Моя Нини всегда была грубой, Мануэль, но мой Попо был добрым, он был лучиком солнца в моей жизни. Когда Марта Оттер принесла меня в дом моих бабушки и дедушки, он очень аккуратно прижал меня к своей груди, потому что никогда раньше не держал новорождённых. Он говорит, что любовь, которую он почувствовал по отношению ко мне, перевернула его. Вот так он мне всё и рассказал, а я никогда впредь не сомневалась в этой любви.
Если я начинаю говорить о моём Попо, замолчать я уже не могу. Я объяснила Мануэлю, что моей Нини я обязана вкусом к книгам и крайне скудному словарному запасу, а моему дедушке я обязана всем остальным. Моя Нини заставляла меня учиться через силу, говорила, мол, «без мyки нет науки» или что-то варварское в этом роде, но он превращал учёбу в игру. Одна из таких игр состояла в том, чтобы открыть словарь случайным образом, не глядя указать на слово и угадать его значение. Также мы играли в идиотские вопросы: «Почему дождь падает сверху, Попо?» «Потому что, если он будет падать снизу, у тебя промокнут штанишки, Майя». «Почему стекло прозрачное?» «Чтобы запутать мух». «Попо, почему у тебя руки сверху чёрные, а снизу розовые?» «Потому что я не научился рисованию». И так продолжалось до тех пор, пока моя бабушка не теряла терпение и не начинала кричать.
Огромное присутствие моего Попо, его сокрушительный юмор, безграничная доброта, его невинность, его живот, на котором он качал меня, и его нежность, наполняли моё детство. У него был громкий смех, рождённый в недрах земли, он поднимался на ноги и весь трясся. «Попо, поклянись мне, что никогда не умрёшь»,требовала я от него как минимум раз в неделю, и он неизменно отвечал: «Клянусь, я всегда буду с тобой». Он старался рано возвращаться из университета, чтобы провести немного времени со мной, прежде чем уйти в свой кабинет с книгами по астрономии и звёздными картами, готовиться к занятиям, проверять контрольные работы, проводить исследования, писать. Его посещали ученики и коллеги, и все вместе запирались до рассвета и обменивались блестящими и невероятными идеями, пока их не прерывала моя Нини в ночной рубашке и с большим термосом с кофе. «Что-то твоя аура стала мутиться, старик. Разве ты не помнишь, что в восемь у тебя занятия?», и она принималась разливать кофе и подталкивать посетителей к двери. Доминирующим цветом ауры моего дедушки был фиолетовый, очень, кстати, ему подходящий, поскольку это цвет чувствительности, мудрости, интуиции, психической силы и дальновидности. Это была единственная возможность для моей Нини попасть в кабинет; я же, в свою очередь, имела туда свободный доступ, у меня даже был свой стул и угол стола для выполнения домашних заданий под мягкий джаз и витающий здесь запах трубочного табака.
По словам моего Попо официальная система образования тормозит развитие интеллекта; учителей нужно уважать, но не обращать на них внимания. Он называл лишь Да Винчи, Галилея, Эйнштейна и Дарвина, только чтобы обозначить четырёх гениев западной культуры, хотя существует и множество других, как, например, арабские философы и математики, Авиценна и Аль-Хорезми, которые подвергли сомнению знания своего времени. Если бы люди воспринимали глупости, которым их учат взрослые родственники, они бы ничего не изобрели и не открыли. «Твоя внучка не Авиценна, и если она не учится, девочке придётся зарабатывать на жизнь, жаря гамбургеры»,возмущается моя Нини. Но у меня были другие планы, я хотела стать футболистом, вот уж они точно зарабатывают миллионы. «Это только мужчины, глупая девчонка. Ты знаешь хотя бы одну женщину, которая зарабатывает миллионы?»аргументировала бабушка и немедленно обрушилась на меня с оскорбительной речью, начинавшейся в области феминизма, плавно переходящей в область социальной справедливости, и завершавшейся тем, что для игры в футбол мне для начала нужно иметь волосатые ноги. Затем, в уединённой беседе, дедушка объяснил мне, что не спорт является причиной избыточного оволосения женщин, а гены и гормоны.
В первые годы я спала с бабушкой и дедушкой, сначала между ними, а затем в спальном мешке, который мы хранили под кроватью, и мы все трое делали вид, что не знаем о его существовании. Поздним вечером мой Попо приводил меня в башню, чтобы наблюдать бесконечное пространство, усеянное огнями,вот каким образом я научилась различать приближающиеся голубые звёзды и удаляющиеся красные, скопления галактик и сверхскопления, представляющие собой ещё более огромные структуры, которых, на самом-то деле, миллионы и миллионы. Он объяснял мне, что солнцеэто небольшая звезда среди ста миллионов звёзд на Млечном Пути и что наверняка были миллионы других вселенных, которые мы сейчас можем наблюдать. «То есть, Попо, мы с тобой меньше песчинки»,таковым было моё логическое заключение. «Тебе не кажется удивительным, Майя, что эти песчинки могут породить чудо вселенной? Астроному нужно чуть больше поэтического воображения, нежели здравого смысла, потому что великолепная сложность вселенной не поддаётся каким-либо измерениям с объяснениями, её можно лишь интуитивно понять». Он рассказал мне о газе и звёздной пыли, образующих прекрасные туманности, настоящие произведения искусства, замысловатые мазки великолепных цветов на небе, как рождаются и умирают звёзды, о чёрных дырах, пространстве и времени. Также поведал и о том, каким образом, возможно, возникло всё в результате Большого взрыва, неописуемого взрыва, и о фундаментальных частицах, которые соединились в первые протоны и нейтроны, и подобным образом, во всё более сложных процессах рождались галактики, планеты, сама жизнь. «Мы произошли от звёзд»,говорил он мне обычно. «И я о том же»,добавляла моя Нини, думая о гороскопах.
Посетив башню со своим волшебным телескопом и вручив мне стакан молока с корицей и мёдом, являющийся неким секретом астронома для развития интуиции, мой дедушка следил, чтобы я почистила зубы, и отводил меня в кровать. Тогда приходила моя Нини и каждый вечер рассказывала мне разные сказки, придуманные на ходу, которые я старалась растянуть как можно дольше. И всё же неизбежно наступал тот момент, когда я оставалась одна, и тогда принималась считать овец, пристально следя за колеблющимся крылатым драконом над моей кроватью, скрипом пола, сквозняками и сдержанными бормотаниями невидимых обитателей этого дома с привидениями. Моя борьба за преодоление страха была простой риторикой, потому что как только мои дедушка с бабушкой засыпали, я, чувствуя себя в темноте, проскальзывала в их комнату, утаскивала спальный мешок в угол и тоже спокойно отходила ко сну. В течение многих лет мои бабушка и дедушка отправлялись в гостиницы в неприличные часы, чтобы тайно заниматься любовью. Только теперь, когда я уже стала взрослой, я могу понять тяжесть жертвы, на которую они шли ради меня.
Мы с Мануэлем проанализировали загадочное сообщение, что прислал ОКелли. Новости оказались хорошие: ситуация в доме была нормальной, и мои преследователи никак себя не проявляли, хотя это не означало, что они забыли обо мне. Ирландец выразил это не напрямую, что логично, учитывая ситуацию, а шифром, подобным тому, который использовали японцы во время Второй мировой войны и которому он научил меня.
Я живу на этом острове уже месяц. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь привыкнуть к медлительности Чилоэ, к этой лени, к этой постоянной угрозе дождя, к этому неизменному пейзажу, состоящему из воды, облаков и зелёных лугов. Здесь всё одно и то же, везде тишина. Чилоты не знают пунктуальности, их планы зависят от погоды и настроения, всё идёт своим чередом, зачем делать сегодня то, что можно сделать завтра. Мануэль Ариас высмеивает мои списки и проекты, бесполезные в этой вневременной культуре: здесь, прошёл час или неделясобственно, разницы мало; однако он придерживается своего рабочего графика и продвигается над своей книгой в том темпе, который сам себе и задал.
У Чилоэ свой собственный голос. Раньше я не вынимала наушники из ушей, музыка была моим кислородом, теперь же я пытаюсь понять запутанный кастильский чилотов. Хуанито Корралес оставил мой айпод в том же кармане рюкзака, из которого и вытащил, и мы никогда не упоминали об этом случае, но в течение недели, пока он медлил с возвратом, я поняла, что не так уж и важно, о чём я думаю. Без айпода я могу слышать голос острова: птиц, ветер, дождь, треск дров, шум шоссе и иногда отдалённые скрипки Калеуче, корабля-призрака, плавающего в тумане и распознаваемого благодаря музыке и грому костей потерпевших кораблекрушение, якобы поднимающихся на борт с песнями и танцами. Судно сопровождает дельфин кауилья, по имени которого Мануэль и назвал свою лодку.