободе и не ограничен в поступках и передвижениях. Можно бесконечно долго сидеть без дела, уставившись в небо, и наслаждаться покоем одиночества. А можно было действовать по собственному усмотрению, как заблагорассудится голове, не опасаясь окриков конвойных или пьяных выкрутасов ошалевших сотрудников лагеря.
Потом, после недели хмельной эйфории, в голове забрезжило отрезвление. Александр всё чаще стал задумываться над сложившимся положением. Ведь та свобода, которую ему предоставил «кум», была не вечной. Как только закончится лето, он наготовит мяса и рыбы (надо полагать, не для себя!) и вернётся обратно в лагерь. Что ожидает его в дальнейшем? Какие зигзаги выстроит для него лагерная жизнь? Опять шахта, опять рабский труд в забое? Впереди ещё три с половиной года каторжного труда. Выдержит ли он такое испытание? Многие осужденные, с кем ему довелось махать киркой в забое, уже нашли упокоение на безымянном погосте по другую сторону колючей проволоки. Неужели и его ждёт такая же печальная участь? Что если поговорить с хозяином, прояснить свой оставшийся срок? Не прибьёт же он, в конце концов, зека-работягу за простой житейский вопрос?
Карачун, не посвящая никого из своих помощников об отправке Кацапова на Печору, принял решение, что будет сам навещать его по выходным. К его приезду Александр обязан был подготовить охотничьи и рыбацкие трофеи.
Отремонтировав развалившуюся лодку за два дня, Кацапов уже на третью ночь вышел с острогой бить крупную рыбу. Удача сопутствовала ему с первого разадве полупудовые щуки и три пятикилограммовых налима. В установленный в заводи вентерь набилось около ведра мелочи. Большую часть рыбёшки он тут же натёр солью и сложил в ведро, чтобы через несколько дней вывесить вялиться. Из нескольких подъязков сварил для себя уху.
Карачун заявился на заимку только через две недели. Видимо рассудил, что его подопечный, приводя в порядок ветхое хозяйство и осваиваясь на новом месте, вряд ли сможет что-либо добыть до первого выходного.
Он подъехал в субботу вечером, когда Александр собирался поужинать. В котелке у него допревало мясо зайца, которого удалось подстрелить утром. Рядом с котелком, на перекладине меж двух рогулек, висел жестяной закопчённый чайник.