Он показал Мире эту красивую улицу, которая словно забором была обсажена большими деревьями, и он рассказал ей о своем отце, которого он звал просто Томми и который к тому времени уже сбежал в Англию. За конечной остановкой сорок первого маршрута улица становилась очень узкой, и Фабер, свернув здесь направо, поехал вверх по круто поднимающейся в гору улице с роскошными виллами. В конце улицы налево и вверх можно было пройти к кладбищу, на котором была похоронена его мать. Вдоль равнины дорога вела до Нойштифта.
Перед ними простирались теперь гигантские виноградники на западных склонах Венского леса. Фабер различил променад с многочисленными деревьямиаллею ореховых деревьев своей юностии большой луг Оттингера, где он катался на лыжах.
«Здесь ничего не изменилось, подумал он. Даже мелочи остались прежними». Перед домом с высоким железным забором и калиткой находилась небольшая парковка, где он оставил свой «опель». Когда он был маленьким мальчиком, в воротах был скрытый механизм, чтобы их открывать, он рассказал Мире об этом и о том, что мама часто вывешивала на широких опорах забора большой белый лист картона с большой красной точкой.
После бегства Томми мы были так бедны, что мама была вынуждена сдавать комнаты, и она вместе с Милой готовила и прибиралась для чужих людей. Квартиранты менялись, и когда комната освобождалась, то кусок картона снова появлялся на заборе. Мама написала на нем, что здесь сдается прекрасная комната с полным пансионом.
А зачем она нарисовала красную точку? спросила Мира, в то время как он уже нажал на звонок.
Тогда она еще делала плакаты и модные рекламные фотографии, сказал Фабер, например чулок. Две подруги были моделями, и каждый раз, когда проходил сеанс, меня отсылали в сад. У мамы была большая камера из ценного дерева, еще со стеклянными пластинами вместо пленки. Эти пластины я, конечно же, искал и находил. Красивые ноги в шелковых чулках со швом, туфли на высоких каблуках, черные трусики, все в черно-белых цветах негатива, я потрясенно рассматривал все это и мастурбировал; это был мой первый сексуальный опыт. Ни одного плаката матери так и не удалось продать, да и с фотографиями чулок она имела мало успеха, но она не сдавалась, нет, моя мама никогда не сдавалась. Она объясняла мне и Миле, что такая вот красная точка заинтересует людейдаже если они проходят мимо на значительном расстояниитак что они подойдут к забору, чтобы прочитать текст. У мамы тогда каждая марка была на счетус Томми в Англии.
Когда зажегся свет возле камеры слежения рядом с панелью звонка, то раздался приятный женский голос:
Да?
Фабер посмотрел в объектив, назвал свое имя и сказал, что долгое время жил на этой вилле и хотел бы показать своей даме сад и сам на него полюбоваться после всех этих лет.
Дама с приятным голосом была очень любезна. Она попросила немного подождать и наконец появилась сама, стройная, темноволосая, в длинных брюках и свободной рубашке, и отперла перед ними ворота. Она провела Миру и Фабера мимо виллы вниз по каменным ступеням до входа в сад, немного поговорила с ними и оставила их наедине.
Следующая лестница привела Фабера с Мирой в глубь сада. Это были те самые камни, серые и потертые непогодой, но крепкие, и старик подумал, что видел их в последний раз до того, как он уехал в Берлин, то есть сорок лет назад.
Фабер двигался как во сне, и Мира молча шла рядом с ним через луг со свежеподстриженной травой под кронами больших старых деревьев. Все было так же, как и сорок лет назад, отсутствовало только несколько деревьев, среди них абрикосовое, которое спилили. Мила варила плоды в больших кастрюлях, и еще кипящий абрикосовый мармелад разливали в стеклянные банки, закрывали горлышки вощеной бумагой, стягивали резинками и хранили на чердаке для зимы. Все это он рассказывал, когда они шли с Мирой через сад его детствачто таким же образом Мила варила сливовое варенье и еще варенье из черной бузины, три больших куста которой стояли в те времена в саду. Они тоже исчезли.
Наконец они остановились под той самой яблоней, где у Фабера был домик и где он целыми днями читал, он хорошо помнил имена писателей и названия книг и назвал их все, в заключение он еще сказал Мире:
Торнтон Уайлдер и «Мост короля Людовика Святого»!
Это одна из самых прекрасных книг на свете, сказала Мира.
Что за грандиозная притча! Где-то в Перу обрушивается мост, и пять человек с совершенно различными судьбами разбиваются насмерть. Один монах прослеживает их жизненный путь. Почему именно эти пятеро и в данный конкретный момент? Живем ли мы и умираем, подчиняясь случаю, или мы живем и умираем в соответствии с определенным планом?
Мира с улыбкой посмотрела на Фабера.
Я тоже могу процитировать кое-что, сказала она. «Многие говорят, что для нас вообще не существует понятия знания, так как для богов мы не более чем букашки, которых мальчишка ловит и убивает летним днем; другие же говорят, что воробушек не потеряет ни единого пера, чтобы не было на то дозволения Господа». Ты ведь тоже не веришь в случай, не так ли?
Ни в коем случае, сказал Фабер. Все предопределено, все, и если взять на себя труд, проследить все причинные связи, то можно доказать даже то, что мы оба должны были именно сегодня оказаться под этим старым яблоневым деревом.
Ты это потрясающе объяснил.
Потрясающе, да?
Ммм, произнесла Мира голосом, который напомнил мурлыканье довольной кошки. Она смотрела на него, и маленькие золотистые точки блеснули в ее темных глазах; было лето, удивительное, сияющее лето.
Фабер наклонился к ней и поцеловал в губы, а она обняла его, и они еще долго так стояли. Когда они наконец разомкнули объятия, Мира тихо спросила:
Горан поправится, правда?
Непременно, сказал он.
Это был глупый вопрос, сказала она. И я глупая женщина. Как же иначе ты мог ответить, мой бедный? Она посмотрела вверх на виллу. Раньше все выглядело точно так же?
Да, сказал он. Или нет, подожди-ка! Когда мы были бедными, во время войны уж точно, пока у нас не отобрали дом и я не был мобилизован в вермахт, Мила насадила вверху возле лестницы грядки с овощами: с зелеными бобами, которые здесь, в Австрии, называют физолен, помидорамипарадайзерами и морковьюжелтой репой, а также кольраби, салатом, клубникой и красной смородинойздесь ее называют рибисельн
Как ее здесь называют? Мира засмеялась.
Рибисельн, сказал Фабер. Смешно?
Не смешно, очаровательно, это звучит очаровательно, сказала Мира. Значит, рибисельн.
Да, сказал Фабер. И все это она сажала, потом убирала, чтобы мама могла меньше покупать для нас и наших квартирантов. Когда в сорок восьмом я вернулся, на грядках уже росла трава, и Мила была мертва, и Томми тоже «Трупы под Ватерлоо высотой с башню» Тебе это знакомо?
Нет.
Стихотворение Карла Зандбурга. Его я тоже читал на яблоне. Великий американский поэтэтот Зандбург. «Трупы под Ватерлоо высотой с башню, процитировал он. Под Иперном и Верденом они поднимались ввысья трава, я справлюсь»
Прекрасно, сказала Мира.
Просто превосходно.
Но и очень печально.
Да, сказал он. Очень печально.
2
Много часов спустя после того, как ему удался побег из глубокого подвала в доме у Нойер Маркта возле Планкенгассе, Роберт много часов спустя сидел на окраине города на постоялом дворе, который был окружен, казалось, бесконечными виноградниками. Они мягко соскальзывали вниз по склонам в низину, на которую уже опустились тени.
И вот чем закончился роман «Удивляюсь, что я так весел»его первый роман:
Он был один в пивной. Перед ним стоял бокал вина. Фабер смотрел из окна на простирающееся под его ногами море домов. Надвигалась ночь. Он должен был продолжать путь.
Дальше? Куда?
Он больше не мог думать. Им овладела безграничная усталость, когда он вот так сидел в длинном, постепенно темнеющем помещении. Куда? Он не знал этого. Для него ничто не изменилось. Его гнали все дальше. Его бегство еще не завершилось. Да и будет ли у него когда-нибудь конец? Ему на память пришли слова, которые ему сказала Сюзанна, когда они вместе были в подвале во время налета: