Чтобы помешать им и отвлечь серебробородого, я вскочил с тахты и вновь подсел к столу.
Погодите, сказал я серебробородому, о каком моем поступке, о каком акте самопожертвования вы говорили?
Я почем знаю? потряс бородой тот.
Ну как же, ну как же, не отставал я.
Ну уж по крайней мере такой поступок, чтобы уж из ряда вон, что-нибудь смертоубийственное, без того вам никак не обойтись.
Не обойтись
Самое, как говорится, сильное доказательство, чтобы вы уверовали. Да только как вам отважиться на него?
Почему бы нет?
Да так. Ведь вы же без каких-то особых, явных знаков начала светопреставления не рискнете, пожалуй. Вам ведь нынешних знаков мало! вздохнул он огорченно.
Хотелось бы чего-нибудь буквально из обещанного.
Эх, гордец, вы, гордец. Побойтесь все-таки Бога! Да чего же вам? Увидеть престолы и сидящих на них, которым дано судить вас? И увидеть новое небо и новую землю?
Ну, не отказался бы от таких убедительных видов.
Ох, увидите, увидите! В свое время. Но поступок ваш тогда будет уже ни к чему. За секунду до того хотя бы надо, за одну хотя бы секундочку!.. А так Ну разве что действительно только увидеть Как старик Моисей, которому дано было перед смертью бросить один взгляд на землю обетованную, умилиться ее чудесным садам, виноградникам, чистым рекам и богатым городам, да и только Как написано: «Я дал тебе ее увидеть глазами твоими, но в нее ты не войдешь» Минутку, прошу прощения, извинился серебробородый, отвлекаемый щедрейшими ласками моей жены.
Все вокруг громче зазвенели бокалами, задымили сигаретками, трубками и кальянами, с похвалой отзываясь о проницательных рассуждениях серебробородого, со священным ужасом начали говорить о всяческих знаках и предзнаменованиях, указывая друг другу в раскрытые окна и отыскивали в ночном небе якобы какие-то предвещающие конец перемены. Посыпались реплики:
В конце концов убояться Богаэто уж само собой уверовать!.. И ничего в том насильственного!.. И уж ничего малокультурного!.. Страх страху рознь!.. Дай Бог нам всем как следует убояться!..
И все же, любезный, я почти тянул серебробородого под руку, что чрезвычайное я должен совершить, чтобы доказать себе, что я уверовал, и действительно уверовать?
Ну вы, ей-богу, слишком многого от меня требуете. Вы уж слишком назойливы.
«Сейчас он вообще скажет, чтобы я отвязался, что им не до меня», подумал я и все-таки не отстал.
Какой именно поступок?
Я вам попробую объяснить, согласился он со вздохом, отрываясь от моей жены, вставая и беря меня самого под руку. Он подвел меня к раскрытому окну. Вот, пожалуйста: поднимитесь сюда, на подоконник, перекреститесь, скажите вслух или просто подумайте «верую!» ипрыгайте. В этот самый момент уверуете истинно и спасетесь.
До чего же глупо, разочарованно отрезал я.
Как знаете, снова вздохнул он и, отпустив мою руку, отошел прочь, а я остался у окна.
Я смотрел и вроде бы не находил в ночном пространстве ничего «предвещающего», хотя с огромной, сорокасемиэтажной высоты вид был занятный.
Полная, красноватая луна обильно источала свет, жаркий, словно в знойный полдень. Одиночные и множественные огни вспыхивали и гасли среди зданий то в одном, то в другом квартале города. Предрассветное свечение, просачивающееся из-за горизонта, позволяло рассмотреть внизу довольно мелкие объекты.
Я оглянулся. Люстра была погашена, стол озарялся несколькими свечами, но застолье продолжалось не с меньшей резвостью: неясные, искаженные колеблющимся живым освещением фигуры поднимались, разливали вино, произносили невнятные тосты, звенели хрусталем и серебром.
Я снова повернулся к окну и с неожиданным содроганием отметил про себя, что в ночном небе в самом деле происходит постоянное движение, словно едва-едва колышется огромная плащаница.
Он сказал правду, услышал я около уха дорогой голос. Незаметно подошедшая жена как будто в страхе прижалась ко мне, взяла мою руку.
Ты больше не уйдешь? спросил я.
Хочешь, я сделаю это вместе с тобой? предложила она самоотверженно вместо ответа.
Но ведь у меня действительно нет никаких достоверных сведений начал я и запнулся, потому что около другого уха услышал еще один не менее дорогой голос:
Он сказал правду.
Конечно, мама вздрогнул я.
И я вместе с тобой. Ты только поверь, ободрила она.
Я попробую, пробормотал я и полез на подоконник.
Вскарабкавшись сам, я помог подняться жене и маме. Высота опасно, но приятно кружила голову. Тем не менее я, конечно, знал, что ни за что не стану пробовать такую штуку.
Как бы не было слишком поздно, шляпа! услышал я за спиной ворчливый голос отца. Перекрести лоби с Богом!
Ты скажешь, папа через силу усмехнулся я, но клонился все больше и больше вперед, зачарованный голосом отца.
Не дрейфь, убеждал он. Кто знает, кто знает, может быть, уже в следующую секунду раскроется небо, и сойдет ангел Господень с ключом от бездны и большой цепью в руке
Я порывисто оглянулся назад и обнаружил вместо отца бубнящего серебробородого.
И возьмет он дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана
Под руки же меня держали вовсе не жена с мамой, а юная флейтистка со спелой блудницей. Я облегченно рассмеялся и взглянул вниз, чтобы представить себе плавный полет над мегаполисом, как скольжение по невидимому желобу.
По центральному проспекту, высвеченному тяжелым черным светом, шатаясь и спотыкаясь, брело множество коров и лошадей, неправдоподобно для живых существ тощих, изможденных, полуобглоданных, с волочащимися следом спутанными, пыльными кишками, и такие же страшные, худые собаки тащились за ними и вяло грызли их прямо на ходу, а этих собак так же вяло грызли собаки поменьше. Были видны и редкие люди, едва переставляющие ноги; кое-кто из них тихо укладывался у края дороги и уподоблялся мертвому дереву, и целые груды таких деревьев лежали уже вдоль дороги. И были повсюду такие неимоверные сушь и зной, что асфальт стал, как патока, а стекла в окнах лопались, и осколки шлепались в эту патоку.
А еще я увидел, что по небу прошла трещина, и из трещины полился чистый, белый свет и стал разливаться, словно река или море, стремительно надвигаясь на меня.
Я остолбенело взирал с высоты на происходящее, тупо переваривая и никак не в силах переварить простейший вопрос: «Мгновение длится или уже погасло?..» Наконец я раскрыл сведенный судорогой рот, чтобы хотя бы закричать Ему: «Прости, Господи, бедного дурака!», но вместо отчаянных и спасительных слов покаяния и веры в моем горле что-то гадко заверещало, и наружу выперхнулся лишь немыслимый, окаянный, гнусный клекот. Приходя в ужас от этих звуков, я все же продолжал натужно вопить:
ГУЯЙРГУЕРМ! ГУЯЙРГУЕРМ!..
Потом под самым моим боком взорвался ослепительный сноп бенгальского огня, я шарахнулся от него в сторону, перевалился на другой бок и, с колотящимся сердцем и стучащими зубами, приоткрыл глаза и, увидев раннее утро, сразу поверил, что лежу у себя в постели рядом со спящей женой. Я долго не мог сбросить с себя душный ужас сновидения, трясся, как кролик, лепетал что-то вроде «Отче наш» и, косясь на жену, торопливо и стыдливо крестился под одеялом.
НЕ ЗДЕСЬ, НЕ ТАМ, НИГДЕ
Спящий подобен запечатанному письму. Не бог весть какое сравнение. Кучевые облака в окнестада посеребренных черепах. Вот еще тоже сравнение А небо августовское, пресинеекаким сравнением запечатлетьшелком небеснотканым?..
Таня крепко спит на моей руке среди бела дня, несмотря на взрывные децибелы ультрасовременных военных и гражданских птеродактилей и прочих серых, коричневых и голубых монстров, сгрудившихся и кувыркающихся в небе Тушина по случаю юбилейного авиационного праздника.
Эх, Таня, Таня, я влюбился в тебя, так влюбился, что и не придумаю теперь, куда мне тебя умыкнуть, спрятать, чтобы пользоваться твоим телом и душой сугубо эгоистически, сугубо потребительски и исключительно единолично. А мой достойный соперник, твой муж Петр, некий научно-технический деятель, с кандидатским минимумомкак минимуми еще (как вдруг, в последний момент выясняется!) тайный, дерзновенный поэт. На Вашей постели, Петр Петрович, я, вероятно, и подбираю эти поэтические перлы. Но признайся, Петя, дружище, ведь ты всерьез не думаешь, что Таня действительно почитает твои произведения гениальными, хотя они и посвящены все без исключения ей?.. Или это во мне ревность клокочет, ядовито пенится и запекается на губах, искусанных в любовном помрачении твоей женой?.. И все же, я так привык к Вашей постели, Пит, и, признаюсь, даже отчасти считаю ее своей. Может быть, я как-нибудь свыкнусь и с Вашими изысканными сравнениями? Более того, взяв их на вооружение, сам дерзну рифмовать? Ведь я познал многократно не только принадлежащую Вам жену, но и все окружающие Вас предметы. В самом деле, я уже начал забывать о своих собственных устремлениях в области прозаической; вот уж месяц, как я просто-таки напрочь забросил писательство, оказавшееся таким прозрачно глупым занятием по сравнению с Вашей женой. Я доподлинно узнал, что значит уметь устраиваться. Вы изумительно обосновались в Вашей двухкомнатной малогабаритке у себя в Тушине. Теперь-то понимаю, и очень: «Вся Москва разрушена, осталось только Тушино» С какой любовью и тщательностью здесь все Вами, Петро, отделано! В таком сказочном семейном райке слагать на досуге высокие поэмыэто, пожалуй, тоже можно понять. Словом, теперь я ни-ни, никакой прозы, категорически ни-ни!.. И совершенно с Вами согласен: я бы тоже горло перегрыз тому, кто покусился бы К тому ж Вам в зачет еще десяток очков за двух Ваших с Таней славных-славных дочурок, с которыми Вы сейчас где-то на подъезде к Столице, возвращаясь из очередного отпуска, проведенного единожды без жены, в здоровой русской деревне на парном молоке, землянике с черникой, грибной жарехе и печеных карасях. Дочурки щебечут «папочка, папочка!», их не заставишь так щебетать и обнимать чужого дядю Итак, я любуюсь Вашей женой, и мне, как и Вам, хочется пройтись колесом вокруг ее постели. Все правильно, я слышу: я сволочь и подонок. И Вы достойно поступите, если убьете меня. У меня к Вам лишь одно маленькое оправдательное замечание: Вас-то она тоже соблазнила, свела с ума в свое время! А, мин херц?.. А вот как Вы оправдаете, товарищ по несчастью, свой черный позыв, зачем хотите убить ее, мою Таню?! Мы-то с Вами обавсего лишь солдаты любви, совсем не в христианском смысле, а в самом противоположном, разве нет?.. Впрочем, чего уж: я омерзительно циничен Или еще вариант: мне самому убить себя? И этим ограничимся? Это я могу понятьчто такое «Жизнь минус Таня», хотя и не научный работник.