В ближайшем продовольственном Илья Матвеич покупал свежую рыбину, потрошил, обезглавливал, чистил, брал за хвост и двумя-тремя точными движениями срезал мякоть. Пахучую рыбную субстанцию Золотник укладывал в миску, туда сыпал соль, сахар, черный молотый перец, свежий зеленый лучок (В альянсе с зеленым луком серебристая скумбрия смотрится особенно живописно!), поверхтарелку с гнетом, круглым тяжеленьким голышом с озера Балхаш.
На Балхаше Илья Матвеич во времена оны проходил армейскую службу в секретнейшем городе Приозерске, где и познакомился с Митей Осмеркиным, родственником того Осмеркина знаменитого из Бубнового валета (те же штаны, шутил Илья Матвеич, только наизнанку), взволнованным певцом родного подмосковного поселка Перхушково, точнее, сосны на его окраине.
Илья Матвеич служил завклубом, а Митя фершелом, но рисовал как заведенный Сосну в Перхушково. Он рисовал ее по памятипод чистым небом, кроной в облаках, в лиловых сумерках, бурлящей жизнью, с грачами, галками, воронамикак Митя выражался, мелкой птичьей сволочью. Над ними проплывали солнце и луна, раскачивали ветки ветры, пронизывали звездные лучи.
А тут Балхаш! солировал Илья Матвеич. И если, дорогие вы мои, не полениться и взглянуть на карту, вы все заплачететакая там вокруг жаровня адова. Шаг в сторонуи по колено ты в пыли. Второйпо пояс. Третий шаги ты в объятиях пустыни. Зимавсе та же пыль и сорок градусов мороза. Как только в этой преисподней водятся фаланги?! Проснешься утромон, мохнатенький, пригрелся под бочком, стряхнешь его и думаешь: ну ладно, хрен с тобой. Они тут ядовитые, но не смертельные, не то что в Джезказгане
Да и зачем ему кусать Илюшу, вступает в разговор Осмеркин, если под мышкой у Ильи он, считай, у Христа за пазухой?
Выйдешь к воде, озеро без берегов, штормит, волныс пятиэтажкувдребезги бьются о скалы. Когда Илья Матвеич выпивал, то изумительно держал компанию. А ты стоишь на этих вот камняхв горле ком, ты: Мать-перемать!!!орешь наперекор волнам. И только скалы, тучи, ветер и песок слышат твою песню.
Он был чистейшим гением и знал это. Ни выставок, ни славы, ни продаж, естественно, он постоянно где-нибудь работал.
У меня трудовая книжкатрехтомная, слегка фанфаронил Илья Матвеич. Перваяна казахском языке. Три пухлые книжищи! С их потрепанных страниц встает во весь исполинский рост моя героическая биография. Я только в космосе не бывал, хотя на мне испытывали скафандр, потому что мы антропологически похожи с одним космонавтом, не буду разглашать его громкого имени. Солидные люди из Института космических исследований предложили мне провести этот эксперимент, я с ними познакомился на шабашке. Если выживешь, они сказали прямо, тогда он тоже вернется на Землю.
Мы всей квартирой думали да гадали, что за колобок такой выискался среди покорителей космоса, наверно, Алексей Леонов, тем более что в рассказе присутствовала одна нелицеприятная деталь: когда все завертелось, закрутилось и помчалось колесом, вышняя реальность оказалась не совсем такой, нежели соратники по шабашке смоделировали на Земле. В открытом космосе опробованный на Илье скафандр на хрен деформировался, и только чудом его космического дублера не поглотила клокочущая Вселенная.
Понимаете, дорогие мои, воспоминанияэто что-то феерическое, говорил Золотник, опрокидывая стопочку, закусывая малосольным огурцом.
После чего обыкновенно следовал рассказ о сказочной удаче, которая сопровождала каждый шаг Ильи Матвеича, особенно подшофе.
Родился он в Барнауле, почти там не жил, а только впитал в себя бело-серые краски разлившейся Оби, серо-лиловую, болотнуюнаводнения на Барнаулке, ореховуюпустырей, искрасна-черноватые тени земляноксараев, сложенных из досок, фанерных шкафов и панцирных сеток от кроватей, зеленую землю огородов, белильце привязанной к колышку козы, сизые клубы дыма, валившие из трубы спичечной фабрики.
Запомнил мотогонки по отвесной стене бродячего шапито, устроившего представление в храме Дмитрия Ростовского, тощего клоуна Алекса и безрукого иллюзиониста, тот показывал фокусы ногами, это было потрясающе!
И в Барнауле, и в Камне-на-Оби, где Золотник провел детство, да не в самом, а под Камнем, в Соснинской заимке в районе Острой сопки, станция Большая Речка, по улице на работу возили пленных японцев.
Мальчишки бежали за полуторками, бросали камни с комками грязи, кричали: Япошки! Япошки! А те, голодные, грязные, оборванные, ни живы ни мертвы, улыбались из мутных окон. Поверженные воины доблестной Квантунской армии валили лес, прокладывали железные дороги, строили поселки, гнули хребет на шахтах и заводах, болели, умирали, казалось, это лучше, чем лежать убитыми, как сотни тысяч их собратьев на сопках Маньчжурии.
Громче всех япошки, япошки! кричали китайцы, дети эмигрантов, они потом дружно исчезли, когда образовалась Китайская Народная Республика во главе с Мао Цзэдуном, уехалии с концами.
Откуда мне было знать, вздыхал Золотник, служивший одно время развесчиком картин в Музее восточных искусств, что у меня потом будет к японцам совсем другое, адекватное отношение
В Соснинке, чуть не под окном, грохотала горная речушка Улала, норовистый приток Маймы, очень холодная, он хорошо помнил, хотя ему не было и года, когда его отец брал на руки, входил и окунал Илью Матвеича в ее ледяные воды.
Вся цивилизация пошла от нашей Улалушки, с гордостью говорил Золотник, а не из какой не из Африки. Хотя там у нас дыра дырой! Но не в этом суть!
Суть же в том, что Илья Матвеич отвратительно учился в школе. Только рисование удавалось ему в кружке, больше ничего. И когда он в очередной раз остался на второй год, бросил школу и бродил с альбомомрисовал озера, лес, холмы, высокую траву, орла-могильника на обточенных ветром камнях, дядька Чебогатурин, хромой сосед, сказал:
Что, парень, ходишьрисуешь, ботинки снашиваешь? Кому это надо? Освоил бы лучше малярное мастерство! Я в юности мечтал стать маляром, да война, ранение, госпиталя У тебя вся жизнь впереди! Научишься колера смешивать, это гарантированный рубль! А художниккуда ни гляньни с какой стороны не гарантированный. Знаю я в Алма-Ате одно училище, где на маляров учат, у меня там товарищ по стекольному делуя ему черкану записку, не пропадешь!
Мамочка стояла на платформе в лимонном платье шелковом из крепдешина с нечастыми голубыми васильками и рыжими веточками, зелеными листочками. А ее мальчик с рекомендательным письмом стекольщикуту-дух, ту-дух, ту-дух! во весь опор помчался из глухой провинции в столицу, словно молодой гасконский дворянин дАртаньян в Париж к господину де Тревилю, капитану королевских мушкетеров.
Ночь он провел в вагоне с фонарем, внутри которого слабо мерцала свеча. Пассажиры спали на лавках, заглушая слабый свист паровоза сонным бормотанием и прерывистым храпом.
В отличие от малоимущего гасконца, Илью приняли радушно, дали форму ФЗУ, койку в общежитииучись, студент, грызи гранит науки! Он начал грызть, а там такая скукотень: все штукатурка да грунтовка А где же краски? Краски гдес манящим запахом олифы? Где маховые кисти, макловицы, филенки, ручники, торцовки??? Где охра, мумия, сиена, умбра, ультрамарин, железный сурик? Где желтый марс, он спрашивал у мастеров, лазурь и малахит?
Какой ультрамарин?! Какие масловицы? Шпаклевка, парень, и затирка первый год. А краситьэто на втором курсе
Илья Матвеич приуныл, занервничал. И тут на горизонте появился Август Штро, бывший музыкант оркестра Ленинградской филармонии под управлением Мравинского. Из-за болезни сердца врачи ему велели сменить климат, сырой воздух вреден был для него, там он умер бы через год-два, а в Алма-Ате расправил крылья, вострубил в Театре оперы и балета имени Абаяон играл на тромбоне. И всегда вспоминал, как до войны еще на Дворцовой площади собирался могучий сводный оркестр: сотни музыкантов, в основном военные, исполняли лучшие свои номера, ничего грандиозней Август в жизни не видывал и не слыхивал, чем когда они разом грянули Римского-Корсакова Полет шмеля!
Вот он и решил собрать все духовые оркестры трудовых резервов Казахстана. Да еще организовал коллектив под своим управлением из школяровштукатуров, маляров, стекольщиков, каменщиков, бульдозеристов и водителей башенных кранов.