Касиан велел Хик-Хику остановиться возле одной из расселин: пропасть казалась бездонным колодцем, только отверстие было не круглым, а узким и длинным, словно улыбка дьявола. Когда Хик-Хик оказался между обрывом и револьвером, Касиан решил еще раз попытать удачу:
Заплати три реала, и я тебя отпущу.
Хик-Хик заныл, упал на колени и признался: ему пришлось бежать от стражей закона, потому что был он революционером, верившим в идеалы акратии. Забирая в полицейский участок, его били железным прутом и приговаривали: «Вот и похихикаешь ты у нас теперь». А он отвечал им в помутнении рассудка: «Похи-хик Похи-хик» потому его и прозвали Хик-Хиком. Но в 1888 году в Барселоне проводилась Всемирная выставка, власти хотели очистить город от всякой шантрапы, и полицейских всюду было пруд пруди. Устав от бесконечных побоев, наш борец за справедливость решил удалиться подальше от городов. Но двигаться вперед он уже не мог: по другую сторону границы его тоже ждали полицейские и судьи. Хик-Хик закончил свою речь торжественно:
Не выдавай меня на расправу реакции, товарищ.
Касиан хорошо разбирался в людях и сказал себе, что если этот тип и вправду революционер, то какой-нибудь третьеразрядный, а может, и того меньше. Нет, совершенно ясно, что Хик-Хик просто бедолага, которого случай привел в его осталь. Как и на морских просторах, в горах тоже встречаются люди, потерпевшие кораблекрушение. И Касиан решил не убивать этого человека. Он вложил револьвер в кобуру и пошел с Хик-Хиком обратно, но не на постоялый двор, а к другому месту у подножия горы.
Касиан и Хик-Хик углубились в тесный проход между двумя скалами. В конце этого природного коридора узкая щель вела в помещение, своими размерами напоминавшее монастырскую келью. Они вошли. В свинцово-серых каменных стенах было холоднее, чем снаружи, откуда доносился резкий свист ветра, похожий на крики осла.
Касиан широким жестом обвел крошечную каморку, словно перед ним простиралось целое королевство.
Я принесу тебе лом и лопату, чтобы ты расширил это помещение, сказал он. Тебе будет здесь уютно, в твоей кауне.
Слово «кауна» на наречии этих мест означало «пещера».
Хик-Хик смотрел по сторонам, думая о чем-то своем, и наконец высказал одно-единственное пожелание:
А не мог бы ты принести сюда диван, товарищ?
Касиан заржал, а потом отправился на свой постоялый двор, оставив Хик-Хика в пещере. Пурпуры вообразили, что странный пришелец уже отправился на тот свет, разбившись о камни.
Я не стал его убивать, пояснил им Касиан. Никакой он не филер.
Контрабандисты поинтересовались, почему он так в этом уверен.
Полиция никогда бы не послала сюда шпиона без единого гроша в кармане, сказал он и добавил: Теперь он будет здесь прислуживать.
Пурпуры поняли, что означают эти слова. Главными центрами в долине были остали. Не дома принадлежали людям, а люди принадлежали домам. Тебя никто никогда не спрашивал, кто твоя родня, а задавали только один вопрос: из какого ты осталя? Хозяева домов посолиднее позволяли себе иметь слуг, которые в этих местах всецело им подчинялись, трудились, выполняя самую тяжелую и грязную работу. За нее они получали пусть и мизерные, но все же деньги и имели право на комнату с кроватью и ночным горшком. Таким образом, несмотря на свое подчиненное положение, чужак становился членом семьи.
Однако в горах эти правила, установленные в долинах, нарушались. И чем выше жили люди, тем больше размывались и изменялись к худшему эти нормы. Поэтому, когда Касиан объявил Хик-Хику, что тот будет служить в его остале, он имел в виду, что на беднягу возлагались все обязанности слуги, но никаких прав при этом он не получал: места под крышей ему не полагалось, и членом семьи он не становился, потому что семьей пурпуры не были, их объединяли иные узы. Контрабандисты довольно закивали: им всегда казалось, что на этом постоялом дворе слишком медленно обслуживают, и сказали фразу, которую бы любой житель долины произнес, говоря о слуге: «Если он сбежит, мы его тебе вернем».
* * *
Касиан помог новому слуге оборудовать природный грот, его кауну. Хик-Хик расширил входное отверстие и саму пещеру, а потом соорудил дверь, похожую на плот моряка, потерпевшего кораблекрушение. Ему даже удалось приделать к ней огромный и ржавый засов от хлева. Когда дверь открывалась, петли издавали жалобный стон, напоминавший писк мыши, придавленной сапогом, и гость попадал в помещение, размеры которого не превышали пяти шагов в глубину и шести в ширину. На полу лежал потрепанный матрас, набитый соломой, а рядом стояла старая и хромая железная печурка. Дым из нее выходил по длинной изогнутой трубе. Одним словом, у него получилось что-то вроде убежища первобытного человека.
Впрочем, Хик-Хик появлялся в своей кауне только поздно вечером, потому что весь день проводил в остале, трудясь не покладая рук. Ему доставалась самая грязная и неблагодарная работа: когда он рубил дрова, его ладони покрывались царапинами и занозами, а когда таскал ведрами воду из ближайшего родника, пальцы пристывали к ледяным ручкам ведер. А еще ему приходилось задавать корм сидевшим в клетках кроликам, мести пол метлой из веток вереска и помогать в трактиреподавать пурпурам вино, хлеб, сыр и турецкий горох с салом Те обращались с ним в соответствии с тем, как понималось слово «слуга» в этой долине: контрабандисты подзывали его протяжным свистом, будто дворового пса, а когда он оказывался рядом, использовали его рубаху в качестве салфетки.
Осталь охраняла жутковатого вида гусынястарая, крикливая и даже более лысая, чем сам Касиан. Хик-Хику удалось разузнать некоторые подробности ее необычной судьбы. Изначально гусей было шесть, но остальные пять птиц сочли свою товарку существом низшего порядка и поэтому взяли за правило клевать ее в головуэтим и объяснялась лысина. Каждый раз, когда бедняга вытягивала шею, чтобы проглотить червяка или зернышко, оказавшиеся рядом гуси навостряли свои клювы, желая отнять у нее добычу и заодно напомнить, что онасамое ничтожное существо во дворе. В результате на макушке несчастного создания не осталось ни перьев, ни кожи: глазам представала кость ее черепа, белая и круглая, как бильярдный шар, обрамленная корочкой запекшейся крови.
Парадокс заключался в том, что гусыня спаслась от неминуемой смерти именно благодаря своей несчастной судьбе. Всякий раз, когда Касиану требовалось мясо для похлебки или сало, чтобы пополнить запасы, его топор выбирал самого жирного и гладкого гуся. А когда на дворе осталась только лысая гусыня, он решил сохранить ей жизнь: с одной стороны, навара из ее жесткого мяса все равно бы не вышло, а с другойона гоготала так громко и яростно, что из нее получился прекрасный сторож, лучше любой собаки. Таким образом Лысая Гусыня избавилась от своих врагов и жила теперь победительницей в гордом одиночестве. Она разгуливала по всему дому и по двору, словно королева Пиренейских гор: ее округлившиеся бока плавно покачивались, а голова гордо высилась на длинной шее, похожей на трубу перископа. С этой высоты птица важно обозревала окрестности. Хик-Хика она терпеть не могла: возможно, видя его подневольное положение в остале Касиана, гусыня вспоминала о том, как ей доставалось от сородичей, и всегда норовила выбрать момент и щипнуть его под коленку.
Но хуже всего было другое: инструменты, которыми Хик-Хику приходилось пользоваться каждый день, казались такими старыми, словно до него многие поколения держали их в руках: деревянные рукоятки топоров и молотков столетней давности, тупые и сточенные зубья пил, напоминающие резцы дряхлого животного. Возможно, так получалось из-за того, что любой предмет проходил длинный, извилистый и нелегкий путь прежде, чем оказаться в этих горах, а недоступность рынков или ярмарок вынуждала людей бесконечно все чинить и латать. Весь осталь провонял застарелым потом, табачным дымом, винным перегаром и подгнившей мешковиной, словно, зайдя с улицы, путник оказывался в хлеву, где вместо скотины держат людей. С балок свисала паутина, по углам она образовывала треугольные паруса, почерневшие от копоти. Упадок и запустение, царившие в доме, передавались природе вокруг него. Трава во дворе вечно была желтой, пожухлой и безжизненной. Единственным исключением на фоне унылого и безрадостного пейзажа были огромные грибы, росшие тут и там, которые почему-то не вызывали у завсегдатаев постоялого двора никакого интереса: они обращали на эти удивительные экземпляры не больше внимания, чем на траву.