Повернулся и ушел от меня. Я закусил губу.
Однажды, шли мы все в автошколу. У Сальского, повидимому, было хорошее настроение, поэтому он позволил мне идти с ним рядом.
Я робко спросил:
Армен, ты куда после окончания школы поступать собираешься?
Вы, товарищ Сироткин не мой папа, не мой мама Поэтому, останемся на вы. На мехмат собираюсь.
Математиком хотите стать?
Не знаю. Мехмат я выбрал не из-за того, что там есть, а из-за того, чего там нет.
Как это?
Объясняю для малограмотных. Идеологии там не много. 24-го съезда и прочего дерьма
Напрасно надеетесь. У меня там двоюродный брат учится, так его научным коммунизмом так заели, что он в Кащенко отлеживался, и от армии его только белый билет спас.
Это я наврал для значительности. Не было у меня двоюродного брата-мехматянина.
С чем его и поздравляю
А что вас кроме математики интересует?
Марсель Пруст и Герман Мелвилл, Генри Дэвид Торо и Джойс, Сартр, Кафка и Хлебников, Гойя и Рембрандт, Делакруа и Поль Гоген, Майоль и Эдвард Мунк, хватит с вас?
Мне эти имена не известны. У нас книг не много дома. Чехов стоит и Гоголь.
И это не дурственно, батенька.
Еще есть, как его, Драйзер.
Вот скучища-то. А «Саги о Форсайтах» у вас нет?
Есть. И Анна Зегерс.
Не продолжайте, а то у меня истерика начнется Вы хоть в Пушкинском-то музее хоть раз были?
Это где?
На Луне. Да что я спрашиваю, не по Сеньке шапка.
Тут у меня от обиды слезы навернулись.
Для малограмотных, не по Сеньке шапкаон меня за полного дурака принимает. Правда я и есть дурак. Дурак и невежа. Но если ты умный, ты меня научи, а не унижай. Мне тебя обнять хочется, в губы поцеловать, а ты меня презираешь. А музей я посещу, дай только срок И книги прочитаю, я в юношеском зале в Центральной библиотеке записан.
Насупился и замолчал.
Сальский вдруг заговорил.
Я понимаю вас. Лучше, чем вы думаете, понимаю. Ваша жизнь мне ясна, как этот кленовый лист. Со всеми прожилочками. Ясны ваши желания и мечты. Знаю я, что ты хочешь, Миша Сироткин. Ты выше задницы не видишь ничего. Ты залупу мою сосать хочешь!
Он остановился, пристально посмотрел на меня и схватил руками за плечи. У меня от волнения чуть сердце не остановилось.
Сальский дрожал. Лицо его покраснело. Чувственные восточные губы сжались. Из черных глаз, казалось, вылетал огонь. Я с трудом выдавил из себя несколько слов.
Да ХОЧА, если ты этого хочешь и я люблю тебя. Дальше произошло вот что.
Сальский нежно поцеловал меня, потом отошел, неожиданно подпрыгнул и повис в воздухе. И долго висел
А затемрастворился, исчез. Я стоял, выпучив глаза. Сердце билось так часто, что я боялся, что оно разорвется. Ничего, прошло. Жизнь все время нас от нас самих уносит. Спасает.
В автошколе остальные, обогнавшие нас ученики, уже сидели на местах, и старый неопрятный учитель Александр Павлович Носиков объяснял, как работает двигатель внутреннего сгорания.
Жиклеры нельзя прочищать проволокой, иглами и другими металлическими предметами, предупреждал учитель. Заостренной спичкой можно, а еще лучшепродувать
Внезапно до меня дошлоСальский тут, сидит за два человека от меня, даже в тетрадку что-то пишет. Как же он сюда попал? Неужели прилетел? Посмотрел на него. Он ответил вежливым спокойным взглядом.
Сердце карбюратора трубка Вентури, интимничал Носиков. В центре трубки заслонка. А ты, Сиротин, почему не пишешь? Шибко ученый, да?
ЯСироткин, а не Сиротин.
Не умничай! Сироткин Заслонка регулирует подачу бензиново-воздушной смеси в камеру В какую камеру, Сиротин?
Сгорания, только яСироткин.
Сирота ты казанская, Сиротин. Не лови ворон, а записывай. Мечтатели тут, понимаешь
В следующий раз мне удалось поговорить с Арменом только через несколько лет. Оба мы были уже студентами. Я провалился на физфак, зато поступил в МАИ. Сальский учился, как и хотел, на мехмате МГУ. К тому времени я уже побывал в Пушкинском. И не раз. Полюбил и изучил старую голландскую и немецкую живопись. Прочитал и Сартра и Торо даже Марселя Пруста в переводе Любимова. Выходили тогда тома. Вначале было тяжело. Потом стало непонятно, как можно было жить без этих книг
Встретились мы случайно. В метро. На Октябрьской радиальной. Внизу. Чуть лбами не столкнулись. Я по его глазам сразу понял, что он меня узнал. Что он не уйдет.
Попытался быть развязным.
Ха, привет, Сальский.
Привет.
Ты что тут забыл?
По делам, по делишкам. А ты?
Я тоже краски тут наверху покупал в магазине для художников.
Малюешь?
Немножко. Пробую. Ты меня тогда с музеем пристыдил. Теперь часто там бываю. Ну и сам начал потихоньку рисовать. Даже поучился немного. У старых мастеров На Масловке
Это в доме, где одни ателье? Знаем, знаем Выставлять пытался?
Где уж, я ведь не член Союза.
В «павильоне пчеловодства» был?
Это зачем?
Выставка там была, нонконформисты свои работы показывали. Рабин, Целков
Даже не знал, что такое у нас возможно.
У нас ой как многое возможно Эх ты, сирота убогая!
Ты опять за свое слушай, а ты почему тогда убежал или улетел помнишь по дороге про трубку Вентури Носиков еще долдонил.
Все я помню, у меня как у гэбистов, никто не забыт, ничто не забыто.
Ну тогда ответь мои чувства прежними остались.
Как я это смог произнестине знаю. Язык сам говорил. Три толстяка пробежали где-то на периферии зрительного поля красная трубка Вентури, похожая на граммофонную трубу, продудела мне прямо в ухо как живая труба в мультфильме какой-то отвратительный сигнал. Передо мной вспыхнули вдруг два глаза дьявола я попытался закрыть глаза руками, пытался сказать что-то, но не мог, затем упал, провалился во тьму.
Когда пришел в себя, мы сидели на деревянной скамейке. Там же, в метро. Сальский поддерживал меня и несильно бил пальцами по щекам.
Очнись, очнись скорее, Миша Сироткин. Твой час еще не пришел.
А что случилось?
Ничего особенного, все хорошо, сказал Сальский. Все замечательно, только ты чуть под поезд не попал Я тебя от края платформы оттащил.
Спасибо.
Потом ты все про каких-то трех толстяков бормотал. Это что за чепуха?
Меня с отрочества фантазия мучаеттри толстяка ко мне приходят.
Да ты брат, с воображением. Я думал такое только автору может привидеться. Служебные демоны писателей любят. За твоим Олешей, думаю, целая свита носится. Но, чтобы на читателя перешли? Да еще на сироту А как ты вообще живешь?
Живу до сих пор вдвоем с матерью. Привести домой никого не могу. Вру матери про встречи с девушками. К Большому ехать боюсь
Понятно, понятно. Правильно делаешь, что к Большому не едешь. Там одни хмыри. Знаешь, мне одна идейка в голову пришла. Тут завтра у одних знакомых вечер будет. Особенный. Там будут только такие как ты и я. Понимаешь? Хочешь со мной пойти?
Да.
Тогда вот что. Я тебе сейчас запишу на бумажке мой номер телефона. Позвони завтра вечером, в шесть. Договоримся.
Борис вручил мне записочку и ушел. Я посидел немного и тоже пошел. На пересадку.
Весь день делать ничего не мог, только думал, думал и гадал. Волновался. Неужели эта, в уголовном кодексе не забытая сторона моей жизни, имеет право на существование? И как просто он это сказалтакие как ты и я. Это же посвящение в рыцари.
Ночью почти не спал. Три толстяка все время рядом были. Смеялись и рожи мне строили.
На следующий день в шесть звоню Армену.
Выходи из дома в полночь. Иди к Спортивной. Оттуда на Кировскую. Я тебя у памятника буду ждать.
Матери я сказал, что с девушкой на свидание иду. Покачала головой.
В полночь?
И замолчала. Мать меня не понимает, но жалеет. Нет у меня сил все ей рассказывать, объяснять. Выяснять отношения Сунула мне в карман трешку. Добрая.
До Спортивной шел не торопясь, наслаждался. Московская бурая ночь, прохожих не видно. Пространство гудит. Разговаривал со знакомыми с детства домами. Просил их меня поддержать. Говорил и с Метромостом. Его огромная асфальтовая спина всегда влекла меня своей укатанной протяженностью, скоростным захватом. Это не мост, а Моби Дик.