Я выхожу, покачиваясь, на улицу. Уже темно, а мне снова мирно и тихо на душе. Я могу ни о чем не помнить. Я попадаю в сквер между какими-то двумя домами. Тут нет фонарей, только кое-какой свет* доносится из окон, и на снегу получаются синие тени. Малыш, выстроив снежный городок, копошится в нем и возит свой грузовик. Я плюхаюсь на скамейку рядом с ним. И ведь точно, думаю я, он живет в этом своем снежном городе. Не играет, а живет. Я очень понимаю его. Мне самому безумно хочется ползать сейчас на четвереньках по скрипучему сухому снегу и жить в этом городе. Мне даже не хочется снова стать маленьким ребенком, мне хочется стать еще меньше. Совсем крохотным человечком, для которого этот снежный город действительно город, а домаогромные дома. Маленький, никому не видимый, я хожу по этим заснеженным улицам и карабкаюсь на огромные пики сугробов Я сползаю со скамейки и подползаю на четвереньках к ребенку. Тот косится на меня недоверчиво.
Не бойся, мальчик, говорю я, я тоже из этого города
Он таращится и молчит.
Мы будем жить в нем вм^<^те, говорю я, и нелепые пьяные слезы бегут у меня по щекам.
Дяденька, ты пьяный, говорит мальчик.
Я не пьяный, говорю я, я не буду плакать. Мы будем жить в. этом городе. Ты возьмешь меня в шоферы своего грузовика
За рулем нельзя быть пьяным, серьезно говорит мальчик.
Я не пьяный, я больше никогда не буду, говорю я.
И вот я везу грузовик, наполненный снегом. Я ползу на четвереньках по узким улицам снежного города и толкаю впереди себя грузовик.
Дяденька, ты разрушишь мой город говорит мальчик.
Я не разрушу, говорю я, я самый маленький человек. По сравнению со мной тывеликан, а я такой маленький, что не могу разрушить нашего города.
Я привожу грузовик к большому снежному дому и разгружаю. Я ставлю грузовик в снежный гараж. Работа окончена, теперь я могу отдохнуть. Я долго иду по снежному городу и выбираю дом, в котором я буду жить. Я нахожу его наконец. Это прекрасный дом, его надо только немножко оддпрввить. И сделать пристройку для нашей лошади. Я долго вожусь с длмле, и вот он оооов. Тппеьь можоо позвать мальчика. Нам с ним будет очень пюссторно в этом доме.
Мальчик, а мальчик, зову я. Где ты?
Я возвращаюсь домой. Мне плохо. Меня качает. И я уже все понимаю. Только мне безумно плохо. Мне хочется выпить ведро жидкого киселя, раздеться и лечь на белом, только что вымытом и выскобленном дощатом полу. И так лежать и чувствовать его свежий деревянный запах и отходить, отходить Откуда в моей памяти этот пол?
Больше я ничего не помню. Рано утром я открываю глаза и вижу себя раздетым и в своей постели. Рядом мама с заботливым, грустным лицом. Мне стыдно, безумно стыдно и хочется исчезнуть, раствориться в чем- то, чтобы осталась только чистая несмятая постель. Мне опять хочется быть невидимкой.
Ты не огорчайся, Витя, говорит мама. Все будет хорошо. Мама твоя всегда будет рядом с тобой..
Это хуже, чем убить, сказать такое. Я чувствую, что сейчас начну ползать по полу и извиваться, как червяк. Я ненавижу себя
Я съедаю свой завтрак через «не могу» и одеваюсь на работу. И все время я больше всего боюсь встретиться с мамой взглядом. Я знаю, какой он, этот взгляд, когда из него уже исчезает укоризна и упрек. Я боюсь его, потому что чувствую тогда отчаяние. Одетый, потупляясь, я подхожу к маме, целую ее в лоб.
Ты прости меня, мама, говорю я и поспешно, почти воровато, выбегаю из дому.
Я еду в автобусе, и на этот раз мне не удается стать ни летающим человеком, ни гипнотизером, ни сыщиком Я только вспоминаю об этом. И странную вещь обнаруживаю я, вспоминая. Раньше когда-то, мне кажется, что безумно давно, я просто летал, просто был невидимкой, совершал подвиги и умирал от обиды. И даже не замечал, как делал это. А теперь, и, кажется, это началось очень давно, любая моя мечта, пустая и глупая, печально кончается в самой мечте. И нет в ней ни победы, ни торжества. Всегда в ней есть сомнение или разочарование и предполагаемый печальный исход. Это в мечте-то, в пустой и глупой Это-то и есть опыт? Это-то, только возросшее до безобразия, и будет зрелость и мудрость? И я так же ловко постарею, незаметно отказываясь от того и от этого и приговаривая: как я был тогда наивен и глуп, как я ничего не знал и не понимал, и при этом буду чувствовать успокоенность и удовлетворение. К черту, к черту
И вот я снова на работе. И прежде всего я сталкиваюсь с руководителем.
Ну как, Витя? говорит он. Что с вами случилось?
А я вдруг чувствую, что не в силах врать, и я молчу.
Вы заболели?
Нет, говорю я.
А что же? удивляется руководитель.
Я не смог, говорю я и подло думаю о том, что поКа еще говорю правду, что я действительно не смог, и такую фразу я могу произнести, оставаясь честным.
Руководитель извлекает из; себя свой такт и не спрашивает меня дальше. Этого-то я и ждал, думаю я. Мне становится стыдно, и я гоню этот стыд.
А исправления вы сделали? спрашивает руководитель.
Не успел еще, говорю я и утешаю себя: «Я ведь действительно не успел?»
Как же это так, Витя? говорит руководитель. Пройдемте ко мне в кабинет.
Я плетусь к нему в кабинет. Руководитель плюхается в кресло, и оно раздается под ним. Я стою у стола и не смотрю на руководителя. Я вижу на аккуратном его столе американский скрепкосшиватель и не могу оторвать от него взгляда.
Ну, рассказывайте, Витя, говорит руководитель своим специальным ласковым тоном.
Я молчу. Руководитель снова извлекает из себя свой знаменитый такт и не спрашивает больше. Он начинает говорить сам.
Что же это, Витя? Я знаю твоего отца, ты учился вместе с моим сыном Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Ты же умный, способный парень, тебе много дано Чем же объяснить твое отношение?
Я молчу. Я знаю, лучше мне не говорить. Наверно, он действительно относится ко мне неплохо. Наверно, ему хочется пойти мне навстречу и оставить меня, хотя я и не оправдал ничего. Наверно, он даст мне еще время, чтобы я показал себя. Лучше уж не давать ему честных слов. Это честнее. Лучше отмолчаться и подождать, пока он решит все сам и отпустит меня, похлопав по плечу
Руководитель выдерживает паузу и продолжает:
Ведь ты же взрослый человек, Витя Ты ведь хорошо помнишь ваш школьный выпуск Кухарский, Потехин и Мясниковуже аспиранты. Москвин и Но- моконовнаучные сотрудники крупных и перспективных институтов. Запорожченкоуже капитан А ты ведь был далеко не менее способным, чем они?
Он еще выдерживает паузу и говорит уже более шутливым голосом:
Испытательный срок кончился? Кончился. И вышло что? Вышел фук. Я могу, конечно, дать тебе еще возможность Но я должен быть уверен
Я стою. Я молчу. Это еще не ложь.
Так вот, Витя
Тихая возня поднимается во мне. Все в кабинете плавно сползает в сторону. И расплывается это все. Больше я ничего не слышу и не вижу.
А вижу я кактус на подоконнике. Каждую его иголочку. Сам зеленый, а иголочки рыжие. А за окном небо, почему-то синее. Снег сверкает. Снег и кактус. Красный трамвай с белой крышей изогнулся на повороте. Трамвай и кактус. И куполтакой голубой, что растворяется в небе. Церковь и кактус. Черно-белые деревья Да ведь это тот самый сквер! Я всегда радуюсь ему после работы
А в оконном стекле, повыше кактуса, пузырь. Удивительно в этом пузырьке! И небо, и снег, и трамвай, и деревья, и куполвсе помещается в нем. Маленькое, странно вытянутое и какое-то особенно яркое. Там снежный город. Кто-то живет в нем, вовсе крохотный Интересно, каким он видит меня оттуда?
19611962
ПЕНЕЛОПА
Денег из банка еще не привезли. Они должны быть не раньше трех. Лобышев обрадовался, что ему удалось это все так ловко узнать и не натолкнуться на начальство. Что ему не пришлось делать бодрой мины: да, все в порядке, да, если ничего не произойдет, им удастся в этом месяце дать план или наоборот, если начальство насядет, жаловаться на снабжение, на организацию. В общем, всего этого удалось не делать.
Возвращаясь из бухгалтерии, он снова протиснулся боком мимо огромного черного дивана, занимавшего коридор. На диване никто не сидел, и это тоже было удивительно: все-таки день получки. Наверно, все знают, что деньги задерживаются, и только он не знает. Всегда он чего-нибудь не знает, и тогда из дверей, каких-нибудь из многих этих черных дверей, выходит начальник, который-нибудь из начальников, пожимает руку: а вы почему тут? не знали? Лобышев прошел мимо большого дивана, дальше были две самые опасные двери друг против друга: из любой могло выскочить по начальникуно не выскочило. Он прошел по удивительно пустому коридору, мимо еще дверей и дверей, уже менее опасных, но как будто бы никого не было, мимо шкафов с делами, вынесенных в коридор, мимо туалетов «М» и «Ж», мимо но он уже спускался по лестнице, еле сдерживаясь, чтобы не прыгать через ступеньку, и не прыгал тоже потому, что вдруг на изломе марша, на площадке, начальник: здравствуйте, товарищ Лобышев; пожмет руку: а вы куда?.. Покурить, только лишь покурить, вот видите: и не бежал вовсе, а шел не спешалюблю, знаете ли, покурить на воздухе, когда время терпит. Но он уже был на улице, и туттолько бы этот узкий закоулок пройти: там уже вряд ли кого встретишь