Джордж Браммел! Гений, который личным примером изменил и организовал мужскую моду. Он явил собою то, что Маркс назвал бы диктатурой стиля, Бабельтиранией вкуса, Бодлердоктриной элегантности.
«Красавчик Браммел» привнёс и установил в английской моде свои нормы и правила. Его кредо: основа элегантностиединство. Единство невозможно без чистоты, гармонии и относительной простоты.
Но простота не должна противоречить гармонии, а гармониячистоте: иначе не добьёшься элегантности, которая рождается из таинственного союза трёх главных вышеозначенных ценностей. И, наконец, Браммел вывел уже известное нам правило: небрежность в одежде равносильна нравственному самоубийству. Что же представляла собой философская «выкройка» успеха? Костюм «премьера министра элегантности» был деликатен. Его отличали благородная сдержанность и изящная скромность. Не было места для побрякушек и пестроты. Доминировал один преобладающий цвет, который «обслуживали» и оттеняли остальные цвета, в свою очередь основной спокойный цвет смягчал все прочие. С первого взгляда костюм лондонского денди Number One не казался ничем особенным и не впечатлял, но, приглядевшись, глаз было уже не оторвать.
Помимо прочего, Браммел утвердил в моде строгий чёрный костюм с белым галстуком. Который доныне (!) считается деловой и официальной формой мужской одежды.
Браммел стал кумиром и туманного Альбиона, и всей Европы. Ему поклонялись. Ему подражали. О нём писали.
Денди-Уайльд вывел формулу: «Человек или сам должен быть произведением искусства, или быть одетым в произведение искусства».
Браммел совмещал оба эти требования. Денди-Байрон установил своеобразный пьедестал почёта: «Есть три великих человека моего времени: я, Наполеон и Браммел. Из нас троих Браммел самый великий».
Объясню Вам, Серкидон, относительный неуспех императора Наполеона I. А ему надменный англичанин отвёл, думается, лишь третье место. Приглядимся к Бонапарту. Что мы видим? «На нём треугольная шляпа и серый походный сюртук» плюс походные сапоги. Явно не денди.
Но не все французы таковы. Ой, не все! Скромное обаяния дендизма было оценено во Франции должным образом. Как грибы после дождя, подрастали французские последователи Браммела. О них и о дендизме писали мастера художественного слова. Оноре де Бальзакв «Трактате об элегантности». Барбе дОревильив работе «О дендизме и Джордже Браммеле». Шарль Бодлерв эссе «Художник современной жизни». Двое из последних перечисленных сами были истинными денди, да и Бальзак в своей весовой категории являлся не последним щёголем.
Но далее всех по дороге дендизма ушёл граф Мари Жозеф Робер Анатоль де Монтескью
О, какой мужчина!.. Родственник ДАртаньяна схож был со знаменитым гасконцем, как две капли вина. Кроме тогоумён, статен и богат. Добавим к этим достоинствам безусловный талант литератора и безупречный вкус денди. Идолом своим граф выбрал скромный серый цвет. Даже не «пятьдесят оттенков серого», а более использовал Робер де Монтескью в своих одеждах: «серый фрак стального оттенка гармонично сочетался с мышино-серыми панталонами, вызывающие розовато-лиловые перчатки перекликались с жемчужно-серым жилетом, вышитым хризантемами, а сизо-серый галстук был украшен редким драгоценным камнем».
«Профессором красоты» назвал своего старшего товарища восхищённый им Марсель Пруст. «Повелителем утончённых запахов» назвал графа восторженный некто, а сам парижский денди Numero Un в поэтическом сборнике «Летучие мыши» обозначился: «Яповелитель преходящего». И если читать«повелитель преходящего момента», то это очень круто.
Обворожительный и бесподобный граф Робер де Монтескью стал прототипом литературных героев, и самый яркий из нихбарон де Шарлю в романе Пруста «В поисках утраченного времени» Наряду с колкостями современников (карикатуры, шпильки, шпаги) значительным огорчением для графа стал литературный успех Пруста. «Малыш Марсель», во всём считавшийся учеником, в один, для Монтескью злосчастный, день стал обладателем Гонкуровской премии Это было ударом для стареющего графа.
Заключим: достойнейшим эстетическим обрамление девятнадцатого века явились две Жар-Птицыангличанин Браммел и француз Монтескью. Первый вспыхнул в начале века, второй отпылалв конце
От яркихк еле тлеющему, от Жар-Птицк воробушку, к Вам Серкидон Что Вы говорите? Вы, что не хотите быть воробушком. А Джек Воробей?.. Тоже не подходит. Тогда скажите, какой из птичек Вы хотите считаться? Вот Алексей Любегин, такой же скромник, как Вы, написал: «Пусть одежда на мне небогата,//Но такая к лицу соловью».
Намёк на то, что птичка выглядит скромно, зато поёт красиво Но у Любегина «справка» есть, что он соловейпоэтический сборник. Вам же, Серкидон, не поверят. Предлагаю Вамселезня. Красивое оперение плюс к тому прекрасное название для будущей Вашей книги«По направлению к Селезню». Вперёд в этом направлении с песней соловьиной!
Крепко жму Вашу руку, идо следующего письма.
-23-
Приветствую Вас, Серкидон!
Опять обозрел я ранее написанное. И опять заметил упущения. Гуляя по временам и странам, Средние века ропустил. Но посчитаем, что писать там особенно не о чем. Рыцари, дабы одёжка не рвалась и не пылилась, стали облачать себя в латы. А железо, что с ним станется?! Главное, не попадать под дождь, под слёзы прекрасных дам и под копьё рыцаря-оппонента.
И ещё одно. Говоря о французских писателях-денди, забыл я упомянуть автора «Писем к незнакомке» Но что же Вы, Серкидон, опять кричите не дослушав Вовсе и не Моруа. Не только Моруа писал к незнакомке. Среди французских мастеров художественного слова, сдаётся мне, поветрие было такоеписать к незнакомкам. Похоже, каждый из них имел свою незнакомку и писал к ней. Толще других в этом преуспел Проспер Мериме, мои личные симпатии на его стороне. Интересный мужчина, весьма прилично одет и, что особенно выделим, поклонник Пушкина, состоял в переписке с Александром Сергеевичем
Теперьв Россию. Раз появился Пушкин, значит, добрались мы до России-матушки. С «весёлого имени Пушкин» начинается литературная Россия, и мы с Вами порешили: начинать с Пушкина Александра Сергеевича. Тем более, он по молодости и резвее, и заметнее других был.
Послелицейский Пушкин, прозванный старшими товарищами «сверчок», жёстко эпатировал почтенную публику: надевал ярко-красную рубаху, ходил в янычарских шароварах, тюрбан на голове накручивал. А бывало, выйдет на люди, цыганом себя преобразив. Вдобавок ко всемуногти поэта были, как у Дракулы. За ними Александр Сергеевич самолично ухаживал, оправдываясь тем, что «быть можно дельным человеком// И думать о красе ногтей»
Сердце пушкинское успокоилось тем, что, женившись-остепенившись, Александр Сергеевич, как и его друзья-современники, остановился на моде «денди».
А встречались в петербургских салонах и суперденди. Одного Пушкин назвал«добрый мой приятель», ко второму написал «Товарищ, верь» Читаем роман в стихах:
Второй Чадаев, мой Евгений,
Боясь ревнивых осуждений,
В своей одежде был педант
И то, что мы назвали франт.
Он три часа по крайнем мере
Пред зеркалами проводил.
И из уборной выходил
Подобный ветреной Венере,
Когда, надев мужской наряд,
Богиня едет в маскарад.
Первым денди петербургских салонов был Пётр Яковлевич Чаадаевгусарский офицер, обладающий изысканным вкусом, широчайшей образованностью и блестящим умом. Петра Яковлевича мы упоминали в связи с эпистолярностями его. В журнале «Телескоп» были напечатаны «Философические письма» Чаадаева. После чего журнал был закрыт, его издательсослан, авторобъявлен сумасшедшим. Воистину «сумасшедший» успех!
Послепушкинское время. Отметим любившего пофорсить Гоголя, полюбуемся Тургеневым в синем фраке, обвешенном аксессуарами, подивимся франтовато одетому Гончарову Собственно и всё. Под конец века видим кое-как одетого Достоевского и Толстого в толстовке. Уж совсем не денди.
Отметим: в распоряжении Пушкина, Чаадаева, Онегина, а также у пишущих персон далее по веку были слуги и камердинеры, которые помогали господам выглядеть изысканно.