Чем больше я говорил, тем больше входил во вкус. Генрих очень внимательно слушал меня. А Ксения с улыбкой закрыла глаза.
Лицо немного вытянутое, чётко выражены скулы, а щёки впали немножко В ушах серьги кольцами, они ей очень идут. Кожа на шее на вид очень нежная слегка трепещет во впадинке у основания, а на теле то словно бархатная, то ерошится пупырышками Это либо от холода, либо от того, что называется возбуждением
Это не от холода, подала голос Ксения.
особенно на руках. Пальцы на руках тонкие, женственные на мизинце правой руки шрамик небольшой
Ксения засмеялась.
Собака в детстве цапнула!..
Грудь и не маленькая, и не большая, на левой около соска родинка, тёмная и крупная. Соски сильные, выглядят твёрдо, будто кнопка на дверном звонке. Даже хочется позвонить
Ну, позвони, Ксения открыла глаза и перестала улыбаться.
Я аккуратно нажал на ближний сосок «позвонил». Твёрдый. И затем провёл рукой по животу, остановившись в самом низу, возле полоски интимных волос. Ксения раздвинула ноги, чтобы я мог лучше видеть её «там». Она сделала это непринуждённо и совершенно без стыда, так просто, как если бы показала мне свою ладонь, а не
Мне трудно говорить об этом
Я на мгновение отвёл глаза и помолчал, собираясь с мыслями.
Никогда не видел это вот так. И, пожалуй, не смогу описать так же, как всё остальное. Но позвольте мне сказать иначе. В общем, что ли Я вижу женское место. То, что открывает человеку этот мир. То, чего этот мир одновременно и стыдится, и боготворит. Презирает и вожделеет. То, что приносит жизнь и любовь. То, из-за чего убивают и идут на смерть. Я думаю, это самое ужасное и самое прекрасное место человечества
Хорошо, остановил меня Генрих. В целом, ты справился. А теперь действуй.
Как? спросил я его.
Но он мне не ответил. Возникла неловкая пауза, которую сняла Ксения.
Так, как ты этого хочешь.
Тогда можно я потрогаю вас?
Да, трогай, и она опять закрыла глаза.
Я, волнуясь и боясь собственной наглости, слегка прикоснулся к кучерявинкам интимных волос, пробежал указательным пальцем по кромке половых губ, добавив к указательному средний, медленно раздвинул их и двумя пальцами погрузился во влажное лоно.
Ксения вздрогнула. И вдруг я, сам того от себя не ожидая, опустился на колени и со страстью поцеловал её туда. Там она была нежна, как кожица нектарина, горяча и солоновата, как слеза, и пахла свежестью талого январского снега.
Генрих встал и отошёл к окну. Открыл форточку. Закурил, молча поглядывая на меня.
Я тоже встал, снял брюки и трусы, надел презерватив и овладел его женой. Она всё это время казалась мне неподвижной и немой и только в самом конце, когда меня сотрясла хлынувшая струя семени, точно ожила.
Всё хорошо, улыбнулась она. В следующий раз не торопись, Ян. Будет ещё лучше. А пока полежи рядом со мной.
Я лёг рядом с ней, и мы просто лежали вот так, на спине, плечо к плечу, до того, как ко мне вновь не пришло крепкое желание. Увидев это, она перевернулась на живот.
Теперь сделай это так, как хочу я.
Генрих вернулся на стул и взял её за руку, чуть сжав её пальцы. А мне сказал тихо, но уверенно:
Действуй.
Я скинул старую резинку, надел новую и вошёл в его жену сзади, стараясь двигаться медленно и нежно, как она попросила. Но страсть, словно набегающая на песчаный берег вода, волна за волной, делала мои движения всё более быстрыми, более настырными, более агрессивными. И я отдался её напору. Волны превратились в толчки, а потом в удары и еле различимый стон, и в нём мне вроде бы снова почудились те самые непонятные слова, точно заунывная монотонная молитва.
Я хотел видеть глаза Ксении, я насколько мог заглядывал в них, но её взор был обращён к Генриху. А взор Генриха к ней. Они смотрели друг на друга, будто они только вдвоём, а меня нет. Я чувствовал их общий, единый взгляд, он был такой чистый ясный и спокойный каким бывает сияние солнца на закате, что меня почему-то охватила досада.
«Это же грязь, грязь, грязь! свирепствовали мои мысли. Как они могут делать вид, что её нет, что всё это чисто? То, что грязно, не может быть чистым, не может и никогда не будет!»
Я воспламенился и пожелал, чтобы их глаза стали неспокойными и мутными глаза Генриха вялыми и похотливыми, как беснующийся взгляд куколда, а глаза Ксении страстными и влажными, как её лоно, в котором всё ещё властвовал мой член.
Я рванулся ещё быстрее, ещё настырнее, ещё и ещё агрессивнее, чтобы достучаться до их чистого взгляда, обращённого друг к другу, оторвать их от него, заявить о себе, что вот он я: я есть, Генрих, и я сейчас трахаю твою жену; я есть, Ксения, и я в тебе, это ведь ты меня не правда ли? ощущаешь там, внутри себя.
Но они, глаза в глаза, рука в руке, не замечали меня. Будто они только вдвоём, а меня нет среди них. И тогда огонь взорвался во мне весёлым фейерверком и вылился, стремительно затихая и угасая. Вместе с ним враз смолкли и слова, похожие на заунывную монотонную молитву.
Я устало перевалился на спину, еле дыша. Стало холодно. Ксения поднялась и заботливо укрыла меня покрывалом, перед тем аккуратно сняв использованный презерватив.
Там, в коробке, остался ещё один. На третий раз, напомнила мне она. Но это должно быть так, как хочет Генрих.
Как это? отозвался я.
Подумай. Ты же умный мальчик, сможешь догадаться.
Я подумал и ответил:
Думаю, Генрих никак этого не хочет. Думаю, мне изначально не следовало соглашаться на ваше предложение.
Ксения присела на кровать рядом со мной и ласково погладила меня по голове.
Ты умница. Всё верно. Но не переживай Всё было правильно. Всё всегда бывает правильно.
Затем она встала и, как есть, голая, опустившись перед Генрихом на колени, с тёплой покорностью взяла его руку и, поцеловав её, прижалась к ней.
Я смотрел на них и вдруг почувствовал, что в моём взгляде нет ничего грязного. Всё было таким чистым ясным и спокойным словно сияние солнца на закате. Красота и всё, больше ничего. В тот момент я понял что-то, к чему не смог подобрать слов, как ни старался.
Теперь нам пора идти, Ян, сказал Генрих.
Скажите только, кто вы? спросил я.
Его губы чуть дрогнули в улыбке, и он ответил:
Лучше взгляни внутрь себя и осознай, кто ты. Так ты откроешь в себе тайну, которую нельзя говорить. Никогда и никому её не рассказывай, иначе утратишь её. Её не передать словами.
Ксения, поднявшись с колен, повернулась ко мне во всей своей блистательной женской красоте, и я не мог не узнать то, что меня волновало больше всего.
Ксения, почему вы выбрали меня?
Её лицо, кажется, засияло ещё ярче.
Просто так.
Просто так?
Да, просто так.
Спасибо вам за всё. Я никогда вас не забуду.
Она промолчала и ушла за занавеску. Потом я услышал оттуда характерное журчание и улыбнулся так, как, наверное, никогда не улыбался в своей жизни. Мне было приятно, что она не побрезговала и оставила малую, ничтожную, но очень интимную частичку себя там, в моём помойном ведре. В исподнем моего маленького человеческого «я». Глупость, но признаюсь: это отчего-то было даже более приятным, чем обладание ею некоторое время назад.
А как они оставили меня, я не запомнил. Я заснул крепким сном, с улыбкой на устах. Мне снилось, как на песчаный берег набегала вода, волна за волной, волна за волной
Утром первой моей мыслью было то, что всё мне приснилось, Генрих, Ксения и всё прочее, что произошло между нами.
Я подскочил как безумный, разглядывая свою комнату в надежде найти хоть какое-то, пусть даже незначительное подтверждение тому, что всё случилось на самом деле. Но ничего не находил.
Комната выглядела совершенно обычно, как в любое из моих утр.
На столе пусто, стулья аккуратно стояли на своих местах. Форточка, которую постоянно открывал Генрих, чтобы покурить, была закрыта.
За занавеской, в ржавой раковине валялась груда немытой посуды. Гранёные стаканы, чистые и оттого какие-то тоскливые, находились там, где им и положено находиться на веки вечные в этой комнате, в кухонном шкафу.