Рождество лишь усилило общее смятение.
В столовой Толстяк оглашал воображаемые меню: Жаркое из кабанчика со смородиновой подливой, фаршированные куропатки, а на десерт сыры и огромные торты. Но его никто не желал слушать.
Да пошел ты со своими меню, обругал его Фрэнк.
Можно опять пойти ловить рыбу, предложил Толстяк. Тогда будут лососевые стейки в винном соусе.
На улице темень и холод. Заткнись уже, мать твою!
Толстяк ушел к себе объявлять меню в одиночестве. Если никто не хочет жрать, он будет жрать про себя, и жрать с толком. Он украдкой проскользнул в спальню и, порывшись в своей кровати, достал украденный кусочек пластита. Понюхалему нравился запах миндаля, подумал о своем жарком из кабанчика, понюхал еще раз и, закрыв глаза, пуская слюни, стал лизать взрывчатку.
Курсанты сделались раздражительными. Эме, Дени, Жос и Лора играли в карты.
Бля и бля, твердил Эме, выкладывая тузы.
Чего ты ругаешься, если тузы у тебя? спросил Жос.
Хочу и ругаюсь. Или тут вообще ничего нельзя? Ни Рождество отмечать, ни ругаться, вообще ничего!
Одиночки, сидя по углам и уставившись в пустоту, передавали друг другу последнюю бутылку спиртного, похищенную у поляков. Жаба и Станислас играли в шахматы, и Жаба давал Станисласу выигрывать.
Кей, засев в какой-то нише, тайком следил за столовой и разговорами, опасаясь, как бы горячие головы не затеяли ссоры. Он был хоть и не старше всех, но самый обаятельный и негласно считался главным в группе. Если он велел заткнуться, курсанты затыкались.
Плохо с ними дело, шепнул Кей Пэлу, который, как обычно, устроился рядом.
Кей с Пэлом очень ценили друг друга.
Можно сходить к норвежкам, предложил Сын.
Кей поморщился.
Ну, не знаю. Не думаю, что поможет. Они решат, что надо еще больше дурить, шокировать галерку. Ты же их знаешь
Пэл слабо улыбнулся:
Особенно Толстяк
Теперь улыбнулся Кей.
А кстати, где он есть?
Наверху, ответил Пэл, дуется. Из-за своих рождественских меню. Он пластит жрет, знаешь? Говорит, что он как шоколад.
Кей закатил глаза, и оба товарища прыснули.
В полночь Клод в одиночку обошел усадьбу крестным ходом, держа большое распятие, которое привез с собой. Шествовал среди несчастных, распевая песнь надежды. Счастливого Рождества!крикнул он всем и никому. Когда он поравнялся с Фароном, тот выхватил у него из рук распятие и с криком Смерть Богу! Смерть Богу! разломал его пополам. Клод бесстрастно подобрал священные обломки. Кей чуть было не набросился на Фарона.
Прощаю тебе, Фарон, произнес Клод. Я знаю, ты человек сердечный и добрый христианин. Иначе тебя бы здесь не было.
Фарон вскипел яростью:
Ты жалкий слабак, Клод! Вы все слабаки! На задании вы и двух дней не продержитесь! Двух дней!
Все сделали вид, что ничего не слышали; в столовой снова воцарился покой, а вскоре курсанты отправились спать. Они надеялись, что Фарон не прав. Чуть позже Станислас зашел в спальню Кея, Пэла, Толстяка и Клода и попросил кюре, таскавшего в чемодане кучу лекарств, дать ему снотворного.
Хочу сегодня уснуть как дитя, сказал старый Станислас.
Клод бросил взгляд на Кея, который сдержанно кивнул в знак согласия. Он дал летчику таблетку, и тот, рассыпавшись в благодарностях, удалился.
Бедняга Станислас, сказал Клод, размахивая над кроватью половинками распятия, словно хотел заклясть судьбу.
Все мы бедняги, отозвался Пэл, лежавший рядом.
В тот самый рождественский день Гонконг после жесточайших боев перешел в руки японцев. Английские солдаты и канадское подкреплениена фронт послали две тысячи человекбыли зверски перебиты.
* * *
К двадцать девятому декабря рождественский приступ тоски был забыт. Днем двенадцать курсантов валялись в столовой в креслах и на толстых коврах вокруг печки: здесь было удобнее, чем в холодных отсыревших кроватях. Лейтенант Питер отослал кандидатов в агенты отдыхать, их ждали ночные занятия. Во сне они возились, шумели; не спал только Пэл: Лора задремала, привалившись к нему, и он боялся пошевелиться. Вдруг в тишине послышались приглушенные шаги. Это был Жаба: облачившись в гимнастерку, он явно направлялся к выходу. Сапоги он снял, чтобы не скрипели половицы.
Ты куда? вполголоса спросил Пэл.
Я цветы видел.
Сын в недоумении уставился на него.
Там подо льдом цветы проклюнулись, повторил Жаба. Цветы!
Ответом ему был общий храп: всем было плевать на его цветы, хоть они и выросли в снегу.
Пошли. Хочешь? предложил Жаба.
Нет, спасибо, усмехнулся Пэл.
Ему не хотелось уходить от Лоры.
Тогда до скорого.
До скорого, Жаба Не слишком задерживайся, вечером тренировка.
Не буду. Я ненадолго.
И Жаба в одиночестве отправился мечтать в окрестный лес, к своим цветам. Он шел по тропке вдоль прибрежных скал в сторону Арисейга: ему нравился вид, открывающийся со скал. С легкой душой свернул в лес. До цветов оставалось совсем недалеко. Но, огибая груду поваленных деревьев, он натолкнулся на пятерых перепивших поляков из Секции МР. Поляки уже прослышали о набеге французов на их усадьбу, о краже спиртного и затаили на них обиду. Жаба подвернулся им под руку: они надавали ему по морде, повалили в грязь, а потом насильно влили в него несколько изрядных глотков водки, опаливших ему живот. Перепуганный и униженный Жаба выпил, надеясь, что его оставят в покое. Ему вспомнился Фарон: он им задаст, когда узнает.
Но полякам хотелось влить в него еще:
Na zdrowie!орали они хором, приставив ему горлышко к губам.
Да что я вам сделал? стенал Жаба по-французски, выплевывая половину водки, попавшей в рот.
Поляки не понимали ни слова и отвечали бранью. И вдобавок принялись скопом избивать его ногами и палками, распевая песню. Жаба под градом ударов орал так громко, что его крики встревожили военных Арисейг-хауса и те стали прочесывать лес с ружьями наперевес. Бедолагу нашлион был без сознания и весь в крови, его доставили в лазарет Арисейга.
Товарищи сидели у его изголовья до самого вечера и потом, после ночных занятий. Последними, кто оставался с ним, были Пэл, Лора, Кей и Эме. Жаба пришел в себя, но лежал с закрытыми глазами.
Больно, твердил он.
Знаю, отозвалась Лора.
Нет Тут больно.
Он показывал на сердце; у него болело не тело, а душа.
Скажите лейтенанту, что я больше не могу.
Нет, ты сможешь. Ты уже столько смог, подбодрил его Кей.
А дальшенет. Не могу больше. Я никогда не смогу воевать.
Жаба перестал верить в себя, его война была проиграна. Около двух часов ночи он наконец задремал, и товарищи ушли к себе немного поспать.
* * *
Жаба проснулся с первыми лучами зари. Вокруг никого не было, он встал с кровати и выскользнул из лазарета. Пробрался тайком в тир Арисейга, взломал один из сейфов и стащил кольт 38-го калибра. Потом, сквозь слоистый морозный туман, добрел до своих драгоценных цветов и сорвал их. Вернулся к усадьбе Секции F. И приставил пистолет к груди.
Звук выстрела разбудил всехлейтенанта Питера, Дэвида, курсантов. Они соскочили с постелей и полураздетыми высыпали на улицу. Жаба лежал у дома, в грязи, среди своих цветов, раздавленный собственной жизнью. Потрясенные, лейтенант Питер и Дэвид присели на корточки рядом с ним. Жаба направил ствол прямо в сердце, в свое невыносимо болевшее сердце, и даровал себе смерть.
Пэл с дикими глазами тоже кинулся к телу и положил ладонь на глаза Жабы, чтобы закрыть их. Ему показалось, что он уловил слабый хрип.
Он еще живой! заорал он лейтенанту. Позовите врача!
Но Питер удрученно покачал головой: Жаба был не живой, просто еще не умер. Больше никто не мог ничего для него сделать. Пэл обнял его, чтобы ему было не так одиноко в последние минуты, и Жабе даже хватило сил чуть-чуть поплакать; горячие, едва заметные слезы скатились по его измазанным грязью и кровью щекам. Пэл утешал его, а потом Андре Жаба умер. И над лесом вознеслась песнь смерти.
Курсанты застыли, дрожащие, пришибленные, с разбитым сердцем, обезумевшие от горя.
Лора, рухнув в объятия Пэла, всхлипнула: