Покровская церковь строилась на средства прихожан с 1818 по 1825 гг. Она имеет три придела: в честь Покрова Пресвятой Богородицы (основной), в честь Казанской иконы Божией Матери и в честь святого Пророка Илии.
Если бы не смена правления в государстве, то, вероятно, все действия с нашими крещениями и отпеваниями проходили бы в другой церкви, в Новосельцево, деревянной церкви Архангела Михаила, которая была приписана к Рудовской церкви, являвшейся для этого прихода главной.
Бабка Варя, соседка, и меня молитвам научила. Помню, что знал «Символ веры», «Царю Небесный», молитвы праздников, молитвы Богородице, «Отче наш», конечно. Лет ей тогда было, вероятно, под семьдесят. Забыл, но до сих пор помню, вероятно, с ошибками, начало «Символа веры»: «Верую во единого Бога Отца, Творца неба и земли, и во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия».
Поскольку церковь от нашей деревни была далеко, а родившихся детей-то всё равно крестили, хотя во время правления Н.С.Хрущёва довольно плотно занимались теми, кто общался с церковью. Так вот, бабка Варя однажды крестила у кого-то зимой ребёнка. Это мог делать любой сам крещёный, с чтением определённых простых слов, крещается, мол, такой-то раб божий во имя Отца и Сына и Духа Святого, аминь. И так три раза, того и достаточно.
О них с её дочерью Клавдией в нашей семье до сих пор живёт один их разговор между собой.
Клавка, ты-ба за водой сходила, што ля!
Сама сходи. Намного ты старше меня-то?
Не очень намного старше своей дочки была бабка Варя, лет на шестнадцать.
Своего колодца у них не было, и они пользовались нашим. А идти-то к нему в обход нашего дома. Зимойпо сугробам, без дорожки. Мало складного с ведром или двумя вёдрами воды.
Ходила тётя Клава как-то по каким-то делам в районный центр, который находился от нашей деревни в пяти километрах (тогда нашим районным центром было Новосельцево). Возвращается домой, по дороге нагоняет её на двухместном тарантасе местный небольшой начальник. Терентием его звали. Тётя Клава и говорит:
Лаврентий Ильич, подвези-ка меня до деревни. Ноги уж не идут. Уморилась совсем.
Садись, подвезу, конечно, только я не Лаврентий, а Терентий.
А-а! Всё равно. Они друг от друга недалеко живут.
И ещё одна история про Жбановых, прямо сказочная. Сын тёти Клавы, Николай, уехал в Москву, устроился на работу, женился. Вот как-то собралась тётя Клава навестить их. Продуктов взяла деревенских, что было тогда им возможно по их достатку, села в поезд в Плотниково и прибыла на Казанский вокзал, на площадь трёх вокзалов. Не думала она, что Москваэто не Молоково (соседняя с нами деревня по пути из нашего Куста в Новосельцево), где и улица-то всего одна, да и на улице этой всех знаешь. А туткругом дома каменные, народ вокруг тебя идёт в разные стороны, тем болееу трёх вокзалов, здесь всегда столпотворение, в любые времена. Совсем растерялась. Что делать? Адрес, конечно, с собой был, вероятно. Но тут до адреса, что ли? Вот она и спросила первого попавшегося ей на глаза: «Милок, ты не знаешь, где тут Колька Жбанов живёт?»
А Колька-то совсем и не Жбанов, а Сумин. Это подворье у них, как я уже выше говорил, Жбановы, тем болеев нашей деревне и совсем даже не в Москве.
А этот «милок» и говорит: «Знаю, поедем, отвезу».
И доставил нашу путешественницу прямо к Кольке на квартиру. Оказалось, что они друзья, вместе работают. Вот тебе и Москва, деревня большая. Но все друг друга знают. А как же? Тем болееКольку-то Жбанова. Кто же его в Кусте или деревнях соседних не знал? А тут, подумаешьМосква! Дело какое!
Кстати, с этим Колькой случайно и отец мой встретился в Москве, на ВДНХ. Родители жили уже в Московской области. Отец поехал на ВДНХ, в основном в павильон «Пчеловодство» (он работал в то время в совхозе пчеловодом). А Николай Сумин работал электриком на ВДНХ. Так и получилось: «Здравствуй, как живёшь?» И ведь узнали же друг друга, хотя не виделись больше, вероятно, тридцати лет
И вот приезжает тётя Клава из Москвы из гостей, рассказывает, как она у них чаю напилась с сахаром. На столе солонка стояла с мелкой солью белого цвета. У нас-то в деревне никогда такой соли не было. В нашем деревенском магазине была только серая, да ещё и комками. Эта соль была насыпана прямо на полу, в отдельном закуткезаходи и набирай, сколько тебе требуется, только резиновые огромные сапоги надеть надо было, прямо на свою обувь, в них и заходили в этот закуток. Вот тётя Клава и насыпала себе в чай этой московской соли как сахару, да и побольше, чтобы уж послаще было.
Да мало ли что ещё можно рассказать про тётю Клаву. Как, например, она на самолёте прокатилась.
В то время у них на постое был очередной председатель нашего колхоза. Очередной потому, что одно время, перед самой организацией совхоза, до 1959 г., у нас очень часто, чуть ли не каждый год, менялись председатели. Никак не налаживалась колхозная жизнь. Думали, что виноват в этом председатель, а не сама система. Прямо никак не мог большевизм признаться, что эти неурядицы с колхозами только от него. Так вот, в последнее время были уже не свои председатели, местные, а привозные, поэтому у них здесь жилья не было, их и ставили на постой к кому-нибудь. За это тоже полагались трудодни.
Прилетает как-то самолёт, «кукурузник», двукрылый. Садится у нас на лугу перед нашим домом, да и перед домом Суминых (Жбановых)они тогда были нашими соседями. Вся деревня собралась посмотреть на такое, понятно, чудо.
Лётчик, гордый такой, высовывается из кабины и кричит народу:
Ну, кто из вас отважный имеется? Залезай, прокачу.
Тётя Клава к своему квартиранту:
А что, можно мне-то?
Давай, говорит председатель, если не страшно.
Чего там страшного-то! Летают же люди, а я што, хужее них, што ля?
Подсадили тётку Клавдию, самолёт разбежался, взлетел, сделал два круга над деревней и доставил лягушку-путешественницу обратно на землю
У-у-ую, подвывает ветер в трубе, и также «шепчут» вслед по окнам и стенам снежные струйки
И ещё один забавный случай. Пошли, как-то, в церковь, в Рудовку тётя Клава и тётя Даша Вилкова. Пошли очень рано утром, чтобы успеть к началу службы. Служба закончилась, началось причастие. Очередь очень большая. Отстояли. Подошли причащаться. Первая была тётя Даша.
Как звать? спрашивает священник.
Дарья.
Причащается раба Божия Дарья, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!
Подходит тётя Клава.
Как звать?
А она растерялась, может быть, от долгого ожидания, может быть, от ответственности момента, и повторила за своей товаркой:
Дарья.
Причащается раба Божия Дарья, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!
А после тётя Клава и говорит тёте Даше:
Что же я наделала! Я ведь причастилась Дарьей!
Ну и что! Дарья и Дарья. Бог там разберётся.
Но тётя Клава не стала надеяться на дальнейшую свою судьбу с причастием, встала ещё раз в очередь и причастилась Клавдией.
В начале 60-х годов тётя Клава с матерью переселились непосредственно в деревню, в серединку, купили дом рядом с Калмыковыми. Второй их сын к этому времени с ними уже не жил, уехал после службы в армии, кажется, в Москву, к брату. Дочь Александра вышла замуж, в соседнюю деревню.
Соседство с Калмыковыми оказалось очень беспокойным. От шалостей местных ребятишек, совсем даже и не Калмыковых. Они, например, зимой протрусят сеном дорожку от дома Суминых к Калмыковым. А наутро шум от тёти Клавдии: «Ах, щавели, хоть что они это сделали!»
Это она, естественно, про ребятишек Калмыковых. «Щавель» у неё ругательство в отношении человека. А того не догадается, что кто же будет так нарочито сыпать сено в свою сторону? Ну а тётя Вера, Вера Кузьминична Калмыкова, мать «щавелей», в ответ слово не задержит. Поэтому часто утро начиналось не только одновременно с рассветом, но и с шумом в середине деревни. А зимой, по морозцу, голоса далеко разносились
Вероятно, читатель скажет, мол, что ты прилепился к этой Клавдии, других, что ли нет? Есть, конечно, дальше и появятся, не в таком подробном изложении, но будут
В доме темно. Лампа зажжётся, когда дедушка и родители придут с работы, да ещё и на своем дворе надо было что-то на ночь сделать.
Шшш-шу-у-у-ш-ш, шипит снежная крупка в окошки, с одновременным сопровождением игры печной трубы.
Рядом постукивают спицы. Это бабушка вслепую вяжет очередной носок, чулок или варежку. Мы сидим на печи: бабушка, мой брат Федька и я, Алёшка. Мне лет четыре-пять-шесть, брат постарше почти на два года. Здесь я рассказываю о времени, когда ещё не родилась сестра Светлана, то есть до лета 1956 года. Под рукой у меня урчит кошка, я глажу её и ощущаю вибрацию от урчания: вдох-выдох, вдох-выдох.