13
Почти год уже провел Нильс в Лёнборгорде и вел хозяйство, как мог и как позволял ему управляющий. Он отложил свой щит, стер девиз и смирился. Человечество обойдется и без него, а он узнал счастье простого труда, такого труда, когда видишь, как под твоими руками растет копна, когда ты кончил, действительно кончил дневное дело и, усталый, идешь с поля, когда ты знаешь, что сила твоя пребудет в работе и работа останется, не развеется от ночных сомнений, не погибнет от придирчивой критики поутру. В земледелии нет сизифовых камней.
И ещекакое наслаждение до усталости натрудить тело, отдохнуть, выспаться, набраться сил и снова тратить их, неизменно, как день сменяется ночью, ничуть не заботясь о капризах своего ума и не носясь с собою, точно с настроенной гитарой, у которой истерты колки.
Он был просто и ровно счастлив, и часто видели, как он сидел, точно покойный отец, на меже или у калитки, безотчетно уставив околдованный взор на золотую пшеницу или налитые овсы.
С соседями он пока не сближался, единственное место, куда он наезжал, и довольно часто, был дом канцелярского советника Скиннерупа, в Варде. Они поселились в городе еще при отце Нильса, канцелярский советник был его другом по университетскому курсу, и потому семьи близко сошлись. Скиннеруп, добрый, лысый, с определенными чертами и нежными глазами, теперь вдовел и имел четырех дочерейстаршей было семнадцать лет, младший двенадцать.
Нильс любил поговорить с начитанным канцелярским советником о разных видах искусства, ибо, хоть и работал руками, не обратился вдруг в простого мужика. Его развлекала та комическая осторожность, с какой сам он вынужден был выражаться, лишь только речь заходила о сравнении датской литературы с прочими и вообще всегда, когда Дания сопоставлялась с чемнибудь не датским; тут уж приходилось держать ухо востро, потому что добрый советник был из числа ярых патриотов, какие еще водились тогда, которые допускали скрепя сердце, что Дания не самая крупная из великих держав, но все датское почитали самым лучшим. Еще ценил он эти беседы (хоть сам почти не сознавал этого) за то, что на него всегда бывали устремлены радостные, восхищенные глаза семнадцатилетней Герды, она живо следила за его речью и вспыхивала от удовольствия, когда ей особенно нравились его слова.
Он, невольно впрочем, сделался идеалом этой юной особы; сперва, правда, оттого, что являлся к ним в иноземном сером плаще весьма романтического покроя; ну, а к тому же он не произносил, к примеру, «Милан», но только «Милано», и он был один на целом свете, и лицо у него было такое грустное. Да мало ли что еще отличало его от всех, и в Варде, и в Ринкёбинге.
Однажды жарким летним днем Нильс шел по улочке позади сада Скиннерупов. Солнце горело на черепичных крышах; шхуны на реке завесили рогожами, чтобы не вытекала из пазов смола, и нее дома стояли настежь, чтобы впустить прохладу, которой не ныло и в помине. У распахнутых дверей сидели детишки, вслух зубрили уроки, жужжа взапуски с пчелами, а воробьи беззвучно порхали с одного дерева на другое, всей стайкой снимались с места и всей стайкой опускались.
Нильс вошел в домик возле сада канцелярского советника, хозяйка побежала за своим мужем к соседям и оставила Нильса одного в чистенькой нарядной зальце, пахнущей крахмальным бельем и желтым левкоем.
Покончив с разглядыванием картинок, собачек на комоде и раковин на рабочем столике, он подошел к раскрытому окну и услышал голос Герды, которая стояла вместе с сестрами совсем рядом, там, где у Скиннерупов была белильня.
Его укрыли бальзамины и другие цветы на подоконнике, и он принялся внимательно слушать и смотреть.
Сестрицы, очевидно, спорили, и трое младших объединились против Герды. Все держали в руках желтые палки для серсо, а младшая надела на голову, как тюрбан, три красных кольца.
Речь держала младшая.
Ах, она говорит, он похож на Фемистокла, который на камине в конторе стоит,обращалась она к своим сообщницам, состроив восторженную мину и подняв глаза к небу.
Вот еще!откликнулась средняя, ядовитая юная дама, несной уже ходившая к первому причастию.Неужто Фемистокл сутулый был?И она изобразила сутуловатую осанку Нильса.Фемистокл! Ну и выдумала!
У него такой мужественный взгляд, он такой мужественный!ворковала двенадцатилетняя.
Онто?Это опять средняя.От него духами пахнет. Это мужественно? На днях от его перчаток прямо разило духами.
Верх совершенства!вскричала младшая, закатила глаза и откинулась, точно вотвот упадет в обморок.
Все это они как будто говорили между собой, а не для Герды; та, красная как кумач, стояла в стороне и чертила по земле желтой палочкой. Вдруг она подняла голову.
Противные девчонки!сказала она.Да как вы смеете так говорить о нем. Вы даже единого взгляда его не стоите.
Он такой же человек, как мы всевступила тут старшая из всех сестер, очевидно, стараясь примирить враждующие стороны.
Нет, вовсе нет,отвечала Герда.
у него свои недостатки,продолжала сестра, делая вид, будто не слышала ответа Герды.
Нет!
Герда, милая! Ты же сама знаешь: он не ходит в церковь.
Да что ему там делать! Он куда умнее пастора.
Но ведь он и в Богато не верует, Герда!
О, поверь, душа моя, если так, значит, у него на то есть причины.
Ой, Герда, ну как только ты такое говоришь!..
Можно подуматьперебила та, которая конфирмовалась весной.
Что можно подумать?с сердцем спросила Герда.
Ничего, ничего, ой, не укуси меня!отвечала сестра, вдруг уйдя на попятный.
Скажешь ты или нет?
Нет, нет, нет, нет и нет. Я всегонавсего думаю, что не обязана говорить, если я не хочу.
Она удалилась в сопровождении младшей, они ушли в обнимку, всем видом показывая родственное единодушие.
Потом ушла и третья, кипя негодованьем.
Герда осталась одна и смотрела прямо перед собой с вызовом, пронзая воздух палочкой для серсо.
Скоро с дальнего конца сада донесся хриплый голосок младшей:
Ты спросишь, милый друг,
Зачем цветок увядший не бросаю
Нильс тотчас понял, куда она метила; недавно он преподнес Герде книжку с засушенным листком винограда из того сада в Вероне, где находится могила Джульетты. Он едва удержался от смеха. А тут как раз хозяйка вернулась с мужем, и Нильс заказал ему столярную работу, ради которой пришел.
С тех пор Нильс стал внимательней присматриваться к Герде и ото дня ко дню больше убеждался в том, как она хороша, нежна, и мысли его все чаще обращались к доверчивой девочке.
Она была прелестна той трогательной красотой, от которой хочется плакать. Ранняя женственность растворялась в округлой детскости черт. Маленькие нежные руки почти утратили свойственную переходному возрасту красноту и были совершенно невинны и лишены нервности, присущей рукам подростков. У нее была шкая сильная, стройная шея, такие крепкие щеки, такой маленький, мечтательный женский лобик, которому тесно, почти больно должно быть от чересчур серьезных мыслей, так что даже сходятся н морщатся густые брови; а глазакакие глаза! Синие, глубокие, но глубокие, как вода, где видно дно; пряча улыбку, они смотрели изпод век, поднимавшихся медленно и удивленно. Такова была юная Герда, белая, розовая, светлая, с золотистыми волосами, собранными в милый узел.
Они часто разговаривали, Нильс и Герда, и он все больше восхищался ею; сперва спокойно, нежно и открыто, покуда однажды и воздухе не пронесся призрак того, что трудно назвать желаньем, и что заставляет глаза, руки и уста выдавать стремления сердца. И скоро после этого Нильс пошел к отцу Герды, потому что сама она была так молода и потому что он так уверен был в ее любви. И отец дал свое согласие, а Герда свое.
К весне они поженились.
Нильсу Люне казалось, что мир сделался бесконечно прост и ясен, жизнь понятна, а счастье близко и достижимо, как воздух, который он вдыхал.
Он любил ее, доставшуюся ему молодую жену, со всем благородством мыслей и сердца, со всей нежной заботой, какие даются мужчине, узнавшему, что любовь склонна убывать, и верящему, что она способна расти. Он берег юную душу, льнувшую к нему с предельным доверием, жавшуюся к нему с той ласковой надеждой, с той твердой убежденностью, что он может желать ей только добра, с какой ягненок в притче ест с руки своего пастуха и пьет из его кувшина. У него не хватало духу отнять у нее Бога, изгнать белые хоры ангелов, день целый парящих за облаками, а ввечеру сходящих наземь и порхающих от ложа к ложу, полня м. му невидимым охранительным светом. Как не хотелось ему, чтобы его тяжелое миросозерцание заслонило от нее синь небес и лишило радости и покоя! Но нет, она хотела делить с ним все; ни на земле, ни на небе не соглашалась она оставить ни местечка, где б расходились их пути, и, как ни остерегал ее Нильс, она отклоняла все его старанья если не прямыми словами жены маовитской, то содержащейся в них упрямой мыслью: «Народ твой будет моим народом и твой Богмоим Богом»[10]. И тогда он взялся доказывать ей, что все богисуть порожденья человека и, как все человеческое, пройдут, род за родом, ибо человечество вечно развивается, меняется и перерастает собственные идеалы. И Бог, не вобравший в себя духовных богатств человечества, не живущий светом человеческого разума, а светящий сам по себе, Бог, не знающий развития, окаменелый в догмах,уже не Бог, но идол; оттогото иудейство одержало верх над Ваалом и Астартой, а христианство одолело Юпитера и Одина, ибо идолничто. От бога к богу человечество шло вперед, потомуто Христос мог, вопервых, сказать, обращаясь к старому Богу, что пришел не нарушить закон, но исполнить, а вовторых, указать на высший его самого идеал божества в словах о единственном грехе, какой не простится,хуле на Духа Святого.