Она не снимала его. Не снимала, когда шла по лестнице отеля.
«Оставь, оставь себе!»повторял Иван.
Отчего-то он боялся того, что она снимет пиджак и отдаст ему.
И на этомвсё кончится. Кончится сон.
Она уйдёт. Поднимется к себя. Он вернётся в свою комнату. Не сговариваясь, повинуясь лишь доводам холодного, будничного, серого рассудка они постараются забыть, раз и навсегда забыть эти несколько минут, проведённых на скальной площадке в маленькой республике Сан-Марино. Несколько минут вечерапод дождём.
Они забудут.
Она поднималась. Она миновала свой этаж. Выше
В отелетепло и сухо. Они согрелись. Но она не снимала пиджак.
Иван невольно немного обогнал её. Словно боялся, что сейчас она непременно заблудится, потеряет дорогу.
«Идём, шёпотом повторял он. Идём».
Они зашли в номер. Он включил настольную лампу.
Теперьона сбросила пиджак на пол. Подошла к окну. Стояла молча, неподвижноминуты две.
«У меня в баре кажется, вино есть, тосканское», лихорадочно вспоминал Иван.
Впрочем, он и сам не мог понять, почему он вспоминает именно о вине. И потребуется ли им это вино. И что им вообще потребуется. И что будет
Он не выдержал тишины.
Он подошёл к ней и попытался обнять. Она отстранила его руки. Кочиками пальцев провела по его лицу.
У тебя номер большой, тихим, евда слышным голосом сказала она. У меня меньше.
Да
Он сглотнул слюну и повторил:
Да.
И добавил зачем-то:
Люкс. Понимаешь, люксы всё время больше. Это, конечно
«Что я говорю? Зачем? Нужно сказать что-то другое, другое Не нужно бы этого делать, но я не хочу, чтобы она уходила. Не хочу!»
Она прошла мимо негок постели.
Сбросила туфли. Расстегнув на вороте пуговицы, сняла платье.
И Ивану показалось, будто тот вечерний туман спутился вниз со скалы, проник сквозь стены, забрался в комнату. И стал не туманом уже, а пеленоюбелой, слепящей, сладкою.
Он смотрел, как снимает она лифчик и трусики. Он смотрел на её тело, наконец-то открывшееся ему манящее, обнажённое женское тело, на её груди с заострившимися и порозовевшими от страсти сосками, на тонкую, мягкую даже на взгляд кожу живота, и нижена треугольник волос между стройных ног, заветное место, источавшее, казалось, самый сладкий в мире аромат.
Аромат любви и женской плоти.
Он смотрел, как сбрасывает он одеяло на пол. Как ложитсяи смотрит на него.
Он не помнил уже, как разделся догола, открывая её взгляду своё теломускулистое, когда-то хорошо обработанное спортом тело.
Он лёг рядом с ней.
Она погладила его грудь. Живот.
Он чувствовал, как сладкая кровь притекает в низ живота. И туманный морок сменяется огненным возбуждением.
Он лёг на неё. Всем телом прижимаясь к ней. Ощущая мягкость живота и упругую твёрдость грудей.
Он целовал её. Язык его ласкал её рот, он пил её слюну, сок её тела.
И когда часть его тела проникла в её лонокрасные огни поплыли у него перед глазами, густая кровь забилась в висках.
Её ладони легли ему на спину и ноготки её острыми иголочками прошлись по его коже.
Не было уже ничего, кроме страсти. Плавящей тело страсти.
И ему хотелось, чтобы она была бесконечной.
Но кто бы мог выдержать такую бесконечность?
11.
«Невозможно быть всегда внутри этой скорлупы. Она слишком тонкая. Её ничего не стоит разбить»
Ставицкий был один в пустой квартире.
Он вернулся раньше, чем рассчитывал. Всё как-то не клеилось
Всё было не так, как прежде Встречи получились скомканные, пустые и, большей частью, бесполезные. Половину из намеченных в Европе переговоров вообще пришлось отменить.
Разве только с Войков получился какой-то разговор По крайней мере, он согласился с его планом.
Впрочем, был ли у него выбор?
Но и это согласие было каким-то вынужденным, вымученным. Почти чтоневольным.
Казалось, что и Войков, будь у него хоть малейшая возможность, отказал бы Николаю. И предложил ему
Ну, скажем, подумать ещё немного. И не спешить сворачивать бизнес в России.
«Я разучился убеждать людей. Я теряю кураж Или как сейчас говорят? Драйв? Это много значит в бизнесе. Очень много. Войков скоро перестанет мне верить Он и сейчас уже не уверен в правильности моих расчётов. Он, как видно, полагает, что я могу держать бизнес под контролем только в спокойных, предсказуемых условиях. И в надвигающейся буре мне штурвал не доверить Я же читаю, читаю это в его глазах! Он так и хочет сказать: «Уйди, уйди в сторону, пока я сам тебя не отодвинул!» Да, хочет сказать. Но пока не решается».
Он вернулся в Москву на два дня раньше намеченного срока.
Прилетел ночным рейсом.
Квартира встретила его темнотой и тёплой, душной непроветренностью комнат.
Непривычным одиночеством.
«Домработница не приходила»
Ставицкий зашёл в прихожую, включил свет, закрыл за собой тяжёлую, металлическую, лакированными дубовыми панелями обшитую дверь.
Щёлкнул замок, и в тишине квартиры звук этот прозвучал отрывисто и громко. Как выстрел.
Ставицкий вздрогнул.
«Да хватит тебе Совсем расклеился. Распустил себя, расслабил нервишкивот они тонкими верёвочками и провисли. Чего дёргаешься, Коля? У тебя бизнес законный, спокойный. Да и не стреляют давно, никого не стреляют. И никогда. Не те времена, не те нравы. Это пускай обыватели думают, что у нассплошной криминал. Ты-то знаешь, Коля, что давно уже не криминал проблема. Сама жизньодна сплошная проблема. Безо всяких выстрелов На рулетке по правилам играют, а у государствасвоя рулетка. Как хочет, так фишки и двигает. И завтра же всё переиграет. И все твои планыв трубу!..»
Ставицкий снял лёгкую дорожную куртку и повесил на приоткрытую дверцу шкафа.
«В трубу!»
Он не любил развешивать одежду в шкафу, не любил вешалки. Носки и брюки разбрасывал где попало, отчего Лариса не раз ругала его, а домработница постоянно требовала прибавки к зарплате за постоянные поиски затерявшихся в недрах квартиры несвежих сорочек.
«Лариса Да, она ещё не вернулась».
Он оставил сумки в коридоре, ногой отпихнул их ближе к стене. Чтобы не мешали ходить.
Принял душ.
Одел халат.
И долго сидел на диване в гостиной, неподвижным взглядом гипнотизирую резного индейского божка с выпученными глазами, что сидел на краю шкафа, поджав под подбородок деревянные свои, красно-чёрные ноги.
На божка взгляд Ставицкого никак не действовал. Божок растянул губы в издевательской ухмылке и показывал Николаю кончик тёмного языка.
И тебе на меня наплевать, прошептал Ставицкий и отвернулся.
«Я теряю власть. Теряю власть над людьми, над бизнесом, над деньгами. Мир меняется. Он больше не подчиняется мне. Даже та часть мира, которая когда-то была у меня под контролем. Я и над собой больше не властен».
Он поднял руку, поднёс её ближе к глазам. И в предрассветном сумраке с тревогой увидел, что кончики пальцев подрагивают.
«Слабость Слабым можно быть на Западе. Это там любят строить приюты для убогих. В России слабостьсмерть. Медленная смерть»
Он подумал, что, быть может, стоит прилечь и поспать немного.
Может, он просто устал.
И пары часов сна будет достаточно для восстановления сил.
И веры в себя.
Но сон не шёл. И Николай чувствовал, что сон едва ли что-то изменит. Немного поможет, но не спасёт.
Проспи он хоть суткилегче не станет.
Ставицкий дождался рассвета. Жалюзи на окнах стали розовыми от рассветных лучей. А потом бледно-жёлтыми от молодого утреннего солнца.
Он сидел на диване в странной, сходной с параличом неподвижности.
Леность мысли, отупение, обречённость охватили его.
Захотелось
«Нет, к чёрту! Только не напиться! Исключено»
Он встряхнул головой. Сама мысль о водке показалась ему отвратительной.
Нет, с ног он ещё не сбит! Не свалился на землю. На лопатки его пока не положили.
Пусть хоть всё тело дрожит, а не только пальцы; пусть судорога его скрутит в узел, пусть сердце болит и полголовы откажет, пусть!..
Но он будет жить. Обязательно будет. И выполнит свой план, и заставит следовать этому плану всех. Всех, кто задействован в его бизнесе.
Он их всех заставит! Он вытащит деньги из этой чёртовой, давящей, душащей его России. И пусть потом она провалится со всей своей непредсказуемостью и непостижимостью.