А где отец? спросила Хенси, ковыряясь вилкой в подгоревшем блюде.
Он уехал в командировку, ответила Агата, вернётся через два дня.
Понятно разговор не клеился, да Хенси и не особо хотелось, чтобы он клеился. Девушка просто хотела как можно быстрее поесть и вернуться в свою комнату, которая была таковой только по определению, потому что там отвратительно и приторно пахло слишком сладкими духами Агаты, создавая ощущение её постоянного присутствия.
Мама? Хенси вздрогнула, услышав незнакомый детский голос. Ой, здравствуйте
Это Хенси, солнышко моё, помнишь, я говорила тебе про неё?
Девушка повернула голову, рассматривая пухленькую девочку лет 1011, которая переминалась с ноги на ногу, смешно дула и без того пухлые щёки и исподлобья поглядывала на мать и саму Хенси.
Хенси, коротко представилась девушка, а как тебя зовут?
Это было очень странно, но Хенси даже не знала имени своей сестры. Пусть она была и не родной ей девочка была дочерью Агаты, но не Гордона но, всё же, они были какой-никакой семьёй. Смотря на всё более хмурящуюся девочку, Хенси думала, что всё это невероятно странно и грустно она не знает имени своей сестры, сегодня она впервые увидела свою мачеху, с которой её отец живёт уже одиннадцать лет, да и самого отца она не видела ровно столько же. С того момента, как Гордон закрыл дверь в их с Симоной дом, он был для дочери лишь голосом из трубки и абстрактным понятием «родной отец».
Можно я поем наверху? надувшись, спросила девочка у мамы.
Почему, моя маленькая?
Я не хочу есть здесь.
Как бы Хенси не пыталась убедить себя в том, что ей это кажется, но понимание становилось всё более сильным дело не в кухне, дело в ней в Хенси, именно она смущает, а может и пугает ребёнка.
Конечно, думала Хенси, какой ребёнок захочет ужинать в компании душевно больной сестры незаметно стиснув зубы, Хенси отодвинула от себя тарелку и встала. Я пойду, сказала она.
Ты уже наелась? спросила женщина.
Да, спасибо, было очень вкусно, девушка бесстыдно врала и даже не стремилась к тому, чтобы это звучало убедительно. Я пойду, не дожидаясь ответа, Хенси направилась к лестнице. Уже поднявшись на второй этаж она случайно услышала отрывок разговора, от которого сердце сжалось от обиды, а глаза защипало от слёз:
Теперь мы вдвоём, останешься?
Да, отвечал матери детский голос, с тобой останусь. Мама, я её боюсь
Не бойся, родная, она просто больная окончания фразы Хенси не дослушала, срываясь с места, врываясь в свою новую спальню и падая на кровать, сразу же сворачиваясь калачиком и подтягивая колени к самой груди.
Внутри всё жгло, болело и крутило: болью, обидой, злостью на судьбу, на себя, на Макея, на эту женщину, даже на девочку, которая, по сути, ни в чём не была виновата.
Конечно, давясь слезами, почти не дыша, отчего лёгкие начали болеть, шептала Хенси, я псих Я же псих! Зачем ко мне относиться по-человечески? Зачем
Она долго-долго шептала что-то, скулила сквозь зубы, вздрагивая от каждого шороха, нервно оборачиваясь на дверь. Хенси боялась, что эта вездесущая Агата зайдёт и увидит её в таком состоянии, увидит её боль и слабость, лишний раз убедившись в том, что её дочь права она псих.
За этими размышлениями и судорожными рыданиями Хенси не заметила, как заснула. Заглянув в комнату к девушке, Агата долго смотрела на неё, а потом покачала головой. Хенси лежала в кровати полностью одетая и даже в обуви, свернувшись каким-то невообразимым, маленьким клубком. На подушке можно было различить мокрые следы от слёз, а на её руке, повёрнутой ладонью вверх, ярко выделялась на белом фоне кожи запёкшаяся кровь.
Погасив свет, женщина аккуратно закрыла дверь, стараясь не разбудить Хенси. Её состояние вызывало в душе Агаты тревогу, она побаивалась, как бы девушка не сорвалась, не начала громить дом, кидаться на неё и дочь. Несмотря на то, что время было позднее, женщина вернулась в свою спальню и набрала номер мужа. После пяти длинных гудков сонный мужской голос на том конце связи ответил:
Аллё?
Гордон, это Агата, зачем-то представилась женщина, прекрасно зная, что её номер есть у мужа и наверняка определился.
Агата, у нас сейчас пять часов утра, сонно ответил мужчина, что случилось?
Гордон, сказала женщина, нервно поглядывая на дверь, Хенси приехала и И она странно себя ведёт.
Что ты имеешь в виду, любимая?
Она какая-то нелюдимая, всё время запирается в комнате, плачет, замирает и смотрит куда-то в одну точку
Она ведёт себя агрессивно?
Пока нет, но Но вдруг?
На такой случай, Агата, ты знаешь, куда звонить. Ты не потеряла номер?
Нет.
Хорошо. Это всё?
Да, Гордон Когда ты вернёшься?
Через три дня, дорогая, в голосе мужчины послышалась улыбка. Может быть, смогу раньше, но не факт.
Хорошо, Гордон. Я жду.
Я люблю тебя.
Я тебя тоже, очень.
Глава 19
Прошли три дня, Гордон вернулся домой, но счастливого воссоединения отца и дочери не получилось мужчина не очень понимал, как вести себя с дочкой, а Хенси, в свою очередь, тоже не бросалась к нему с криками о любви. Единственным проявлением ласки со стороны девушки были объятия, с которыми она потянулась к отцу, которого не видела долгие одиннадцать лет, но, не увидев ответных эмоций в глазах родителя, Хенси быстро остыла и более не навязывала ему своё общество.
Несмотря на некоторую холодность и натянутость в отношениях, они мирно сосуществовали под одной крышей: Гордон почти всё время пропадал на работе, уходя до пробуждения домашних и возвращаясь поздно вечером, Габриэла так звали дочь Агаты продолжала поглядывать на Хенси с некоторым недоверием, избегая контактов с девушкой Хенси не расстраивалась. И только сама Агата проявляла к девушке повышенный интерес, который граничил с наглым попиранием личных границ и права на личное пространства. Женщина то и дело врывалась к Хенси, начиная очередной бессмысленный разговор, в котором непременно упоминала про произошедшее с девушкой, чем медленно добивала её. Хенси не могла понять Агата не понимает, что ей тяжело вспоминать о произошедшем или она намерено не даёт ей об этом забыть, преследую некие цели?
Порой, Хенси казалось, что от неё хотят избавиться. Каждый раз, когда она ловила туповато-сочувствущий взгляд Агаты, сталкивалась глазами с усталым и отстранённым отцом или видела плохо скрываемый страх в глазах сводной сестры, с которой так не обмолвилась и единым словом, внутри девушки что-то сжималось. Она так отчаянно боролась за то, чтобы быть нормальной, чтобы её считали таковой и за то, чтобы самой думать о себе так, что это плохо скрываемое снисхождение и напряжение в глазах родственников доводило её до истерики.
До тихой истерики. Прекрасно понимая, что слишком яркое проявление эмоций может дать отцу и Агате повод сплавить её в больницу, Хенси молчала, каждый раз выдерживая паузу и уходя в свою комнату, где, впиваясь зубами в подушку, тихо выла.