Болван. Намочи рубаху в ручье, чтобы я стерла ею чернила. Вот так и поплатишься за то, что разрисовал меня: будешь ходить в холодной мокрой одежде.
Она ждала, что он засмеется, но он поднялся, не глядя на нее, и чуть погодя возвратился в мокрой рубахе.
Она сощурилась.
И? Я ведь не могу с тебя ее сорвать.
Он сглотнул, медленно поднял руки и стянул рубаху.
Роуса уставилась на него. В последний раз она видела его без одежды прошлым летом, когда они плавали вместе, и тогда его руки, грудь и живот почти не отличались от ее собственных: гладкие, совсем детские. Теперь же он раздался в груди, а торфа накопал и перетаскал так много, что под кожей проступили твердые мускулы.
Паудль протянул ей мокрую рубаху, и она вдруг обнаружила, что не в силах взять ее.
Держи, пробормотал он.
Роуса мотнула головой: отмоется как-нибудь потом, а ему лучше одеться. Но он, должно быть, неправильно понял ее, потому что закрыл глаза, сделал вдох, опустился подле нее на колени и принялся вытирать ее живот рубахой.
От холодного прикосновения Роуса дернулась и ахнула.
Больно? Мне перестать? Он взглянул на нее. Лицо его было в высшей степени серьезно, голубые глазаглубоки и непроницаемы.
Она покачала головой, легла на спину и закрыла глаза.
Он бережно стирал буквы с ее живота, одну за другой, за мокрой тканью тянулся леденящий след, и от холода кожа покрывалась мурашками. Наконец, когда солнце скатилось по небу вниз, а Роуса начала дрожать, Паудль остановился.
Все, прошептал он. И не успела она шевельнуться, как он склонился над ней и коснулся губами ее пупка. Роусу окатило жаром. Она ахнула и подпрыгнула.
Паудль вздрогнул, будто она отвесила ему пощечину.
Извини, я не должен был
Нет! Я не то вовсе
Извини, Роуса. Пожалуйста, прости меня.
Пока она подбирала слова, чтобы объяснить ему, что не нужно просить прощения, что она хотела бы повторить все еще раз, Паудль уже вскочил на ноги и поспешил отойти подальше, словно боясь обжечься.
Весь остаток лета он дичился ее, как чужую. Он почти всегда отводил взгляд, а если она с ним заговаривала, невнятно хмыкал в ответ. Когда Сигридюр спросила, что стряслось, Роуса не знала, что ответить. Прежде видеться с Паудлем было все равно что смотреть на родные и милые сердцу горы, окружающие ее дом. Теперь же встречаться с ним глазами было все равно что заглядывать в разверстую пасть Геклы. При виде него все тело ее пылало.
От Магнуса их размолвка тоже не ускользнула. Он улыбнулся и потрепал Роусу по макушке, как ребенка.
Умница. С ним у тебя нет будущего.
Роуса изумленно вскинула брови, и Магнус продолжал:
Негоже епископской дочке за крестьянским сыном бегать. Он засмеялся. Я растил тебя для лучшей доли. Ты будешь женой какому-нибудь крепкому bóndi. Может статься, уедешь с ним на север, в Хоулар. А то и в Копенгаген.
Я хочу остаться здесь, не задумываясь, выпалила Роуса. В Скаульхольте. Я хочу помогать тебе в церкви.
Магнус снова рассмеялся, но Роуса упорствовала, и в конце концов он согласился, что ей нет нужды выходить замуж и можно остаться дома.
После смерти Магнуса Паудль стал захаживать к ним чаще, робко предлагая то вяленой баранины, то сухого навоза для растопки. Мало-помалу он снова начал улыбаться Роусе и поддразнивать ее. Постепенно меж ними установились прежние дружеские отношения, и Роуса наконец могла смотреть на Паудля, как раньше, и встречаться с ним взглядом без страха.
Однажды он притащил огромную глыбу торфа, которую, должно быть, раздобыл у торговца, хоть Роуса и не могла взять в толк, как ему это удалось.
Когда она задала ему этот вопрос, он самодовольно ухмыльнулся.
Поверь, лучше тебе не знать.
Ты украл его? Тогда забирай.
Она толкнула было глыбу обратно к нему, но он легонько сжал ее запястья одной рукой и засмеялся:
Он нужен твоей маме.
Она перестала сопротивляться, но рук из его хватки не вырвала.
Я не стану топить дом краденым торфом.
Топить будет твоя мама. И я его не крал. Улыбаясь, он взял ее ладони в свои и стиснул их. Этот жадный пройдоха запросил за него десять буханок хлеба. Я их принес, на том мы и поладили.
Но Она пыталась не замечать собственный трепет от его прикосновения. Где ты раздобыл столько муки, чтобы испечь десять буханок?
Паудль усмехнулся.
Для такого человека ничего не жалко. Хлебными корками он набьет собственное брюхо, а в середине каждой буханки найдет доброго сена для своих лошадей.
Паудль! Она рассмеялась. Торговец наверняка получил по заслугам, а благодаря торфу воздух в доме станет суше, и мамин кашель пройдет.
Паудль продолжал носить им еду и торф. Мало-помалу Роуса начала надеяться, что будущее у них с Паудлем все-таки есть. Может статься, они вдвоем помогут маме пережить зиму, а потом, с приходом весеннего тепла, она выздоровеет.
По ночам, когда темнота укутывала дом, Роуса лежала в постели и снова и снова вспоминала прикосновение губ Паудля, близость их тел, его тепло.
Однажды, собирая на холме голубику, она услышала за спиной хлюпающие шаги. Она сказала, не оборачиваясь:
Ягод мало, Паудль. Возвращайся домой и помоги своему пабби. Он разозлится, когда узнает, что ты от работы отлыниваешь.
Я уже давным-давно злюсь, только сыну до этого и дела нет.
Роуса так и ахнула.
Бьяртюр! Bless.
Она склонила голову в знак приветствия, надеясь, что он пойдет дальше, однако он остался стоять на месте, сложив руки на груди.
Ослепнешь, если будешь так смотреть, сказала наконец Роуса.
Бьяртюр нахмурился.
Прикуси язык, Роуса. И оставь моего сына в покое.
Доброго дня, Бьяртюр. Вот бы и дальше стояла такая же хорошая погода.
Уголки его губ приподнялись.
Заносчива, как всегда. Ты губишь Паудля.
Я ему скажу
Ты скажешь ему, чтобы он держался от тебя подальше.
Он взрослый мужчина и волен сам распоряжаться собой.
Увы, это не так. Им распоряжаешься ты. Скажи ему держаться от тебя подальше.
Ты не можешь приказать мне
Могу и прикажу. Ты строптива и себялюбива, и тебе слишком долго позволяли творить все, что заблагорассудится. Уже и слухи по всему селу ходят, что ты моего сына приворожила. Я могу подтвердить, что это сущая правда. Пускай люди твой дом обыщут, авось найдут руны и прочие сочинения.
Роуса заставила себя посмотреть в глаза Бьяртюру, который не сводил с нее свирепого взгляда.
Ты не посмеешь Однако голос ее дрогнул.
Бьяртюр шагнул ей навстречу. Все в ней кипело, но она держалась стойко.
Ты хоть видела, как Паудль нынче выглядит? прорычал он. Видела?
Роуса удивленно уставилась на него.
Ты хочешь
Мальчишка совсем иссох. Отощал, как древко метлы.
Я Роуса опустила глаза. Я не заметила.
Куда там, ехидно процедил Бьяртюр. Ты была слишком занята собой и даже не заподозрила, что мой сын голодает, чтобы ты могла набить себе брюхо.
Я Я скажу ему, что он должен есть и отдыхать.
Скажи ему, что он должен держаться от тебя подальше. Ты его погубишь.
Роуса заклинала небо, чтобы Бьяртюр ушел, но он приблизился еще на шаг. От него несло горьким дерном и кислым потом.
Bóndi из Стиккисхоульмюра подыскивает себе жену. Ему и строй глазки.
Роуса раскрыла рот от изумления.
Бьяртюр воздел руки к небу.
Он богат. Он будет слать твоим родичам деньги и провизию.
Превозмогая дрожь в ногах, Роуса выпрямилась.
Я не глупа, дядюшка. Твой корыстный расчет
Ты могла бы всем нам помочь, Роуса. Зима будет суровой, и многие умрут. Он прочистил горло и сплюнул на землю. Подумай об этом.
Он развернулся и побрел вниз по холму. В его сутулых плечах и хромающей походке Роусе почудился призрак Паудлятого, каким он может стать. Если выживет.
Йоун провел в Скаульхольте около трех недельторговал кое-где в окрестностях, присматривался. Присматривался он ко всему. Многие сельчанебольшей частью те, у кого были дочери на выданье, зазывали его к себе на постой, однако он отказал им и, несмотря на ночной холод, расположился прямо на улице, на склоне холма.