Это наш священник, сказал Белл.
Добрый день, сказал великан. Его голос был одновременно уверенным и мягким.
Господин священник Георг Ламберт, господин Питер Джордан, представил их друг другу Белл.
Очень рад с вами познакомиться, сказал Ламберт. Я много слышал о вас! Вообще-то я дьякон, а не священник. Я работаю здесь в госпитале Святой Марии и в детской клинике в ЦКБ. Раньше, до собора
Здесь можно разговаривать? спросил Фабер.
Не беспокойтесь, сказал великан. Мальчуган спит очень крепко Ну так вот, раньше, до собора, чтобы стать священником, надо было принять так называемое специальное рукоположение. После собора дьяконское служението есть душепопечение без священнического рукоположениябыло введено как постоянное установление; между прочим, и для уменьшения нагрузки на священников. Приходить к людям, которые нуждаются в моей помощи, это мне нравится. Ламберт улыбнулся. Моя церковь оставила мне свободу действий в этом. Я доступен для всех: для католиков, протестантов, мусульман и евреев, для тех, кто совсем не верит в Бога, для детей и взрослыхдля каждого, кто хотел бы поговорить со мной. Здесь мне пришлось проводить буквально все: венчания для врачей и сестер; беседы со взрослыми, у которых нет сил продолжать борьбу; попечение о больных детях, три, четыре года и часто, к сожалению, до самой смерти, в сущности об умирающих; отпевание Мы действительно можем поговорить, сказал Ламберт. Горан не слышит нас. Но, несмотря на это, он знает, что я рядом. Он чувствует это. Он просил, чтобы я пришел. Этого просят многие дети. Со многими я играю, или мы слушаем музыку по магнитофону, или они рассказывают мне о своих страхах. Случается, что они часами молчат, а я просто сижу рядом с ними. Для многих это то, чего они хотят больше всего.
Белл сказал:
Я оставлю вас. Мне надо на прием. Мы увидимся позднее. И он покинул отделение.
Среди наступившей тишины Горан едва различимо сказал:
Прикрыла собой
Дьякон сел на небольшую скамеечку и сделал приглашающее движение. Фабер последовал его примеру.
Когда он позвал меня, то еще не спал, сказал Ламберт. Его родители были застрелены в Сараево снайперами, не так ли? Он выжил, потому что его мать бросила его на землю и прикрыла его своим телом. Ее тело изрешетили пули, ее кровь буквально пропитала его. Он снова и снова рассказывает об этом врачам. Я боюсь, это еще станет очень большой проблемой.
Для него?
Для всех нас, сказал Ламберт. Если он останется жив.
Этот человек произвел на Фабера впечатление своим спокойствием и серьезностью. Он хотел слушать этого мужчину, узнавать от него все больше и больше, почти как тот репортер, которым он однажды был. Он чувствовал, как от одного только присутствия этого человека на него снисходит покой.
Вы сказали, что присутствуете и на погребениях?
Ламберт кивнул.
Но как такое возможно у мусульман, например, или евреев?
Все возможно, ответил дьякон. Конечно, на погребальные ритуалы приглашаются свои священнослужители. Но и они, и родственники умершего ребенка часто просят меня тоже присутствовать. Часто случается так, что я наведываюсь к осиротевшим родственникам еще долгое время спустя. Я говорю им, что это хорошо и правильно, что они долго, очень долго скорбят. Способность долго скорбетьэто нечто чрезвычайно важноеи вместе с тем редкое явление. Вспомните о Митчерлихе и о его книге «Неспособность к скорби», обо всем том ужасном, что только может произойти, если человек или даже целый народ не способен по-настоящему горевать о чьей-то смерти, о шести миллионах умерших, о шестидесяти миллионах умерших Ламберт замолчал. Он долго смотрел на Горана, который лежал за стеной из сетки и тяжело дышал. Наконец он снова заговорил так, словно хотел уйти от своих мыслей:Я, знаете ли, дипломированный массажист, могу делать детский массаж. Но после тех событий, которые заставили епископа Венского раньше времени уйти на пенсию, я могу заниматься этим только по письменному распоряжению врача и с согласия родителей. Главноеэто доверие. Без доверия вы мало чего добьетесь, у кого бы то ни было.
К вам много обращается взрослых?
Да, много. Прежде всего, конечно, близкие детей. Но также и сестры, санитары и врачи, как женщины, так и мужчины. Снова и снова Вы, наверное, уже слышали об этих «Burn-out»-случаях.
Да, сказал Фабер.
Прикрыла меня собой, пробормотал неразборчиво Горан.
Мы столкнемся с очень неприятной ситуацией, если ему удастся выжить, сказал дьякон.
Откуда вы знаете?
Я не знаю. Я чувствую это, господин Джордан. А то, что я чувствую, обычно сбывается, к сожалению Ламберт снова замолчал и посмотрел на свои руки.
Эти случаи синдрома сгорания осторожно напомнил Фабер.
Люди, которые постоянно имеют дело с жизнью и смертью, истощенные, надорвавшиеся, больше не справляющиеся со своей профессией. Люди здесь делают для ребенка все, что только возможно, месяцами, годамии иногда он все же умирает. Есть люди, которые не могут этого больше выносить.
И тогда вы с ними разговариваете?
Да. Меня может позвать каждый, к себе домой, в свой кабинет, в кафе. Меня всегда можно вызвать по мобильному телефону. Здесь, под самой крышей, есть и небольшая красивая часовня для всех! И тогда снова становится чрезвычайно важно, чтобы эти люди, у которых часто совершенно другие проблемы, чувствовали, что они могут мне доверять. Довериеэто самое важное. А самое простоеего завоевать.
Простое?
Да, вы просто должны Я хотел сказать, что я стараюсь делать так: тем, кто приходит ко мне со своим отчаянием и своими проблемами, я в первую очередь даю понять, что сам познал и глубочайшее отчаяние, и неразрешимые проблемы в своей жизни, в своей семье. И поэтому я очень хорошо понимаю все, что мне доверительно сообщают. Что я никого не буду осуждать за то, что у него недостает сил, потому что я сам очень часто этих сил не имею. Что для меня все люди одинаково ценны, с этого надо начинать, вы понимаете? С доверия. Вы можете по-настоящему доверять только тому человеку, про которого знаете, кто он такой. Это действует и в обратном направлении: как я стараюсь помочь кому-то, так и другие помогают мне.
«Трус, протяни руку другому трусу», сказал Фабер. Это название американской театральной пьесы, которую я переводил после войны. Я не хотел быть бестактным, мне просто вспомнилось это название, прошу меня простить!
Не извиняйтесь, сказал Ламберт, это действительно так. Слабый, хромой, слепой, отчаявшийся, боязливый, возьми другого слабого, хромого, слепого, отчаявшегося, боязливого за руку! Взгляните на мою жизнь! Я был массажистом и был женат на итальянке. Мы очень любили друг друга. Она забеременела. Мы отправились в отпуск в Италию. Роды были преждевременными. Ребенок умер. Моя жена тоже Ламберт поднял глаза на Фабера. Я впал в такое отчаяние, что хотел убить себя. Но рядом оказались итальянские родственники моей жены, они дали мне столько любви, столько сострадания и понимания, что я мог им полностью довериться, и бесконечное отчаяние оставило меня. С вами мы сегодня встретились в первый раз, а большинство здешних обитателей хорошо знает, что я пережил в прошлом, а тем, кто не знает и приходит ко мне, я рассказываю об этом. Я снова женат, и у меня есть сын, но тогда, в Италии, я решил стать дьяконом, так как захотел передавать дальше то, что подарили мне эти люди, попытаться передать это другим людям в этой стране, в которой так мало тепла и так много равнодушия. Это замечают все, кто приходит ко мне: что я испытываю такой же страх, как и они, что я так же беспомощен, так же боязливда, да, боязлив, так же сержусь и ярюсь против Божьей несправедливости, когда Он позволяет ребенку умереть или допускает, что кто-то перегорает от собственного самопожертвования.
Это помогает врачам и сестрам?
Очень часто. И многие становятся очень сильными, хотя думали, что они слишком слабы.
А случаются настоящие случаи синдрома сгорания?
Как правило, до этого дело не доходит.