Он так и остался жить тамстареющий мужчина с разумом младенца, неспособный, конечно, поведать эту историю со своей точки зрения. Тем временем мой сосед и его братья вступили в студеные воды английского частного образования, где их учили думать и говорить, как английские мальчики. От кудрей мой сосед с облегчением избавился, но впервые в жизни столкнулся с жестокостью, а вместе с ней и с другими прежде неведомыми ему несчастьями: одиночеством, тоской по дому, по матери и отцу. Он пощупал нагрудный карман пиджака и достал черный кошелек из мягкой кожи, откуда извлек мятую черно-белую фотографию своих родителей. Мужчина в приталенном сюртуке, застегнутом на пуговицы до горла, держался очень прямо, а чернота его разделенных на пробор волос, густых прямых бровей и больших закрученных усов придавала ему необычайно свирепый вид; круглое лицо женщины рядом с ним, неулыбчивое и непроницаемое, напоминало монету. Фотография была сделана в конце 1930-х годов, сказал мой сосед, до его рождения. Брак на тот момент уже не задалсясвирепость отца и непреклонность матери были не только внешними. Их супружество стало грандиозной битвой двух волевых характеров, и никому так и не удалось разнять их, лишь ненадолгоуже после их смерти. Но об этом, сказал он со слабой улыбкой, в другой раз.
Тем временем к нам медленно приближалась бортпроводница, толкая по проходу металлическую тележку и раздавая белые пластиковые подносы с едой и напитками. Она дошла до нашего ряда; я предложила поднос мальчику слева от меня, и он молча поднял игровую консоль обеими руками, чтобы я поставила его на откидной столик. Мы с соседом справа сняли со своих подносов крышки, чтобы налить чай в стоявшие на них белые пластиковые чашки. Он начал задавать мне вопросы, словно приучил себя это делать, и мне стало интересно, кому или чему он обязан навыком, который многие так никогда и не приобретают. Я рассказала, что недавно переехала в Лондон из загородного дома, где три года прожила одна с детьми, а до этого семь лет с их отцом. Иными словами, это было наше семейное гнездо, которое на моих глазах превратилось в могилу то ли реальности, то ли иллюзиия и сама уже не была уверена.
Мы принялись пить чай и есть мягкие, похожие на пирожные печенья, и наступила пауза. За окном стояла лиловая полутьма. Ровно гудели двигатели. Внутри самолета тоже воцарился сумрак, пронизываемый лучами ламп над сиденьями. Мне было трудно рассмотреть лицо моего собеседника с соседнего кресла. Причудливая игра света превратила его в горный пейзаж с грядами и впадинами; в центре высился огромный крючковатый нос, отбрасывавший по обе стороны глубокие ущелья тени, и я почти не различала его глаз. У него были тонкие губы и широкий, слегка приоткрытый рот; часть между носом и верхней губой была широкая и мясистая, и он так часто трогал ее рукой, что зубов не было видно, даже когда он улыбался. Невозможно, сказала я в ответ на его вопрос, назвать причины, по которым мой брак распался: бракэто, помимо прочего, система убеждений, это история, и хотя проявляется она в вещах вполне реальных, движет ею что-то поистине загадочное. Реальной в конце концов оказалась потеря доматочки на карте, где сходилось всё то, что ныне было утрачено, и которая, казалось, воплощала в себе надежду, что однажды оно еще вернется. В каком-то смысле уехать из дома для нас значило заявить во всеуслышание, что мы перестали ждать, что больше нас не найти по обычному номеру телефона, обычному адресу. У моего младшего сына, сказала я ему, есть раздражающая привычка: если вы договорились где-нибудь встретиться и он приходит раньше, дожидаться на том же месте он не станет. Он немедленно отправится тебя искать, заблудится и придет в отчаяние. А потом, как обычно, обиженно воскликнет: я не мог тебя найти! Но единственный способ что-то найтиэто оставаться там, где ты есть, в назначенном месте. Вопрос только в том, сколько ты продержишься.
Мне часто кажется, ответил мой сосед после паузы, что мой первый брак закончился по нелепейшей причине. Мальчишкой я часто наблюдал, как с полей возвращаются повозки, нагруженные такими горами сена, что, казалось, они держатся лишь чудом. Они подпрыгивали, опасно качались из стороны в сторону, но удивительным образом никогда не опрокидывались. А потом однажды я увидел, как такая повозка лежит на боку, повсюду рассыпано сено, люди бегают и кричат. Я спросил, что случилось, и возчик ответил, что повозка налетела на ухаб. Я навсегда это запомнил, сказал он. Это вроде бы неизбежно и вместе с тем очень глупо. Так же произошло со мной и моей первой женой. Мы налетели на ухаб, и всё кончилось.
Теперь он понимал, что это были счастливые отношениясамые гармоничные в его жизни. Они с женой познакомились подростками и тогда же были помолвлены; до той ссоры, которая всё разрушила, они никогда не ругались. У них было двое детей и значительное состояние: большой дом под Афинами, квартира в Лондоне, недвижимость в Женеве; они отдыхали на горнолыжных курортах, у них были лошади и двенадцатиметровая яхта, пришвартованная в Эгейском море. Они были еще довольно молоды и верили, что рост будет продолжаться по экспоненте, что жизнь всегда будет расширяться и один за другим разбивать сосуды, в которые пытаешься ее вместить, каждый следующий больше предыдущего. После ссоры мой сосед, не спеша окончательно съезжать из дома, поселился на яхте. Стояло лето, яхта была роскошная; он мог плавать, рыбачить и принимать гостей. Несколько недель он жил во власти чистой иллюзииа на самом деле онемения, какое бывает после травмы, пока боль еще не начала медленно и безжалостно просачиваться сквозь густой туман нечувствительности. Погода испортилась, на яхте стало холодно и некомфортно. Отец жены назначил ему встречу, попросил его отказаться от претензий на их совместное имущество, и он согласился. Он думал, что может позволить себе щедрость, что успеет снова заработать денег. Ему было тридцать шесть, и он всё еще чувствовал в своих жилах силу, растущую по экспоненте, силу жизни, готовой разбить сдерживающий ее сосуд. Он сможет заполучить всё снова, только на этот раз в самом деле будет этого хотеть.
Однако я обнаружил, сказал он, трогая длинную ложбинку над верхней губой, что это не так-то просто.
Конечно, всё вышло не так, как он себе представлял. Ухаб не только разрушил его брак, но и заставил его свернуть на совсем другую дорогудолгую окольную тропу, ведущую неизвестно куда и, в общем-то, совершенно ему не нужную, но он, как ему иногда кажется, и по сей день продолжает по ней идти. Установить причину этой череды событий так же трудно, как найти кривой стежок, из-за которого вся одежка разошлась по швам. Тем не менее эти события составили бо́льшую часть его взрослой жизни. Прошло почти тридцать лет после окончания его первого брака, и чем дальше та жизнь уходила в прошлое, тем более реальной она становилась в его глазах. Нет, «реальной» неправильное слово, сказал он: то, что происходило с ним потом, тоже было вполне реальным. Он хотел сказать «настоящей»: ничто в его жизни не было таким настоящим, как его первый брак. Чем старше он становился, тем больше то время олицетворяло для него дом, место, куда он мечтал вернуться. Впрочем, когда он вспоминал о нем трезво, а особенно когда разговаривал со своей первой женойтеперь это случается довольно редко, к нему возвращалось старое чувство нехватки воздуха. И всё равно сейчас ему кажется, что ту жизнь он прожил почти неосознанно, что он потерялся, растворился в ней, как растворяешься в книге и начинаешь верить в реальность ее событий, проживаешь ее вместе с персонажами и через них. С тех пор ему больше ни в чем не удавалось раствориться, больше он ни во что так не верил. Возможно, именно этимутратой верыи объясняется его тоска по былой жизни. Как бы то ни было, вместе с женой они построили нечто процветающее, приумножили совокупность самих себя и того, что у них было; жизнь охотно покорялась им и одаривала их изобилием, и именно поэтому, как он понял уже потом, ему хватило уверенности всё разрушитьразрушить, как ему теперь кажется, с необычайной беспечностьюведь он думал, что дальше будет больше.
Больше чего? спросила я.
Больше жизни, сказал он, раскрыв ладони. И больше любви, добавил он после паузы. Я хотел больше любви.