Санечка не отвечала. Она уже испытала высшую радость тела и сладко сопела, засыпала. Волька осторожно отнес ее в ванную, посадил, обмыл теплой водой, вытер и положил в кроватку. Сам сел рядом, гладил дочку по голове и продолжал говорить шепотом.
Петя Беркутов, наш зам начальника снабжения десять тонн стальных прутов налево продал. Да. Аты-баты. А с директором, Приговым не поделился. Нам Вачнадзе рассказывал. Хохма вышла. Продал он пруты колхозу «Литейный», дело обстряпал с председателем Васяниным. А этот Васянин давний корешок Приговский. Ну вот, вызывает Пригов Петюню и говоритты что же, Петруччо хренов, вытворяешь? Мои же прутья моему же кадру продаешь мимо меня! Мимо начальника снабжения. Мимо завода. К прокурору захотел, сволочь! Тут условным не обойдешься, как в тот раз с медяшкой. Тут три полновесных годика тебе светят. Или пятерик. Аты-баты на базар. И что ты думаешь, Санечка? Растрепали Петюньку на дознании. Прокурор-то рад стараться. Хищение социалистической собственности! Только хохма на этом не кончилась. На суде много грязного белья вылезло. Петюнька, говорят, орал в полный голос:
Топите меня, топите! И я вас всех в кислоте утоплю! Не отвертитесь! Хочу показания давать. На директора Пригова, зав. складом Добровольскую, любовницу его, и на старшего инженера Боткина.
А это куда тяжелей десяти тонн железного прута и ста кило меди весит. Потому что сырье опасное, да ещепреступная группировка, государственное дело пришить много. У прокурора челюсть отвисла от набежавшей слюны. Тут, говорят, и Пригов распсиховался. Петюньке грозил язык выдернуть, прикрикнул и на судью. А та взвилась. Бывалая баба, всего тут у нас накушалась. С Добровольской истерика. Боткин за сердце схватился, валидол ему дали. Публику из зала вывели, одного Вачнадзе оставили. У того нервы в порядке. О чем они говорили, не знаю. Только Петюньку-глупого потом все-таки засадили. Не помогла ему кислота. Против лома нет приема. Боткин в больничке отлеживается. Приговне поймешь, то ли под судом, то ли нет. На заводе болтают, Вачнадзе новым директором будет. Этотжучище. Ушлый. Снабженец старой школы. Не какой-нибудь романтик Весь Кавказ с нашего завода жить будет!
Тут Волька услышал скрип входной двери. Заботливо подоткнул дочери одеяло и вышел в коридор. Встретил жену. Сели чай пить. Потом легли. В постели Эля неожиданно для Вольки разрыдалась. Он принялся было её утешать. А она объявила ему, что беременна от театрального режиссера, что уходит к нему жить, уезжает в Ленинград. От горя и смущения Волька даже забыл сказать жене, что Санечку надо завтра везти к двенадцати к зубному врачу, а он не может уйти с работы.
Прошло еще тринадцать лет.
Волька оставил свою белую Ауди на подземной стоянке в здании фирмы. Решил пройтись. Поздняя осень в Тель-Авивечудесное время. Дышится легко. Шел и думал о том, что Санечке надо купить новые чулочкистарые поистрепались и некрасиво смотрелись на ее длинных чистых полированных ногах. Зашел в магазин. Знакомый продавец увидел богатого покупателя и сразу расплылся в подобострастной улыбке.
Шолом, господин Вольфсон, опять дочке презенты делать хотите?
Чулки новые хочу купить. Но не нейлоновые, а цветные, вязаные, теплые. Мерзнут ножки у моей куколки.
Продавец запричитал:
Такое несчастье, так тяжело, когда дети болеют Посмотрим Да, вот тут они, на полочке, только размерчик запамятовал
Средний давайте, на десятилетнего примерно ребенка
Понимаю-с, вот, посмотрите И теплые и с кружавчиками, подойдет?
Давайте, и эти, шахматные, тоже заверните
Волька вышел из магазина. Посмотрел на улицу, на дома. На секунду им овладело мучительно-экстатическое ощущение отчужденности. Дома, фонари, сумеречный ли-ловатый свет Чужой курортный город и он Его тело не хотело быть здесь, рвалось вон из этого лилового пространства как сошедший с ума жемчуг рвется вон из золотой оправы и падает на пол и скачет по паркету и закатывается в пыльный угол.
Он дернулся, кашлянул, с трудом взял себя в руки. Гулять больше не хотелось. Поспешил домой.
В почтовом ящике лежал помятый советский конверт.
Письмо. Оттуда. Как это всегда фатально. Лежит предмет. Ждет тебя, как крокодилантилопу. Потомхвать! Кажется, тещин почерк. Неужели не надоело ей жаловаться и денег просить? Как это гнусно, постоянно напоминать человеку о его боли. Потом прочитаю, не хочу вечер портить.
Из-за двери послышалось: «Папка-дябка, папка-дябка!»
Сейчас, сейчас, милая. Я должен переодеться
Нет, нет, нет Санечка одна. Одна. Как жемчуг.
Милая моя, солнышко мое, жемчужинка, я сейчас
Хочу подарки!
Будут подарки. Я тебе новые чулочки принес! Теплые, с кружавчиками и шахматные
Поцелуй-покажи! Поцелуй-покажи!
Волька вошел в помещение дочери. Это была роскошная, почти круглая комната, с огромной кроватью посередине. На полу валялись игрушкибольшие плюшевые звери. Игрушки висели на стенах и даже с потолка спускались веревочки, на которых качались оранжевые тигры и белые носороги. На кровати, под пунцовым атласным одеялом лежала Санечкарот ее был открыт, она смотрела неподвижными стеклянными глазами в потолок, искусственные зеленые волосы разбросались по белоснежной пухлой подушке Волька сел на кровать, распаковал и показал Санечке купленные чулки, положил их на одеяло, поцеловал дочку в холодную нижнюю губку, наскоро причесал ей волосы и вышел из комнаты, оставив дверь открытой.
Поцелуй, покажи, а сама на чулочки внимания не обратила ворчал Волька. Вошел в ванную. Разделся. Крикнул Санечке:
Малышка, не хочешь со мной в теплой ванной полежать? Места хватит. Ванная в его шикарной квартире была большая, там не только отец с дочерью, но и еще пять человек могли бы разместиться.
Папка-дябка, хочу-полежатъ, хочу-полежать заголосила Санечка.
Волька пустил горячую пенную струю, выдавил в воду' немного жидкого зеленого мыла и направился в комнату дочери. Выдернул ее одной рукой из-под одеяла, сунул под мышку как папку и отнес в ванную. Там он обернул ее холодное пластиковое тело специально припасенным для таких случаев тяжелым водолазным поясом и посадил Санечку, прислонив ее головку к изящному кафельному барьеру. А сам пристроился напротив, так, чтобы его правая нога легла ступней на промежность дочки.
Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана Да, моя жемчужинка, увили нашего Ицхака Прикончили. Вот тебе и Шир а-Шалом Фанатик пристрелил. Красавец Игаль
Игаль, игаль, повторяла Санечка.
Ах ты моя маленькая дурочка, куколка, девочка моя нежная, сладенькая моя конфеточка Рабин думал, с арабами можно о чем-нибудь договориться. Думал, думал и в суп попал (поет) Рош а Рош а-мемшала, ты на кладбище пошла Еники-беники клёц Клёци застрелили Рабина. И тут пирамида проклятая вверх ногами стояла. И все разрушилось. Не потому, что он хороший или плохой. А потому, что Израиль не хочет отдавать захваченные земли. Не может отдать. Верит до сих пор в старые обещания, которые сам себе и дал. Верит в Тору. А Тораэто финтер, квинтер, жаба!
Санечка на это откликнулась картаво: «Заба! Заба!»
Волька запричитал:
Шла машина темным лесом За каким-то интересом Инте-инте-интерес, выходи на букву С! Жаба пять, жаба пять, жаба триста тридцать пять!
Санечка тоже замурлыкала хриплым дискантом:
Заба пять, заба пять.
Не отдадут они землю. Жадные. Скорее дадут себя поджарить. А если отдадут, то нам точно конец. Сбросят нас в море. Поедем в Уганду или в Алабаму. Одна надеждаарабы сами себя загрызут. Истерзанный волчий народ. Воспаленные люди. Огненные петухи. А евреи? Спесивые кривляки! Религиозный маскарад устроили! Перед кем кривляетесь? Неужели и в самом деле думаете, что Он на вас сверху глядит? Божьи избранники! Надменные до скрюченности. Скачущие козлы. Бегут-спешат, (заговорил быстро) бегут-спешат-бегут-спешат. (Медленно, громко и безумно) Тик-так, тик-так! (Быстро) Тик-тик-тик
Санечка поддержала отца:
Тик-тик, так-так! Тик-тик, так-так!
Говорят, там с выстрелами какая-то неувязка. Везли долго. Холостые пули. Чепуха. Убили и ясно за что. Аты-баты!
Тут Волька громко застонал, но не от траурных мыслей, а от блаженства, распространяющегося волнами по всему его телу от большого пальца, залезшего в раскрытую резиновую вагину куклы