Алекс ТарнШабатон. Субботний год
Издание подготовлено при участии литературного агентства и школы «Флобериум»
1
Нужная кнопка не работалаИгаль выяснил это уже после того, как створки лифта закрылись и вошедшие вместе с ним стали поочередно тыкать указательным пальцем в панель управления, словно обвиняя ее в чем-то недопустимом. В случае Островского обвинение оказалось небезосновательным: кабина проигнорировала семнадцатый этаж, как будто его не существовало вовсе. Вернувшись в огромный вестибюль, Игаль с трудом нашел прилавок консьержа-охранника.
Кнопка не работает? радостно переспросил тот. И не должна работать! Сначала нужно подняться на четырнадцатый и пройти направо до конца, до двери с надписью «Этаж 17».
Семнадцатый этаж на четырнадцатом? удивился Игаль. Это что-то новенькое.
Ничего новенького. Это проход к внутреннему лифту. Встанешь перед камерой, позвонишь, они и откроют консьерж подмигнул всем лицом и добавил свистящим шепотом: Или не откроют, это уж как им заблагорассудится
Заблагорассудилось открыть. Внутренний лифт был тесен и скрипуч; на выходе из него Игаля встречал озабоченный серолицый мужчина в роговых очках, мятой рубашке и слишком коротких брюках с подтяжками. Для полноты картины ему не хватало разве что нарукавников.
Господин Островски? серолицый дождался утвердительного кивка и протянул гостю мягкую, бескостную на ощупь ладошку. Очень приятно. Меня зовут Шимон. Пройдемте, нам сюда.
В комнате Шимон кивнул Игалю на стул, одиноко стоявший посередке, а сам забрался в высокое кресло на колесиках по ту сторону старомодного, с дерматиновым покрытием стола.
Садитесь, господин Островски Или правильней будет доктор Островски? Или даже профессор Островски?
Можно просто по имени.
Игаль сделал инстинктивную попытку придвинуться поближе к собеседнику, но стул, жалобно скрипнув, остался на месте. Хозяин кабинета сочувственно наблюдал за происходящим с высоты своего насеста.
Привинчено, скорбно подтвердил он. Мне и самому неудобно, но ничего не поделаешьправила
Два месяца тому назад associate professor Хайфского Техниона доктор Игаль Островски получил предложение включиться в проект одного из самых серьезных предприятий Авиационного концерна. Заранее предупрежденный о повышенном уровне секретности, он был тем не менее поражен устрашающим видом анкеты, которую ему прислали на дом со специальным курьером. Объем ее измерялся даже не чудовищным количеством граф, а чудовищным количеством глав. В другое время Игаль просто отказался бы от затеи, обусловленной подобным бюрократическим издевательством, но в том-то и дело, что время выпало необычное. Надвигался шабатонтак называемый «субботний год» год свободы от повседневной рутины лекций и лабораторной поденщины, год расширения научных горизонтов и поиска новых, интересных, неизведанных тем.
В принципе, можно было махнуть в какой-нибудь из престижных университетов в Англии или за океаном, куда его давно звали, но сын как раз ушел в армию, в боевую пехоту, и Игалю с женой не хотелось оставлять парня одного на попечение бабушки, которая и сама, честно говоря, нуждалась в некотором присмотре вследствие скачущего давления. Кто будет встречать солдата в дни отпусков, кормить домашним обедом, стирать форму, пропахшую родным потом и армейским бытом? Кто будет ревностно отслеживать выпуски новостей, ловить слухи и перезваниваться с мамами сыновних сослуживцев? Кто будет бодрствовать по ночам, охраняя мальчика родительской молитвой? В общем, нет, не получалось ни Кембриджа, ни Стэнфорда.
Зато проект Авиационного концерна обещал заманчивый практический опыт прямо здесь, под боком. Новейшие композиционные материалы, невиданная геометрия крыла, щедрое финансирование, испытания в реальных условиях Оценив открывающиеся перспективы, доктор Островски счел за благо взять под уздцы естественное недовольство и скрепя сердце приступил к заполнению анкеты. Процесс растянулся на несколько дней: потребовалось поднимать уйму старых документов, делать фотокопии, вспоминать забытые даты забытых событий, испрашивать рекомендации друзей и знакомых, формулировать обтекаемые фразы автобиографии.
И вот теперь один из экземпляров анкеты лежал перед серым лицом очкастого короткоштанного Шимона и, судя по весьма потрепанному виду, был уже не только изучен вдоль и поперек, но и успел не раз послужить подставкой для чашки чая или стакана кофе
Чай? Кофе? словно подслушав мысли доктора Островски, проговорил Шимон. Там в углу чайник, кофе, пакетики не стесняйтесь. А я пока освежу, так сказать, в памяти
На тумбочке в углу рядом со стопкой пенопластовых одноразовых стаканчиков стояли банки с молотым кофе, сахарным песком и чайными пакетиками. Единственной ложечке выделили персональный стаканкак видно, вследствие ее критической важности. Судя по запахувернее, его отсутствию, кофе выдохся два-три десятилетия тому назад.
Что ж вы банки-то не привинтили? Еще украдут пошутил Игаль, включая чайник. Вам тоже налить? Сколько-сколько?
Ложечка черноголожечка сахара, откликнулся хозяин кабинета, переходя на гладкий, почти без акцента, русский. Что же вы фамилию-то не поменяли, Игорь Сергеевич?
Фамилию? удивленно повторил доктор Островский, оборачиваясь с драгоценной ложечкой в руке. Да, фамилию не поменял. А надо было?
Шимон благожелательно смотрел на него поверх очков.
Ну, если уж начали с имени С точки зрения министерства внутренних дел, это одна операция. Типа скидкидва по цене одного.
Игаль пожал плечами.
Видите ли, «Игорь» тут произносят неправильно, с ударением на второй слог и без мягкого знака в конце. Получается совсем другое имяЕгор. Поэтому считайте, что переименованието или другоемне практически навязали. С фамилией такой проблемы не было. И смысл у нее вполне еврейский, в отличие от варяжского «Игоря». Островскийвыходец из Острова. Это довольно известное местечко на Волыни. Тамошняя йешива когда-то славилась на всю Польшу. Ну и ещепамять о деде.
Следователь опустил взгляд к анкете и перевернул несколько листов.
Ваш дед, Наум Григорьевич, он же Нохум Гершелевич Островский, родился 1 мая 1897 года в городе Бобруйске Минской губернии, четвертый сын меламеда Гершеля и его жены Двойры. Я правильно читаю?
Абсолютно верно. Ваш кофе.
Вернувшись к стационарному стулу, Игаль за неимением иного варианта поставил свой стаканчик на пол.
Судя по автобиографии, он вам особенно дорог. Это действительно так или слегка преувеличено?
Скорее, приуменьшено, улыбнулся доктор Островски. Дедсамый важный человек в моей жизни. Он практически заменил мне отца.
Ваши родители развелись?
Они никогда не женились. Мой биологический папаша бросил мать, едва узнав о ее беременности. Я его практически не знал.
Не знали? Шимон снова пошуршал страницами. Почему вы говорите о своем отце
биологическом отце, поправил Игаль. Я уже сказал, что считаю своим реальным отцом Наума Григорьевича Островского.
Хорошо, принимается. Почему вы говорите об этом биологическом отце в прошедшем времени? Как следует из анкеты, Сергей Сергеевич Смирнов пока еще жив.
Видимо, да, жив. В первый и последний раз я виделся с ним восемь лет назад перед отъездом в Израиль. Он подписывал документ об отсутствии претензий.
Гм хмыкнул Шимон. Восемь лет назад Откуда тогда известно, что он еще жив? Сейчас ему должно быть секундочку 68 лет. Возраст смертный, по российским понятиям.
Игаль кивнул.
Вы правы. Но после нашего очного знакомства он повадился присылать мне поздравительные открытки на день рождения. Прислал и в этом году. Следовательно, господин Смирнов скорее жив, чем мертв.
Ага Шимон многозначительно покачал головой. То есть контакт сохраняется
Да нет же, с досадой проговорил Игаль. Повторяю: с моей стороны нет ни желания, ни контакта. Он присылает открытки, я их выбрасываювот и все. Это абсолютно чужой человеккак мне, так и маме, которая вообще слышать о нем не желает.