А теперь, в закутке сада Луция Статилия, обсуждался переворот.
Я стоял, не дыша, будто превратился в статую, руки и ноги окаменели, мысли не желали повиноваться. Мой отчим говорил и много чего еще: о поджоге Рима, к примеру, и об убийстве консула Цицеронатоже.
О Юпитер, думал я, куда ты ввязался, Публий, что вообще происходит?
Публий же, с присущим ему дружелюбным спокойствием, говорил все о том жекак устроить в Риме необходимый хаос. Он говорил о гражданской войне.
Теперь ты понимаешь, мама все время боялась гражданской войны, но едва, в числе прочих, конечно, не устроила ее.
Я был удивлен и напуган. Публий всегда казался мне очень разумным человеком. Когда я понял, что ничего нового не услышу, я принялся осторожненько отступать. Зная, какая будет цена у хрустнувшей ветки, я двигался очень осмотрительно.
Дома я не спал, ходил по атрию, и то и дело звал рабов, чтобы они проверили, не идет ли Публий.
Когда он явился, я устремился к нему так яростно, что едва не свалился в имплювий, полный дождевой воды.
Марк? спросил Публий так же невозмутимо, как и всегда, улыбнулся мне, не показывая зубов. Ты еще не спишь или уже не спишь? Думаю, что еще, я прав?
А ты где шляешься? Не надо мне врать, что ты вышел прогуляться!
Я был уже намного выше и сильнее его, Публий, не очень-то крупный сам по себе, казался почти подростком по сравнению со мной. Когда я схватил его за плечи, он уставился на мой подбородок.
Какой теплый прием, надо же.
Я наклонился к нему и заглянул Публию в глаза.
Я считаю, ты совершаешь большую глупость. Но я все обдумал. Мой долг, как твоего сына, помочь тебе во всем. И я с радостью исполню его.
Я поцеловал Публия в щеку и сказал:
Можешь рассчитывать на мою верность, отец.
Публий вскинул бровь. Надо признать, на его лице ни единая мышца не дрогнула. Иногда я думаю, с таким ли выражением, чуть насмешливым, спокойным и доброжелательным, принял он известие о том, что скоро умрет?
Вероятно, я не узнаю (если только мы не встретимся там, за смертной чертой), однако полагаю, что дело обстояло именно так.
Так вот, в тяжелой предрассветной темени, мы смотрели друг на друга, и Публий оставался человеком, который знает что делает. Вернее, казался таковым.
Я сказал:
Буду делать то, что ты прикажешь. Ты был ко мне очень добр. Даже, в определенные моменты, неоправданно добр.
Публий засмеялся.
И избаловал тебя.
И избаловал меня. Но я не хочу, чтобы ты
Я не мог этого произнести, язык будто отнялся. Все-таки материнские страхи сидят в нас глубоко. Мне потребовалась смерть Публия, чтобы вытравить из меня этот священный ужас перед гражданской войной.
Я хочу, сказал я, решив заменить свое утверждение на позитивное. Быть тебе сыном, а, значит, быть рядом с тобой и делать то, что тебе необходимо. Я молод и ничего не умею, но я сильный и могу заболтать кого угодно, это два единственных моих достойных качества, прими их в дар.
Марк, Марк, Марк, смеялся Публий. Меньше пафоса. Значит, у тебя роман со Статилией?
Как ты узнал?
Точно так же, как и ты узнал то, что узнал. Ты достаточно прямодушен, вряд ли ты стал бы держать такие удивительные сведения, получив их ранее сегодняшней ночи.
Ну да. Но послушай, ты ведь не думаешь, что я просто позволю тебе заниматься этим в одиночку? Я уже взрослый.
Ты ребенок, Марк Антоний, сказал Публий. И, вероятно, останешься им на всю жизнь. Я люблю тебя именно за это.
Но не питаешь иллюзий? спросил я. Публий покачал головой.
Я думаю, сказал мне Публий. Что тебе стоит предоставить паукам плести паутину. Я делаю то, что делаю, ради тебя и твоего будущего. Ради Луция и Гая. И ради Юлии.
Но я тоже хочу сделать что-то ради тебя, сказал я с отчаянием. На нас смотрели с разрисованных стен цветные звери, их глаза, казалось, светились. Я чувствовал себя загнанным в угол.
Тогда молчи об этом, спокойно сказал Публий. Молчи, что бы ни случилось. Ни слова никому, ни Луцию, ни Гаю.
О маме он, знаешь ли, не упомянул.
А я обещаю тебе, что я буду в порядке. И у нас все пойдет на лад. Особенно у меня.
Он ласково улыбнулся мне и добавил:
Тебе не следует об этом волноваться. У нас есть очень влиятельный покровитель.
Теперь я думаю, что он имел в виду Красса.
В любом случае, сказал Публий. Я почти уверен, что все пройдет хорошо. И тебе тоже не стоит переживать. Просто держи язык за зубами.
И я держал его за зубами, причем очень долго, еще много лет после смерти Публия. Я даже тебе говорю (пишу) об этом только мертвому.
Поклянись честным именем Антониев, что ты никому не скажешь о том, что сегодня услышал, сказал мне Публий.
Было бы чем клясться!
Я серьезно, Марк.
И я поклялся, самым торжественным образом поклялся, склонив голову и призвав Юпитера в свидетели.
Но, знаешь, что гложет меня до сих пор, уже на пороге собственной смерти. Как ты думаешь, великолепное Солнце, благословленное незнанием, могло ли случиться так, что перед смертью Публий подумал, хотя бы на секунду, что я проболтался хоть кому-нибудь?
Мог ли он подумать, что мой язык без костей привел его к гибели?
У него не было поводов так считать, но все-таки, вдруг.
Легко судить историю из будущего, но и сейчас, зная, насколько ошибочным и нелепым было все предприятие, я думаю, что, может, мне стоило настоять на своем и помочь хоть в чем-то.
В конце концов, таково было последнее дело, которое затеял наш отчим.
Таким образом, только я и, может быть, мама знали обо всем. Публий спешно отправил нас в загородное имение. Как это ни иронично, не так далеко от нас, почти что по соседству, жила Теренция, жена Цицерона, второго консула, которого собирались убить заговорщики. Другим консулом, кстати, был дядька, и о нем, во всяком случае в ту ночь, речи не шло. Понимаешь?
В любом случае, горе уже летало над теми местами и думало, в какой дом ему опуститься.
После шумной и пылающей, всегда насыщенной римской жизни провинция, с ее целомудренными девами, грязным домашним скотом и умирающими полями, показалась мне ужасно скучной. Умиротворяющей, но усыпляющей, так сказать.
Крестьянки не всегда были такими сговорчивыми, как мне хотелось, коровы мычали по утрам и будили меня, в незанесенной стерне полей ничего плохого не было, она просто угнетала меня безмерно, как и все причуды умирающей природы.
Помню еще аллеи (осиротевшие после потери листьев деревья производили такое же гнетущее впечатление), по которым любили разгуливать местные матроны в сопровождении старых рабынь и маленьких детей. Местный воздух по каким-то причинам считался очень полезным.
Мама говорила, что Гаю не помешает им подышать.
Добрее тощая мразь от этого не станет, сказал я.
Не называй брата так, Марк.
Маленький монстр.
Я Гая не простил, но Гай, знаешь ли, тоже ходил с таким видом, будто ему есть за что на меня злиться. Ты помнишь, какое у него было гордое лицо? Сразу видно: человек себе цены не может сложить. И как он вскидывал брови, когда его звали, будто удивлялся, что к его знатной персоне решились обратиться.
Теперь я люблю все эти воспоминания. Тогда он казался мне раздражающим, а теперь я думаю, что Гай, несмотря на небольшую разницу в возрасте между нами, был тогда очень маленький. Вот и все. Болезнь несколько задержала его взросление.
Я его давно за все детские глупости простил, правда.
Ну да ладно. Я думаю, все вы ожидали от меня худшего поведения. Когда я скучал, я становился невыносим.
Но я держал себя в руках, потому что, в отличие от вас, я знал, что должно было случиться.
В то время я относился к вам с огромной бережностью и нежностью, потому что вы, сами того не осознавая, находились в опасности, и меч, нависший над вами, был вам неведом. А я все знал, и я переживал. Но это были детские волнения и страхи, я не предчувствовал скорую разлуку с Публием, и все ужасы, рисовавшиеся в моем воображении, оказались далеки от реальности. Я, конечно, представлял, что его убьют, и не только его, а и нас в придачу. Но представлял я все как-то по-дурацки, так что сам верил не до конца. Хотя, конечно, по ночам мне не давали покоя навязчивые фантазии о том, как к нам врываются солдаты, и я сражаюсь с ними до последней капли крови с помощью молитв Марсу, ножа и тарелки, может быть, сначала даже побеждаю, но солдат слишком много, и, в конце концов, меч входит мне в солнечное сплетение, и мир начинает меркнуть, а вы кричите и плачете, как дети, хотя что ты, что Гай вполне могли за себя постоять. Но только не в моих снах и фантазиях! Там героем был только я.