В общем, все веселятся от души вплоть до той минуты, когда Наглюков запутывается в какой-то проволоке. Он запутался, а крановщик как раз проявил известную сноровку и настиг его. Тогда Юра делает мощный рывок, но падает, а Леонтий Андреевич заносит над ним лом и попадает как раз по голове так что во все стороны летят брызги, будто он саданул по арбузу. Только в отличие от арбуза брызги теплыенекоторые почувствовали это потому, что капли попали им на лицо и другие открытые участки тела.
Смех, естественно, смолкает, поскольку уже не до шуток, а Леонтий Андреевич тяжело дышит, видимо утомленный погоней по лесам.
Тут, конечно, милиция, «неотложка», но дело сделано, время назад не отмотаешь. Остается только сожалеть о неудавшемся юмористе и удивляться жестокой фантазии провидения: живет человек, шутит, строит рожи и вот уже нет его. А этот только что галантно целовал даме ручку, а через минуту он уже убийца, преступник, и сидеть ему в тюрьме не пересидеть. Жена его умирает от горя, а престарелую мать погибшего шутника разбивает паралич
Для безучастного сострадания в подобных случаях принято употреблять леденящее душу слово «судьба». Что я и делаю с отвращением: «Судьба, господа», пойдите поспорьте с ней.
У ИСТОКА
«В деревню Волговерховье едет патриарх всея Руси». Благая весть явилась как дуновение ангеланепонятно как и неизвестно откуда. Сейчас же последовали чудеса.
Точно с неба свалился бульдозер с прицепом гравия и засыпал две злополучные ямы, делавшие дорогу в деревню непригодной для движения транспорта.
Не успел стихнуть рокот бульдозера, как, шурша по свежему гравию, в деревню въехали два «мерседеса». Из машин вышли несколько начальственных фигур. Окинув взглядом исток, лес и заколоченную церковь, одиноко стоящую на пригорке, фигуры о чем-то посовещались и уехали, провожаемые робкими взглядами поселян.
Прошла неделя, патриарх не явился, но чудеса продолжалисьвозле магазина поставили общественный туалет.
Сколоченный из отличной необрезной доски туалет был выполнен в архитектурном стиле, широко известном в швейцарских Альпах под названием «шале». Неподалеку от туалета расположили мусорные ящики, а в магазин завезли диковинные продукты, среди которых особенно выделялась китайская вермишель быстрого приготовления, рассеявшая последние сомнения, маловеры, утверждавшие, что «в гробу патриарх видел Волговерховье», притихли. Стало ясноприедет.
Еще две недели прошли в напряженном ожидании. Встречать патриарха народ собирался каждое воскресенье. Сидели на пригорке у церкви и ждали.
Настало третье воскресенье, солнце взошло как обычно. Прошла утренняя дойка, и тут за лесом послышался треск мотора, на дороге показался мопед почтальона Ковалова.
Сегодня ждите, сообщил Ковалов. Точно прибудет.
Вслед за Коваловым появился Сергей Фокинместный краевед и добровольный хранитель полуразрушенного храма, доставшегося ветхой деревеньке в наследство от тех времен, когда у истока действовал монастырь Святой Ольги, а в самом Волговерховье были маслобойня, кузница, почта и другие блага цивилизации.
Потом времена изменились, монастырь переименовали в сельхозартель, утварь вывезли, церковь заколотили. Маслобойня и почта исчезли сами собой, так что ко времени визита патриарха в деревне оставались две действующие достопримечательности: исток великой реки, укрытый часовней, и московский писатель-юморист, купивший под дачу старый поповский дом, стоящий напротив храма.
Пространство между истоком, церковью, новым туалетом и писательским домом как раз и образовывало поляну, на которой взволнованные селяне ожидали гостей.
Доброго здоровья! приветствовали они подошедшего краеведа.
Фокин молча проследовал к дому писателя. В руках его была картонная папка, и по всему видно было, что визит не праздный. Писатель, как обычно, сидел на веранде, откуда, как с командного пункта, обозревались стратегические просторы Валдая, и строчил на машинке.
Какие новости? поинтересовался он, не отрываясь от работы.
Едет, сказал Фокин.
Писатель издал загадочное «хм», напечатал точку и снял очки.
Ну и какие проблемы?
Просьба у меня, Борисович, сказал краевед, открывая папку. Я тут петицию накропал.
Патриарху?
Патриарху. Насчет храма, а то рухнет, не ровен час.
Рухнуть может, согласился писатель, надел очки и углубился в изучение документа, время от времени вздыхая каким-то своим мыслям.
Плохо? поинтересовался Фокин.
Писатель покачал головой.
Длинно, брат. Начальству надо писать коротко и определенно, а ты размазываешь сопли по столукто когда ремонтировал да реставрировал. Много лишней информации. Пиши: храм ветшает, необходимо менять кровлю, остеклять окна, средств нет, прошу помочь материалами и деньгами. А история вопросавсе в корзину. И потом, что это за обращение: «Дорогой патриарх»?
А как надо?
Писатель задумчиво почесал небритую щеку.
Может, «ваше преосвященство»? Или «святейшество»?
Фокин повернулся к землякам, сидящим у церкви. На пригорке как раз шел оживленный спорместный забулдыга Веня, сегодня неестественно трезвый, обличал начальство:
Сейчас патриарх разберется тут с некоторыми!.. злорадствовал пьяница. Ох разберется!..
На себя посмотри, алкаш, отвечали деревенские.
Фокин вмешался в дискуссию.
Кто у нас тут верующий? спросил он. Есть такие?..
Народ отозвался утвердительным гулом, верующими оказались все.
Кто знает, как к патриарху обращаться?
Деревенские молча переглянулись.
А как обращаться, «батюшка», ясно дело, сказала старуха Ефремовна.
Фокин с досадой отмахнулся.
Какой он тебе батюшка, старая дура!
Ну вот что, давай сюда твою челобитную! не выдержал писатель. Выдернул из машинки листок, заправил новый, пожевал губами, собираясь с мыслями. Писать будем: «Уважаемый патриарх», сказал сатирик и застрочил с невероятной скоростью, а когда кончил и поставил точку, раздался крик: «Едут!»
Деревенские встали, но Приехал не патриарх, а автобус с учениками семинарии в сопровождении дьякона. Следом прикатили «мерседесы» с районными руководителями, «воронок» с милицией под началом полковника и три грузовика. Из грузовиков выскочили солдаты, зазвучали команды: «Становись! строиться!..»
Солдаты принялись строиться, рассыпаться, пересчитываться и проделывать прочие эволюции. Развернули полевую радиостанцию, по которой тотчас пришла секретная радиограмма, сообщавшая, что патриарх закусывает копченым угрем у командующего округом и что скоро будет.
Дело принимало нешуточный оборот. Напряжение нарастало. Уже никто не сидел, поляна возле церкви гудела и так прошло еще два тревожных часа, в течение которых, не выдержав напряжения, «сломался» Венянапился Пьяный ходил среди толпы и пророчествовал:
Перепадет тут некоторым! Ох перепадет!.. и злорадно ухмылялся в сторону продавца Тихонова.
Венины угрозы не остались незамеченными, переглянувшись с районным начальством, милицейский полковник указал глазами на Веню, после чего два плечистых милиционера отволокли «диссидента» в самую отдаленную баню и заперли там, несмотря на бурные протесты.
Пока Веня томился в заточении, а патриарх угощался копченым угрем, у истока Волги повышенным вниманием солдат и семинаристов пользовалась двадцатилетняя писательская дочка, разгуливающая по двору в шортах и майке с надписью «Red or dead», из-под которой на правом предплечье выглядывала зловещая татуировка.
Скованные воинским уставом солдаты издали пожирали глазами красавицу, тогда как семинаристы без стеснения толпились возле калитки и под предлогом «воды напиться» пялились на московскую девицу. Сообща выдули два ведра и пили бы еще, но утомленный шумом сатирик пробурчал:
Надела бы ты юбку, Ксения!..
Девушка ушла в дом, паломники успокоились и переключились на туалет. Но с туалетом дело обстояло хуже, чем с писательской дочкой, поскольку поставлен домик был не над ямой, а прямо на земле, отчего из-под дощатых стен вскоре потекли зловонные ручьи, по виду напоминавшие потоки лавы, вытекающие из жерла вулкана.