На самом деле подготовка к Луперкалиям оказалась настолько мучительной и серьезной, что за свою честь побегать полуголым перед девчонками я заплатил сполна.
Тренер наш, выражусь так, был человеком серьезным. Он говорил:
Я прошел не одни Луперкалии и знаю, для чего вы здесь собрались, молодежь!
О, он не питал по этому поводу никаких иллюзий.
Среди луперков того года было множество моих друзей и, да, план у нас был один.
И тренер его не одобрял. Как же его звали? По-моему, он был из Эмилиев, но точно мне уже не вспомнить. Так или иначе, тренер был крепкий старик с вечно слезящимися от солнца синими глазами (будто провел в пещере Луперкал все эти годы) и зычным голосом.
Он орал на нас постоянно. Примерно в таком духе:
Вы пришли сюда, чтобы охмурять девчонок?! Нет! Вы пришли сюда, чтобы бегать до изнеможения, свежевать козлов и есть их внутренности!
О как, сказал я. Я люблю есть внутренности. И бегать.
Тренер Эмилий ткнул меня в грудь длинным, не по-стариковски ровным пальцем.
Надо же, сказал он. Какое совпадение.
И с тех пор мне доставалось еще больше, чем моим товарищам по несчастью. Тренер не жалел никого.
У него был красный свисток, который и ныне иногда еще находит себе место в моих снах. Эмилий дудел в него с рассвета до заката, гоняя нас по, так сказать, пересеченной местности. Больше всего на свете я боялся, что сотрутся подошвы моих славных кроссовок, потому что, казалось мне, за все время подготовки к празднику, я не остановился ни на единую секунду. Я бегал даже во сне.
И оглушительный свист догонял меня всюду, нигде в Риме от него невозможно было спрятаться.
Ну как? спрашивал Публий, когда я приходил домой и падал на кушетку.
Что-то мне подсказывало, что и у Публия в его время был не менее жесткий тренер. Судя по возрасту Эмилия, может, и он самый. Может, Эмилий тренировал людей еще при царях.
Хорошо! говорил я. Отлично! Лучше всех. Как всегда! Я же блистательный Марк Антоний, как по-другому-то?
К концу фразы у меня уже еле ворочался язык, и я засыпал прямо на кушетке.
Кроме бега (бега-бега-бега-бега) нам необходимо было не облажаться с козлами и собаками. Козлов и собак предстояло нам зарезать в пещере, а потом, что самое главное, освежевать, не повредив шкуры. Чтобы потом, братец, эти шкуры все равно разрезать на ремни и повязки.
Мой друг Валерий, бестолковый, но беззлобный повеса как-то по глупости пожаловался на нелогичность этих тренировок.
Ты еще в коллегию пожалуйся, рявкнул тренер Эмилий. Как ты, по-твоему, сделаешь достаточный отрез, чтобы прикрыть свое хозяйство, если вы расхреначите эту долбаную шкуру?
Исчерпывающе, сказал Герминий, еще один мой друг, тот самый парень, Тит Герминий, о котором ты говорил, что он слишком серьезен, чтобы быть моим товарищем, и ты в него не веришь.
Молчать, рявкнул тренер. И свежевать козла. Лучшие из вас будут удостоены великой чести на празднике.
О боги, говорил Герминий, когда мы, вымотанные, шли обратно домой (нам было по пути). Луперкалии же веселый праздник.
Как выяснилось, сказал я. Для всех, кроме нас. Очень обидно, кстати.
Знал бы я, сказал еще один мой товарищ, Корнелий, дальний родич отчима с очень похожими чертами. Никогда бы на это не подписался.
Но девочки, господа, сказал я, приобняв их за плечи. Девочки того стоят.
Впрочем, чем дальше, тем менее очевидными для многих из нас становились мои слова. Один парень (всего нас было двенадцать штук, ты знаешь) не выдержал темпа тренировок и покинул нас. Его место занял Атилий, но он все знал и участвовал в празднике не в первый раз, поэтому занятия тренера не посещал. По этой причине мы все ему жутко завидовали.
Тренер снова и снова гонял нас по всем этапам таинства, так что все действительно таинственное и завораживающее из него исчезло.
Пришли в пещеру.
Зарезали жертвенных животных.
Кровь собрали, ни капли не пролить, она еще будет нужна для орошения полей.
Потом освежевали жертвенных животных.
Кровью мазнули на лбу (и не перебарщивайте, это драгоценная кровь!), стерли ее кусками шкуры. Потом смейтесь, сукины дети, смейтесь громко! Даже если вам не смешно! А смешно вам не будет, уж я об этом позабочусь!
Потом режьте шкуры на ремни и повязки!
А потом ешьте внутренности!
И, наконец, бегайте по городу и хлещите встречных ремнями из шкур.
Это-то вы можете усвоить? Вроде бы звучит не сложно!
Видишь, до сих пор я помню его слова, как они есть, вернее, каковыми они были.
Если кого-то стошнит, сказал он. Все будет испорчено. А если кто-то упадетэто очень, очень, очень плохой знак. Смотрите под ноги! И тренируйтесь есть козлиные внутренности! Эй, Антоний, а тебе и тренироваться не надо, да? Ты же у нас самый большой любитель внутренностей.
Я с готовностью отвечал, что, дескать, именно так, и тренер Эмилий переключался на болезненного, неизвестно как к нам попавшего Тиберия Нумиция. Бледный и чахлый, он, казалось, вовсе не годился на роль луперка.
Если ты ударишь ремнем какую-нибудь матрону, Нумиций, она побелеет от ужаса. С твоей стороны и благословение будет выглядеть, как проклятие.
Все над ним смеялись, и я тоже, я был даже автором дерзкого плана подложить ему в ритуальную трапезу собачьи легкие или еще что-нибудь вроде того. Но потом как-то увидел, что Нумиций после тренировки лежит под пустой еще яблоней на холодной земле и тяжело вздыхает.
Я подошел к нему, принялся вырезать ножиком на дереве свое имя.
Великолепный Марк Антоний.
Переживаешь? спросил я. Вместе с другими мальчишками я был очень злым, но, увидев Нумиция в одиночестве, вдруг расстроился из-за него.
Нет, сказал он, приподнявшись. Просто устал.
Отец сюда отправил?
Он кивнул.
А ты не хотел?
Он пожал плечами. Я собрался было завести свою песнь о девочках, но как-то понял, что Нумиция это не порадует.
Ну, сказал я. Это не пожизненная обязанность. Когда ты станешь некрасивым и старым, никто тебя не будет заставлять бегать.
Он смотрел на меня настороженно, будто я собирался его ударить или уколоть. Я пожал плечами.
Ты извини. Пацаны бывают злые. Да и я.
И ты, сказал он с едва заметной укоризной.
И я.
Кора под деревом так легко поддавалась ножу, словно мясо.
Но ты не облажаешься, сказал я. И никто не думает, что ты реально протупишь. Вот, этот парень, как его там, не помню, в общем, ушел который. Он знал, что он облажается. А ты на самом деле знаешь, что ты нам всем покажешь.
Нумиций молчал, пристально наблюдая за мной. Мы его никогда не били, но выглядело так, будто он все время этого ожидает. Думаю, отношения с ребятами у него по жизни не складывались. Или у него были крайне злобные старшие братья. Интересно, где Нумиций сейчас? Мы почти не общались, но он пытался мне помочь, когда я поднял в сенате вопрос об одновременном разоружении Помпея и Цезаря. Где же он, где же, где же? Я слышал, он отправился куда-то на Восток задолго до меня. Вернулся ли Нумиций оттуда, или ныне он в моих владениях тоже? А, может, умер?
Я сказал:
Ну вот, теперь нам обоим неловко. Хотел тебя поддержать.
Да, ответил Нумиций. Я понял.
Я улыбнулся, не показывая зубов, точно так, как учил меня Публий.
Ты извини. Ну, мы все полны недостатков, в том числе и великолепный Марк Антоний. Он, к примеру, бывает очень тупым и нечутким.
От скуки я принялся выцарапывать под "великолепный Марк Антоний" слова "тупой" и "нечуткий".
Нумиций сказал:
Да. Это точно.
Сказал осторожно, будто пробовал ступить на лед на реке.
Ну, сказал я. Давай ты исправишь мои недостатки, а я твои. Как тебе такое?
Я протянул ему руку, желая помочь Нумицию встать.
И мы договорились. На следующий день я привел его к ребятам и сказал:
Пацаны, тренировку этого парня беру отныне на себя.
Нумиций еще долго ожидал от меня подвоха, но я действительно искренне звал его бегать вместе со мной. Чтобы, так сказать, побегав, еще побегать.
И именно с ним, а не со своими вполне стандартными друзьями, я провел вечер перед Луперкалиями.
Ты вообще помнишь Нумиция? Ну хоть чуть-чуть? Пухлая родинка на шее, такая черная, она приметная у него. И очень-очень бледный, мучной червь еще похуже Гая. У солнца на Нумиция зуб был короток.