Микки свалился в кусты боярышника. Следивший за ним человек видел, что его шатало из стороны в сторону: уходя из школы пустоголовых, он умыкнул в подвале две бутылки с водкой, спрятав их на дорожку в котомке. Монахини накормили его до отвала, надеясь, что он останется и будет у них сиделкой. Шедшего за ним следом тоже заинтересовал Микки, но из-за того, как был одет. Тот подождал, пока одуревший Микки весь искарябается в колючках, и подошел поближе. Услышав, что кто-то с ним говорит, потом хватает за шкирку, Микки приоткрыл глаза: перед ним, словно в калейдоскопе, замелькали знакомые лица, казалось, он узнает сначала кастролога Бобо, потом медвежьего вожака Украдку, затем могильщика Мумию в нависавшем над ним человеке, но на самом деле тот никого из них не напоминал: человек был одет, несмотря на жару, в серый полосатый костюм, под ним виднелись белая рубашка и строгий черный галстук, довершала облачение пара лощеных мокасин, в руках пусто, но карманы набиты чем-то громоздким. «Нет, меня зовут Кит!»сказал человек Микки, который начинал что-то соображать, и, переходя сразу к делу, спросил: «Что это за котомку ты с собою таскаешь?»«А это у меня противовес. Чтоб не падать. А еще компас, чтоб по лесу идти». Кит помог Микки подняться и вытащить из одежды шипы. «Что-то я не заметил, чтобы твой противовес помогал шагать ровно! Только что ты, похоже, танцевал вместе с ним польку. Глядя на тебя, я со смеху чуть не помер»«А чего вы за мной ходите?»спросил с недоверием Микки.«Да все смотрю на твою задницу,ответил Кит,только пойми меня правильно: там у тебя вся история прописана, все видно, когда ты идешь, у тебя меж ляжекя сразу такое определяюрасстояние чуть меньше, чем если бы ты ездил, скажем, на лошади,вся штука в том, под каким углом человек ставит ноги,у тебя вот походка какая-то неуверенная, и в то же время она выдает человека ожесточенного. Сразу чувствуешь, что ты ищешь не зверя, тут что-то другое, у тебя как-то иначе напрягаются ягодицы, они трепещут от ожидания, когда же ты облачишься в обтягивающий их атлас, который испачкают невероятные брызги, но атлас стоит ведь очень дорого, правда?»«Да»,ответил Микки, которого эти слова вместе с палящим солнцем почти загипнотизировали. «А где ты берешь детей?»«Так в этом-то и проблема!ответил Микки.У меня не получается!»«Ты что, не знаешь об иерархии?»«Какой еще иерархии?»спросил Микки.«Ну, есть ведь определенные ступени, разные теплые местечки, все это работает, я могу тебе пособить, отыскав что-нибудь эдакое Ты ошиваешься вовсе не там, где следует. Уж не знаю, кто тебе что напел, но уже лет сто, как ничего подобного на дорогах не происходит, а, если и происходит, то тебе туда уж никак не влезть, поскольку нету теперь никаких кортежей, а инфантеро, к квадрилье которых ты бы хотел примкнуть, чтобы как следует овладеть наукой, ездят в лимузинах с затемненными стеклами, лимузины носятся по дорогам и ни в жизнь не остановятся перед нищим, как ты»«А с чего это вам мне помогать, а?»спросил распаленный Микки, от услышанной речи опьянение как рукой сняло, ясность вернулась, Микки дрожал. «И то правда, у меня есть свой интерес,ответил Кит,могу предложить сделку любого рода» И он вытащил из карманов целый ворох расцвеченных листочков. «Ты хочешь обменять это на картинки, да?»спросил, ухмыльнувшись, Микки. Он мельком увидел портреты разных мужчин, в анфас; сбоку, порой размытые, порой, разумеется, в гриме, в разных местах и разных позах. «Ты кого-нибудь из них уже видел?»спросил Кит.«Нет,ответил Микки,они тебя побили?»«Нет,сказал Кит,я их ищу, потому что это моя профессия, яохотник за головами»«Тебе нужна моя голова?»спросил Микки.«Нет,ответил Кит, засмеявшись,но одни головы прячутся за другими, по головам можно пробраться к тем, что повыше Так мне удалось поймать одного нацистского преступника, ты его знаешь, он был врачом, проводившим эксперименты»«Нет, не знаю»,ответил Микки.«Что ж, я точно уже не помню,продолжал Кит,кажется, он пересаживал своим жертвам мозг обезьян, или наоборот, я забыл» Кит и Микки шли все дальше. Дорога стала совсем серой, по обеим сторонам простирались скошенные поля, выглядевшие, словно гладкая шерсть той породы собак, окрас которых называют «кофе со сливками», говорят, они очень ласковые; виднелись три кривые сосны и уличные зонтики у ограды обычного тихого домика с зеленой кровлей; дальше поля переходили в заросли; на горизонте, где скрывалась дорога, небо расцвечивали фиолетовые и желтые полосы.
Кит исчез, пообещав Микки, что они еще свидятся, и составив для него небольшой план: шел слух, что заводчики собираются устроить где-то в округе празднество; где именнонеизвестно, это хранят в секрете до последнего часа, чтобы избежать неурядиц; в ближайшие дни задачей Микки будет раскрыть тайну, поскольку, если удастся попасть на празднество, это сыграет ему на руку, его может заметить кто-нибудь из заводчиков или импресарио, или великих инфантеро, которых всегда приглашают и которые могут стать для него, если удастся себя зарекомендовать, кем-то вроде наставников Отныне он будет болтаться меж предместьями, по которым ездят фургоны с детьми на продажу,заслышав стенания, можно проникнуть туда, где их держат перед сражением,и центром города, там в большом отеле остановится самый прославленный инфантеро, «звезда», он перед празднеством отправится вместе с импресарио на встречу с заводчиками и хозяевами арены, чтобы заключить сделку; они тоже могут привести Микки на место будущего состязания. Если в пригороде все окажется на мази, он должен по ночам стеречь стратегически важную местность, по которой пролегают пути торговцев, это в южном районе, туда направляются грузовики с детьми, стараясь избежать встречи с таможенниками и полицией. Там постоянно орудует банда молодых парней, они организовали тайный пограничный патруль и берут мзду с перевозчиков, которые не в силах сопротивляться такому дикому вымогательству, когда не просто расспрашивают о целях поездки, но еще и навязывают свою протекцию, за нее надо отдать часть голов. Бедняги вынуждены потом оправдываться перед хозяевами, ссылаясь на случаи тифоидной лихорадки или нервного истощения, из-за чего могут уничтожить всю партию Микки сумеет затесаться в такую банду, только надо вооружиться хорошим ножом.
Перед тем, как приступить к выполнению плана, Микки пошел помолиться Черной Деве. Костюм был по-прежнему несовершенен, а следовало сделать так, чтобы к нему отнеслись с уважением, и вот Микки угодил в ловушку благочестия, прихватив с собой тонкий мусорный мешок, который можно легко смять или превратить в нечто пышное. Черная Дева была девой надежды, она протягивала руки к пришедшему, выступая из центральной ниши, к которой вела аллея из свеч, она стояла в самом центре часовни, у Черной Девы не было никаких соперниц, здесь находился только ее алтарь, и все, склоняясь, вставали перед ней на колени. Дверь часовни никогда не запиралась и зимой служила приютом бездомным, место это было священным и прославилось многими чудесами, которые, казалось, происходили сами собой, никто не стремился войти сюда силой, Микки пробирался меж горящих светильников, уверенный, что пришел первым. Он хотел помолиться. Подождал, пока закончит старушка, больше никого вокруг не было. Он опустился на колени у ниши и собрался поцеловать ноги статуи. Но ног у нее не было. Черное атласное одеяние ниспадало до самого пола, Микки его приподнял: ткань держалась на суживающихся к талии стальных дугах, у статуи не было ни ступней, ни ног, а в темноте, чуть выше, казалось, располагался каменный блок, с которого, словно множество папильоток, свисали ленты. Микки не хватило времени все как следует разглядеть, по телу его пробежала судорога, и он вытащил голову из-под полога, бережно вернув все на место. Зарылся лицом в атлас, будто собирался сморкнуться или вытереть слезы. Но на самом деле он лишь вдыхал запах, в котором сочеталось удушающее множество различных оттенков: конфитюр и цвель слились воедино, пьянящая пыль навевала мысли о ладане и бурых водорослях, воспоминания об ароматах накладывались друг на друга, словно кадры при многократно повторяющейся экспозиции, он касался ткани лицом и от нее будто бы отделялись крошечные вихри, пахнущие гнилыми фиалками и нагревшимся на солнце галечником, сладкой губной помадой и накладными прядями. Новая судорога заставила его отпрянуть, он поднял голову: на платье была прозрачная, богато украшенная золотая риза, к которой крепились сотни записок с молитвами: на английской булавке виднелись сложенные бумажки, которые уже пропитала ржавчина, молитвы должны были стать нестираемыми, но казалось, что из них потихоньку сочились слезы, смывавшие все слова; висели там, как на рождественской елке, серебряные украшения в виде различных частей телаизображения детских носов, ног, легких, измученных холодом, кашлем; казалось, вдоль ризы струится само детство, льнет к золотым нитям, стеная, старается укрыться под тканью или, смеясь, переливается на поверхности россыпью бликов. Микки подумал, что ему тоже следует написать записку. Он зашептал: «Я украшу свою голову вереском, мой убор будет похож на маленький лес, кудри будут из незабудок, на лбу вырастет висячий сад, сооружу специальную шпалеру, которую закреплю за ушами, буду идти с этим сооружениемстебельки раскачиваются в разные стороныподойду к ребенку, высоко подняв голову, затем склонюсь пред ним, чтобы он отведал яство из взбитых волос; на спине у меня будет стоять корабль, я опущусь долу перед ребенком, чтобы он взошел на борт» Он разглядывал статую: поверх ризы, под покровом виднелись восковые руки, украшенные перстнями, казалось, в них зажата одна из записок, которую следует расшифровать и исполнить, но руки в нерешительности не двигались, они никогда не решатся. Из-за огромного покрова, под которым можно было спрятаться подобно плакальщице на могиле Каймана, прочее убранство казалось почти бесполезным, покров тяжело ниспадал на плечи, пуская по темным, местами переливающимся складкам изветшавшей ткани серебристые узоры, расцветавшие порой звездами, а сверху была корона, почти невесомая по сравнению с настоящим металлом, и никакие листья увянуть на ней не могли. Запыленный восковой лик обрамляла густая кудель под траурным капюшоном. Микки заметил, что недвижимый лик страшно пленителен: тяжелые молочные веки, застывший взгляд, невзрачный рот, но на щеках сверкали хрустальные слезы, Черная Дева оплакивала грехи всего мира, неся на себе бремя огромного сверкающего покрова, составленного из звезд и креста. Микки набросился на нее, не стесняясь: он схватил за край платья, оказавшегося теперь просто куском ткани, намотанным на металлический остов, который представал взору, пока Микки сгребал потрескивавшую ткань в охапку и пытался засунуть в сумку. Но конец прочно крепился к основе, ножниц у Микки не было и он с силой рванул материю на себя: вся риза рухнула наземь, словно гора игрушек, ломая восковые детали, звеня колокольцами, в облаке золотой пыли в одну сторону полетела детская нога, в другуюзаписка, раскрывшая наконец при ударе тайну, Микки поднял записку, там было написано: «Помни обо мне!» Микки осталось забрать самый большой кусок ткани, то есть покров, он постарался сделать это поосторожнее, чтобы не повредить лик: он должен был встать рядом со статуей, которая просвечивала теперь насквозь, и аккуратно отколоть головной убор: тот был так хорошо закреплен по кругу, что Микки лишь изранил пальцы, покров оставался на месте, впитывая кровь из маленьких ранок, и никак не хотел отцепляться. Тогда Микки встал на цыпочки, чтобы снять величественную корону: она оказалась так богато украшена, что было чем расцветить любой роскошный костюм. Корону сдвинуть с места оказалось легко, и она очутилась на дне сумки поверх атласа. Перед тем, как уйти из часовни, Микки глянул на Деву в последний раз. Теперь это была просто оголенная женщина, и даже более, чем оголенная: лишенная не только убранства, но еще и плоти, костей, всякой своей материальности. Совершенное насилие вызвало на ее лице то выражение, в котором она так долго себе отказывала: глядя на Микки, Черная Дева улыбалась.