Это вы мне?
Получилось почему-то не про себя, а вслух, и так громко, что девушка услышала, непроизвольно так получилось и непринужденно, что ему самому понравилось, как это у него получилось. Такие штуки редко у него получались. Возможно, если бы ему не было стыдно такое беспомощество свое осознать, то никогда они у него не получались, такие штуки.
Девушка взглянула на него. Тут не было ни возмущения, ни желания пройти мимо в этом взгляде, что тоже не могло его не удивить. Девушка сказала:
Нет, что вы!
Лобышев приотстал на шаг и очутился рядом с нею. Особенно разглядывать ее он не мог; впрочем, ничего неприятного в ней пока не обнаружил. Не мог он разглядывать потому, что надо было как-то умудриться не растоптать огонька этого легкого разговора, что с ней, лобышевской границей, было сделать не трудно. И он сказал:
А то я думал, это вы мне
И засмеялся непринужденно. Засмеялся не то словотак, полухмыкнул.
Ну, что вы!.. ласково сказала девушка. И он был бы вынужден повторить: «А я-то подумал, что вы мне!..»потому что совершенно ничего другого не было в его голове, и так бы он и сказал, если бы девушка не прибавила:
Что вы?.. Такому симпатичному
Тут уже все поворачивалось по-новому. Этого он не ожидал. И это же его окрылило, и он сказал:
Бывает, и симпатичныйа скот.
И вот он, такой высокий и широкоплечий, чуть повернув и наклонив к ней голову, такой маленькой и ладной, и улыбнувшись широко, но светски, добавил с легкой иронией в голосе, которая должна была означать, что он-то знает, и еще должна была означать некую посвященность обеих сторон: мол, они оба знают, и вот, со всем этим в голосе, он добавил:
Или так не бывает?
Но надо сказать, что в это самое время, когда он уже сказал «бывает, и симпатичныйа скот» и у него уже было готово продолжение и интонация этого продолжения, разве что он еще не успел продолжить, они уже вышли из подворотни на свет. Тут что-то в его спутнице показалось Лобышеву непривычным или неприличным, но он еще не мог сказать четко что. Но он уже не мог не сказать: «Или так не бывает?»он сказал это. Но то, что он увидел на свету и пока не понял, уже стало настораживать его.
Словно почувствовав это, девушка сказала:
Разве может быть, тут она сделала паузу, с такими-то глазами?.. И заглянула на него и преданно, и восхищенно, можно сказать любовно, или призывно черт знает как она на него взглянула.
Тут уже Лобышева стало раздирать на две половины: одна половина, которую как бы никто не видел, уже как бы спала с этой девушкой, причем их обоих никто, как и положено, не видел, а другая уже упиралась и отставала, на эту другую смотрели во все глаза люди, много людей, они идут в кинотеатр, смотрели и осуждали, этой второй половине было стыдно и неловко, она хотела стушеваться, исчезнуть.
Но они уже проходили контроль. Он, как и положено впрочем, пропустил ее впереддаме, так сказать, честь и проход, девушка сунула свой билет билетерше, а он, как бы пропустив ее вперед, уже готов был удрать с билетомну ее к черту, эту картину, а пойти, скажем, в Летний или там Михайловский сад, и он даже остановился у дверей контроля в неуверенности, но сзади его подтолкнули, потому что всем надо в кинотеатр, а девушка, когда подавала билет, только на него и смотрела, так что в фойе прошла вообще уже спинойдеться тут было некуда, вышло так, что он только замешкался почему-то, ну как вроде ища билет, который сунул неизвестно куда, он был в кулаке, этот билет, и вот ему оторвали корешок, и вот он стоит в фойе рядом с девушкой, ярко освещенный и у всех на виду.
Тут было что-то от того самого сна, когда вдруг оказываешься без штанов. Встаешь, к примеру, чтобы выйти из автобуса, а оказывается, что ты без штанов. В ватнике, к примеру, а без штанов. Тут наверняка было что- то от этого, тем более что есть же что-то и сладостное в этом сне. И тут тоже было: почему-то ведь он все-таки не удрал от девушки и вот стоит с пей рядом, разглядел теперь всеа не уходит. А идет себе без штанов по. автобусу. А разглядел он, что короткая ее прическаи не прическа вроде, а недавно отросшие волосы, к тому же перекрашенные до ломкости, чтозадрипанный, в обтяжку, вроде бы мужской пиджак с загибающимися, как собачьи уши, старомодными лацканами, а под пиджакомковбойка, тоже вроде бы мужская и давно не стиранная, ну юбка-то, конечно, юбка, но на ногах что-то невозможное: стоптанное, бесформенное, и чулок нет. Это ведь, конечно, кто же скажет И он стоит с ней рядом, и никто не поймет в том смысле, что случайно он тут оказался и просто так себе стоит, так она на него смотрит. Да ведь где-то он и уходить не хочет. А раз не хочет, то говорит:
Так кому же вы все-таки говорили, что скоты?
А как же их еще назвать! Скоты и есть. Совсем бедная женщина, старушка, в очереди, а у нее деньги украли, двадцать рублей. Хоть бы знали, у кого крадут А то старушка, бедная, в очереди
Ну да, сказал он, понимаю. Действительно. В очереди
«Ну что это я? господи! мучительно подумал он. Что-то извивалось внутри от неудобства. Старушка Кретин. Откуда ни глянькретин».
Девушка же испытывала другое неудобство. Как будто у нее все там перемешалось под пиджаком и юбкой, и сейчас она старалась, чтобы все эти тряпицы нашли свое место. Она вцеплялась в юбку и в пиджак и, придерживая то, во что вцепилась, перекручивалась всем телом, бедрами и бюстом, и ненадолго вроде бы все садилось на свои места. До следующего раза. От того, что она все это проделывала у всех на виду, она неудобства не испытывала. По-видимому, за нее это с лихвой испытывал Лобышев. Так оно, конечно, и было. И надо было в^ конце концов, уж если не расходиться вовсе, то куда-либо скрыться с глаз, а там, в кино, когда уже погасят свет, думал Лобышев, все будет уже ничего.
Они прошли вперед, и он вдруг почувствовал, что она взяла его под руку. Крепенько так взяла, ощутимо. Показался буфет. Там уже сидели и пили свой лимонад и пиво разные люди. Зрители. И это было не то место, где бы сейчас хотел оказаться Лобышев. «Зрители»подумал он ядовито. Но девушка уже сказала следующее:
Жутко хочу что-нибудь съесть. Я сегодня еще не завтракала.
Но тут уж, слава богу, были и обстоятельства: у Лобышева действительно был только рубль. Тут уж он мог такое сказатьбыли бы деньги, то и не смог, но тут он сказал с облегчением:
У меня, как назло, денег нет.
У меня есть, сказала она. На бутерброд.
И они попали в буфет. Тут уж нечего было поделать. Потому что все мог сейчас проделать Лобышеводного он не мог: показать девушке, что он ее стесняется. И он шел с ней между столиками крохотного буфета, казалось ему, бесконечно долго. И в это недолгое время, что он шел, тяжеловатые мысли вспархивали в его мозгу, большие и шуршащие, как совы. Эти мысли, эти совы, были о том, что и раньше бывало вскользь, но теперь они были порезче, так что по крайней мере не приходилось уже сомневаться в их существовании: были они или не были. Были. Были они о том, почему же он стыдится этой девушки, раз уж с ней идет, и как это позорно стыдиться кого-то перед кем-то и гораздо сильнее, чем себя перед собой. И никакого объяснения этому, кроме того, что последнего никто не видит, Лобышев не находил. А уж это вовсе подло, думал Лобышев. Это-то ладно, но то, что он сказал, пока в его мозгу летали эти совы, поразило его еще сильнее.
Надо же, как неудачно, сказал он. Как раз сегодня у меня получка. Но вот получка через два часа, и много будет денег, а сейчаснет.
«Зачем это я?»мелькнуло у него. А девушка спросила:
А кем вы работаете?
Лобышев запнулся, ему хотелось подобратьсебе профессию попроще, но ничего не придумал.
Я начальник отряда в экспедиции, сказал он, понял, что хвастается, и добавилДенег хватает, хотел еще что-то добавить, но тут уж смог остановиться и только повторилА вот сегодня нет. Вы уж меня извините.
Мы съедим пополам, сказала девушка.
Да нет, сказал он, рубль-то у меня найдется.
Тогда-то что, сказала девушка.
А уже если так, вдруг уничижающе подумал он, то тем болеесволочь Ведь вот для нее рубль, может, целый день житья. На эту свою мысль он совсем уж рассердился, достаточно тонко все-таки почувствовав хамство такой мысли, несовременное причем хамство.