Последовавшие в августе сфальсифицированные выборы, эскалация насилия по отношению к мирным демонстрантам и полное бездействие чиновников не оставили Нину Матвеевну равнодушной. Но что могла сделать она, маленькая восьмидесятиоднолетняя старушка? Она упрямо спорила с соседями-пенсионерами, защищавшими власть (и, надо сказать, ей удалось убедить двоих из них), неистово следила за новостями и деятельностью внука, открывала дверь в подъезде своего дома во время протестных акций, проходивших неподалёку, чтобы их участники смогли там укрыться в случае задержаний. В остальном же она чувствовала своё полное бессилие. Но так было лишь до определённого момента. А наступил он в середине сентября.
В тот тёплый осенний день по недавно сформировавшейся традиции улицы Минска украсили своим присутствием прекрасные женщины, выражавшие свою позицию против насилия, беззакония и вседозволенности властей мирными прогулками. Их единственным оружием, кроме красоты и женственности, были цветы в руках, с недавнего времени воспринимаемые как предмет, несущий угрозу государственной безопасности. Смелые женщины разных поколений собрались в центре возле Ратуши. Илья со своим коллегой-корреспондентом также был там и освещал события. Постепенно уютная атмосфера гармонии, созданная массовым присутствием представительниц прекрасного пола и цветами, начала нагнетатьсятревогу и диссонанс внесло появление автозаков, микроавтобусов с тонированными стёклами и вооружённых людей в форме, чьих лиц не было видно из-за балаклав. Илья при помощи своей камеры подлавливал каждый напряжённый момент, стараясь зафиксировать все детали. Для фотокорреспондента очень важным было отразить лица участников конфликта, пытаясь заглянуть им в глаза, поэтому его привлекали ситуации, где было видно взаимодействие двух сторон. Вдруг он увидел, как двое мужчин, судя по всему, правоохранителей без опознавательных знаков, с ног до головы облачённые в чёрное, в бронежилетах с пистолетами и дубинками, вели, схватив под руки, девушку лет двадцати пяти. Каждый из них обеими кистями сжимал хрупкую пленницу, покорно следовавшей к микроавтобусу с тонированными стёклами. На девушке был широкий шифоновый сарафан с чередующимися розовыми и фиолетовыми оборками, поверх которого была надета укороченная джинсовая куртка оверсайз. Внезапным порывом ветра сарафан плотно прилёг к телу хозяйки и принял его очертания: округлившийся живот на хрупкой фигуре ясно указывал на интересное положение девушки. Илья поспешил поближе запечатлеть данную сцену. Будучи в метрах пяти от героев фоторепортажа, он услышал, как жертва уговаривала правоохранителей отпустить её:
Господа, я беременна, вы делаете мне больно!
Нефиг было сюда соваться! В тюрьме рожать будешь, грубо сказал один из мучителей и подтолкнул девушку в плечо. Та то ли от боли, то ли от неожиданности споткнулась и, если бы не тиски правоохранителей, верно бы упала, но удержалась на ногах. Тот момент во всей своей неприглядности был запечатлён Ильёй. Ему очень хотелось зафиксировать ярость в глазах одного из мужчинединственной оголённой части его тела. Это были глаза безумца, блеск которых свидетельствовал об отсутствии границ дозволенного. Илья увеличивал объективом вид, фокусировался, но никак не мог поймать нужный ракурс. Он подошёл уже совсем близко к милиционерумежду ними оставалось менее метракак вдруг тот обернулся, раздражённый звуком щелчков фотоаппарата, схватил рукой объектив и сильно толкнул репортёра. Незадолго до толчка, когда рука правоохранителя уже коснулась камеры, Илье всё же удалось поймать нужный момент и сделать снимок: размытая кисть с разведёнными пальцами в чёрной перчатке на переднем плане нисколько не портила кадр, а лишь добавляла экспрессии. Снимок удался, но его ценой стало задержание фотокорреспондента. Правоохранитель с безумными глазами, посчитав, что с беременной девушкой вполне по силу справиться одному его коллеге, схватил Илью и без слов потащил в микроавтобус. Репортёр попытался оправдаться:
Я журналист, у меня есть аккредитация, но, вспоминая взгляд своего конвоира, понимал, что все слова напрасны.
В микроавтобусе, куда привели Илью и беременную девушку, уже было много задержанных женщин. Как только их туда погрузили (посадка в транспортное средство больше походила на погрузку не особо ценного товара), автомобиль отправился в неизвестном направлении: окна изнутри были закрыты занавесками, а шевелиться запрещалось самым настоятельным образом. Так в полной тишине и практически в темноте микроавтобус колесил по городу по ощущениям около сорока минут. Затем он остановился, послышался звук открывающихся ворот, потом снова движение, по-видимому, внутрь, остановка, и двери открылисьлюдей стали выводить. Илья быстро понял, где находится, хотя со внутренней стороны ворот видел это место впервыецентр изоляции правонарушителей «Окрестина» словосочетание, внушающее страх и ужас любому жителю Беларуси после августовских событий в стране. Снаружи этого заведения ему в последний месяц много приходилось бывать, делая репортажи. Морально молодой человек был готов к худшему.
Тем временем коллеги Ильи пытались выяснить, куда же его повезли, и, как только местоположение выяснилось, поспешили опубликовать информацию о задержании журналиста, освещавшего события. И этой короткой, но вопиющей своей несправедливостью новости было достаточно для того, чтобы в душе Нины Матвеевны случился неосознанный надлом. Когда она прочитала публикацию, почувствовала злость и в то же время некий уже ранее испытанный ею, но хорошо забытый страх. Однако времени рефлексировать над эмоциями не было, ей хотелось побыстрее оказаться возле злосчастного здания в переулке Окрестина, чтобы встретить там внука: «Когда это кошмарное недоразумение выяснится, его отпустят», теплилась в старушке надежда. Пока она ехала на такси к стенам ЦИП, всё яснее и яснее ощущала ту тревогу, которая вырывалась из самых глубин её сердца: она сковывала низ живота, сердце, горло, пульсировала в висках и осушала рот. Было ли ей так страшно когда-либо ранее, она не помнила. Выйдя из машины, Нина увидела у стен тюрьмы множество людей: некоторые из них встречали близких, другие предлагали разного рода помощь, третьи так же, как и наша героиня, пришли сюда поддержать родных и друзей. И тут старушка поняла природу противного чувства, мучавшего её: это был страх, передавшийся ей от матери, когда та переживала арест отца и тестя, страх, каждый раз ощущаемый её матерью и бабушкой во время переездов, предпринимаемых с целью не быть арестованными как жена и дочь врага народа, страх от каждого нежданного стука в дверь, каждой проезжавшей мимо машины-воронок. Да, это был именно тот страх, пережитый ею ещё в детстве, сохранённый в памяти на всю жизнь и вот теперь на склоне лет снова её захлестнувший. «Неужели ничего не изменилось и мы, женщины, живущие в этой стране, и впредь будем терять любимых мужчин из-за проклятого режима?! Довольно жертв: оба моих деда, отец, погибший на войне, Стёпа, Вениамин, неужели и внук среди них? Не позволю!» произнесла про себя Нина и до боли сжала кулаки.
Старушка до самого вечера стояла возле стен тюрьмы, вглядываясь в печальные лица присутствующих. С заходом солнца рассеялась иллюзия того, что справедливость может восторжествовать, и Нина вернулась домой. Там она достала принадлежавшую её бабушке старую швейную машинку Singerверную спутницу скитаний родственниц врага народа от преследований режима, и отыскала белую простынь. Затем она озадачилась поиском красного полотна. В платяном шкафу единственным, что подходило Нине, была тёмно-красная рубашка Вениамина. Тяжело вздохнув, она сняла её с вешалки и, как бы оправдываясь, произнесла вслух: «Ты бы меня понял, Веня, и, конечно же, поддержал!» Затем женщина ловко раскроила из простыни две полоски, а из спинки рубашки вырезала одну и, чередуя их между собой, сшила флаг.
На следующий день Нина Матвеевна вышла из дома, неся в руках отутюженный самошитый бело-красно-белый флаг, используя в качестве древка зонт-трость. Лёгкой походкой старушка, будто и не было ей восемьдесят один год, пересекла площадь Парижской Коммуны, затем по мосту через Свислочь вышла к проспекту Независимости и по нему двинулась в сторону Октябрьской площади. Достигнув её, она посмотрела на недавно построенное здание бизнес-центра и скривилась от отвращения: архитектурное воплощение свергаемого режима. В фантазии старушки здание, расположенное между Дворцом профсоюзов и зданием «Велком», казалось отпрыском порочной связи двух соседних строенийдругого объяснения данному проекту она для себя придумать не могла.