«Последний раз я был здесь больше пятидесяти лет назад, подумал Фабер. Удивительно. Насколько я могу судить, здесь ничего не изменилось. Хотя нет! Тогда здесь не было столько свечей. Мила всегда приносила с собой две, во второй военный год их уже не хватало, на них ввели карточки, потому что во время воздушных налетов выключали электричество. Самое позднее в 1942 году я был здесь в последний раз, так как в том году наш дом в Нойштифте реквизировали, и мама с Милой перебрались в Брегенц, ну а мне «позволили» пойти на службу в немецкий вермахт, чтобы заслужить прощение, как сыну преступника, который сбежал от нацистов за границу».
Мира беззвучно шевелила губами.
«Она, наверное, молится Черной Мадонне, подумал Фабер. На каких только языках за многие сотни лет не молились этой Мадонне? Сколько было просьб и мольбы? Не только со стороны верующих, но и из уст тех, кто находился в большой нужде, беспомощный и беззащитныйкак Мила например, добрая католичка и к тому же добрая коммунистка».
Внезапно Фабер почувствовал дрожь во всем теле, на лбу выступил пот, и он услышал, как стучит кровь в его висках.
5
«Только не вздумай умирать в часовне!»
Покачиваясь, Фабер пробирался между туристами, пот заливал ему глаза, он тяжело дышал. Наконец он вышел на воздух, прошел пару шагов вперед, упал на зеленую лавочку и вынул упаковку нитроглицерина из кармана. В то время как он открывал пузырек, несколько драже выпало и откатилось в сторону. Руки у него дрожали, но все же ему удалось положить две крупинки в рот и проглотить. Что, подсел «на колеса», спросил его однажды друг, который лечил его от пристрастия к алкоголю и который заметил, что у него на некоторое время развилась медикаментозная зависимость.
Скамейка стояла в тени старого дерева. Никто из множества окружавших его людей не обращал на него внимания, и он был рад этому, потому что он очень стеснялся умереть на людях, и единственным утешением могла быть мысль, что утром он надел свежее белье и подстриг ногти на ногах.
«Две коробки с порновидео лежат на чердаке моего дома в Люцерне, подумал он. Я уже целую вечность собираюсь от них избавиться. Теперь слишком поздно. Если их обнаружатах, да плевать на них!
«Нитроглицерин не помогает, иначе у меня давно снова болела бы голова. Значит, нет, подумал он, протяну ноги!»
Он тяжело дышал, воздух вырывался с шумом, но никто из проходивших мимо не заметил, в каком состоянии он находился.
«Я ведь счастливый сукин сын», подумал он. Затем он начал вспоминать тот давно прошедший зимний день в Шармойне.
Его старый друг Вальтер Маркс был юрисконсультом в издательстве Фабера.
«На следующий год 21 июня Вальтеру исполнится семьдесят лет, подумал он. Мое семидесятилетие мы некоторое время назад отпраздновали в Венеции, в отеле «Киприани» Той зимой я работал в Париже на Роми, обворожительную Роми Шнайдер. Как сильно я тобой восхищался, уважал и любил, Роми, подобно всем, кто тебя знал. Я переписывал для тебя сценарий, потому что тогда ты еще не говорила по-французски без акцента, а киношники непременно хотели иметь на пленке твой голос, а не голос дублера. Именно поэтому во всех твоих первых фильмах из тебя делали немку, которая бежала от нацистов или приезжала во Францию по делам, однажды ты была даже дамой из Страсбурга. Тогда я делал из тебя немецкую еврейку, которой удалось с маленьким сыном бежать в Париж. String of pearls. Перед рождественскими праздниками я закончил работу, и тут в Париж позвонил Вальтервот так, ура, круг замкнулся! и предложил провести Рождество и Новый год вместе в Швейцарии, в снегах, в «Почтовом отеле» в Вальбелле недалеко от Ленцерхайде. Этот отель превосходен.
Как там было шумнои почему это люди производят столько шума? По вечерам мы с Вальтером сидели в этом отеле перед камином и обсуждали разные вещи, но чаще мы просто молчали и смотрели на языки пламени. В первой половине дня мы совершали длительные прогулки по расчищенным дорогам через лес и засыпанную снегом равнину. Ожерелье, ожерелье, ожерелье. Ассоциативное мышление по типу Фабера, не так ли, Ирене? Вокруг нас возвышались гигантские горы, над нами висело по-зимнему голубое небо, и мы были счастливы, так счастливы. Однажды на санях, запряженных лошадьми, мы выехали из Ленцерхайде высоко в горы до того места, которое называлось Шармойн. Воздух поредел, лошади пошли медленнее, от их тел валил пар. Нашим кучером была пожилая женщина, она закутала нас в толстые одеяла, и мы снова на некоторое время затихли и не смотрели друг на друга. И вот в самый разгар лета много лет спустя на зеленой скамейке под старым деревом перед Каленбергской часовней я ясно представлял себе все те краски, которые я тогда видел, они были совершенно фантастичны, словно бы и не с этой планеты, и чем сильнее становилось потрясение, которое я испытывал, тем яснее становилось мне, что тех людей, которые верят в Бога, можно понять.
В Шармойне мы заказали в старинном каменном доме горячий гороховый суп с салом, и возница ела вместе с нами, она прикрыла лошадей тяжелыми попонами и повесила им на шею мешки с кормом. А потом возница сфотографировала нас вместе, когда мы снова уселись в сани и покатили вниз в долину, после того как побывали так близко к небесам.
«Этот день я не хотел бы позабыть, да я и не забыл его», подумал Фабер, когда сильная головная боль вырвала его из воспоминаний.
Нитроглицерин все же подействовал. Он просидел на скамейке не больше минуты и вот уже чувствовал себя намного лучше, и смерть снова отступила на неопределенный срок. Он бросил взгляд через площадь с ее магазинчиками, обзорными трубами, автобусами, людьми и увидел черный «мерседес», который припарковался напротив него перед закрытым ресторанчиком. Позади автомобиля стоял молодой человек в солнечных очках. Фабер хорошо видел его плечи и руки, но почти не видел лица, потому что солнечные очки были очень большими. Молодой человек поставил видеокамеру на крышу автомобиля и снимал его.
«Он делает это уже некоторое время». Слегка покачнувшись, Фабер приподнялся. Молодой человек быстро убрал камеру с крыши, забрался в «мерседес», за рулем которого сидел другой молодой человек, дверь захлопнулась, и машина резко взяла с места. Фабер еще успел прочитать регистрационный номер и записал его на бумажке. «Ну вот, подумал он с безрадостным удовлетворением, началось. Все и так продолжалось слишком долго».
Роберт!
Он обернулся, когда услышал голос Миры. Она стояла у входа в часовню, и он пошел к ней навстречу.
Что с тобой? Она озабоченно посмотрела на него.
Ничего, а что такое?
Ты весь белый.
Ерунда.
Нет, правда.
Ну, может, и так, сказал он. Это была длительная прогулка. Я думаю, нам стоит вернуться, и я смогу прилечь. Я всегда делаю это после обеда, пару часов, если позволяют обстоятельства. Тебе это тоже не повредит.
У тебя действительно все в порядке?
Действительно, сказал он. Я больше не мог оставаться в часовне. Со мной такое случается в церквях.
Надеюсь, Черная Богоматерь поможет Горану, сказала она.
Да, сказал он. Я тоже надеюсь.
«От порновидео нужно избавиться как можно быстрее, подумал он. Я позвоню одному другу в Люцерн».
6
Фабер вел машину очень осторожно по Хоэнштрассе, которая изобиловала поворотами, вниз, в Гринцинг, и наконец доставил Миру в гостевой дом. Перед пансионом «Адрия» он вышел сам и запер машину.
Вечером они планировали вместе посмотреть передачу «Клуб два» посвященную трансплантации органов. Мира обещала приготовить бутерброды.
Фабер прошел в свой номер, жалюзи на окнах были опущены. Зайдя в душ, он долго стоял под струями воды, которые делал то горячими, то холодными. Затем он вытерся насухо, сел в пижаме на край кровати и позвонил Ренате Вагнер в редакцию. Его сразу же с ней соединили, и он узнал ее голос.
Это Фабер. Мы можем поговорить?
Минутку, сказала она, я только включу генератор помех. Готово. Что случилось, господин Фабер?
Свой новый адрес он сообщил ей сразу же после своего переезда в пансион. Теперь он рассказал ей о человеке в солнечных очках, который снимал его на Каленберге, и его коллеге, с которым тот сразу уехал на «мерседесе», как только их заметили